— Мы там раза три уже встречались, — добавил он.
Гаранин записал.
Игорь не сказал Гаранину, что с тех пор, как встретил Папашу, он потерял всякий покой. Часто просыпался он среди ночи, долго лежал с открытыми, полными ужаса глазами и думал, что же будет с ним. Тяжелые, мрачные мысли приходили ему на ум, и он с тоской мечтал о таком человеке, которому можно было бы все рассказать, который бы все понял и сказал, как жить дальше. И сейчас ему вдруг показалось, что он встретил, наконец, такого человека.
Допрос был окончен. Игорь нервно подписал листы протокола и умоляюще сказал Гаранину:
— Теперь моя судьба в ваших руках. Только не выдавайте меня — убьют.
— Можете быть спокойны, — ответил Костя и скупо улыбнулся. — Вас никто не убьет. И больше не думайте об этом. Становитесь артистом. Только настоящим. Точно говорю — получится.
— Спасибо, товарищ Гаранин. Я стану, — весело откликнулся Игорь. — За все спасибо.
— Но предупреждаю, — снова посуровел Костя, — будьте честны и в большом и в малом. Мы теперь с вас глаз не спустим. И больше ничего не простим.
Игорь чуть заметно побледнел…
В тот вечер сотрудники отдела собрались в кабинете Зотова. Гаранин подробно доложил о результатах допроса. Потом внимательно прочли протокол.
— Так, — с удовлетворением произнес Зотов, снимая очки и по привычке потирая голову. — Операция кончилась успешно. Думаю, и парня вытянем. А теперь пойдем дальше. Займемся явочной квартирой этого Папаши. Дело, друзья мои, становится горячим.
Саша Лобанов шел по улице Горького. Было начало декабря. В голубом, не по-зимнему ясном небе сияло солнце. Выпавший ночью снег растаял, дворники давно смели его с тротуара и мостовой. Было тепло и сыро.
Саша миновал площадь Маяковского и, не доходя немного до Белорусского вокзала, свернул в один из переулков. Вскоре он остановился перед большим угрюмым зданием, которое было построено, вероятно, еще в начале века и принадлежало к так называемым доходным домам.
Саша толкнул тяжелую темную дверь и вошел в полумрак просторного вестибюля с потускневшими от времени зеркалами на стенах и пустой решеткой лифтовой шахты рядом с широкой темноватой лестницей, ступени которой, неровные, выщербленные, указывали на почтенный возраст постройки. По другую сторону лифта узкая лесенка вела вниз, к двери с надписью «Домоуправление». Саша пошел туда. Он очутился в узком длинном коридоре, по концам которого виднелись две двери. Саша в нерешительности остановился, не зная, куда идти дальше. В этот момент одна из дверей открылась, и оттуда выбежали двое мальчуганов. Пальто и шапки их были в земле, лица довольно сияли. Это были первые люди, которых встретил Саша в этом большом угрюмом доме.
— Ребята, где здесь домоуправление?
— Вот оно, — указал один из них на противоположную дверь.
— А вы откуда появились такие красивые? — полюбопытствовал Саша.
— Из чуланов, — охотно ответил один из мальчиков.
— Мы туда экспедицию снарядили с фонарями, веревками и запасом пищи, — подхватил второй.
— Что же такое эти чуланы?
— У, это целый подземный лабиринт. Один ход ведет чуть не на два километра. А по бокам угольные ямы и еще что-то. Даже довольно страшно для неопытных людей.
— Ну, вы-то, по-моему, люди опытные.
— Еще бы, все лето изучали, даже план составили, — важно объявил один из мальчиков. — Один раз вот он, Володька, в яму сорвался, мы его на веревке вытаскивали.
— А тебя как зовут?
— Меня? Шурик. Мы с ним соседи, из двадцать седьмой квартиры.
— Ох, попадет вам от матерей за такой вид, товарищи исследователи, — покачал головой Саша. — Ну, желаю успеха!
Контора домоуправления помещалась в небольшой комнате. За одним из столов склонилась узколицая, бледная девушка в темном платье, быстро пересчитывая какие-то квитанции. На обтрепанном диване сидели, покуривая, двое мужчин в ватниках. Остальные три стола были свободны.
— Здравствуйте, — сказал Саша и, подойдя к девушке, спросил: — Вы делопроизводитель?
— Да. А вам что угодно?
— Из собеса я к вам, — равнодушным тоном ответил Саша и полез за удостоверением. — Хочу тут кое-кого из наших подопечных проверить. Попрошу домовую книгу.
Девушка проверила удостоверение и кивнула головой на соседний стол, где лежали большие, обернутые в голубую бумагу с белыми этикетками книги.
— Пожалуйста. Вам по какому дому?
— Ну, хотя бы с этого начнем. — Саша указал пальцем на потолок.
Он расположился за одним из свободных столов и, вынув из кармана помятую тетрадку, раскрыл первую страницу книги.
Саша старательно выписывал фамилии пенсионеров, пока, наконец, не дошел до интересовавшей его квартиры. Ха! И тут пенсионеры. Очень интересно. В квартире живут всего четыре человека. Валевская Полина Григорьевна, год рождения 1887, пенсионерка, в этом доме проживает с 1925 года. Она на свою площадь временно прописала Светлову Екатерину Васильевну, год рождения 1932, студентка, учится в Московском авиационном институте. Так. А вот и он, субчик. Фамилия Купцевич, Яков Федорович, год рождения 1914, тоже, оказывается, пенсионер, нигде не работает, проживает в этой квартире с 1949 года. Наконец его жена Сычева Антонина Павловна, год рождения 1912, парикмахерша. Вот и все население квартиры.
Саша кончил писать, возвратил книгу и, простившись, вышел. В подъезде он остановился, закурил и задумчиво поглядел на свое отражение в одном из потемневших зеркал. Подъезд, как и раньше, был пуст. Высоко, у самого потолка, тускло горела единственная лампочка.
Квартира, где жил Купцевич, оказалась на первом этаже. Дверь открыла высокая полная старуха. Правильные, сейчас оплывшие черты лица ее, черные брови и большие выразительные глаза говорили о былой красоте. На плечи ее был накинут старый, красивого рисунка пуховый платок.
— Вы будете Полина Григорьевна? — спросил Саша.
— Я самая и буду, — ответила старуха неожиданно низким голосом. — А вас ко мне кто ж прислал?
— Я из собеса, Полина Григорьевна. Хочу побеседовать с вами, как живете, в чем нуждаетесь?
— Очень тронута, — обрадовалась та. — Проходите, проходите, детка, прямо ко мне. Милости просим.
Валевская занимала две небольшие комнаты, сплошь заставленные старой громоздкой мебелью. На стенах висели цветные платки, фотографии и небольшие картины, писанные маслом. На покрытом клеенкой столе видны были остатки завтрака.
Полина Григорьевна усадила Сашу в глубокое неудобное кресло и, бросив взгляд на стол, сказала, будто оправдываясь:
— Поздно завтракали нынче с Катюшей. Это жиличка моя. Отец-то с матерью и братом в Иркутске, а она, значит, здесь обучается. У нее сегодня занятиев нет, так она днем пошла концерт слушать. Да и я завозилась. Во сне видела, что шея у меня грязная, так я ее сегодня три раза мыла.
Она опустилась в кресло, расправила складки юбки и словоохотливо продолжала:
— И чувства у меня неважные. Простужена я! У меня, детка, должно быть, грипп на ногах.
— А спите как? В квартире у вас не шумно? — заботливо спросил Саша, — он обладал особым искусством разговора со старушками.
— Да мы с Катюшей не шумим. Как в колыбелочки свои ляжем, так и уснем. Вот только ежели барин наш со своей супружницей заведется. Ну, тогда крик такой пойдет да ругань, хоть всех святых выноси.
— Это что ж такой за барин? — уже догадавшись, спросил, однако, Саша.
— Сосед, — вздохнула Полина Григорьевна. — А барин — потому что бездельник. Глазки продирает часов в двенадцать, закусит, посвистит, радио послушает и опять укладывается, ежели визитеров нет. А сам с виду как буйвол откормленный. Летом на дачке у себя нарцызы да пиены разводит. И за что только пенсию ему положили?
— А визитеры-то часто бывают у него? — улыбнулся Саша.
— Вот, детка, не скажу. Последние дни что-то ни один не заглядывал. А раньше-то и приезжали, и ночевали, и ванну принимали, бывало не отмоешь потом за ними. А я страшно обоятельная, все запахи чувствую.
— С вами-то он как, не обижает?
— Поначалу как приехал, то каждый день, почитай, скандалил. На кухне, в коридоре, в ванной все места делил. А последние годы что-то притих, даже на глаза лишний раз показываться не желает.
— Откуда же он взялся?
— Да в сорок девятом на курорте с Антониной-то познакомился, в Сочах там или Гагре, уж не знаю. Ну, в две недели и окрутил ее. Она-то уж в годах была, выбирать не приходилось, какой-никакой, а муж. А, говорят, после, — Полина Григорьевна хитро усмехнулась, — в заявлении каком-то писали, что на фронте встретились, боевая, мол, подруга она ему. Пыль, значит, людям в глаза пускали.
— Ну, а она как себя ведет?
— Глупая и жадная, ух, жадная. Матери родной в помощи отказала. А с нами все на дружбу лезет, свой нос в каждую щелку сует, в каждую кастрюльку. А потом муженьку докладывает. И послал же господь соседей.
Видно было, что Полина Григорьевна обрадована приходом гостя и возможностью поболтать с ним. Она рассказывала о своих болезнях, снах, о неприятных соседях и с какой-то особой нежностью говорила о своей жиличке Катюше. В ее рассказе Саша обратил внимание на одно обстоятельство — «визитеры» исчезли. Это ему не понравилось.
Разговаривая со старушкой, Саша вдруг услыхал, как за стенкой кто-то громко, с подвыванием зевнул, потом стукнула дверь, и по коридору раздались чьи-то тяжелые шаги.
— Барин встал, — поморщилась Полина Григорьевна. — Теперь свистеть начнет.
Спустя еще минут двадцать Саша поднялся и начал прощаться.
— Зайду теперь к вашему барину, — усмехнулся он. — Проведаю.
— Он, между прочим, страсть как посторонних пускать не любит, — заметила Полина Григорьевна. — Каждого сперва через цепочку рассмотрит.
— Ничего, бабуся, нас пустит, — весело ответил Саша. — Мы для него народ нужный.
Он вышел в коридор и постучал в соседнюю комнату, откуда доносились звуки настраиваемого приемника.
— Кто там? — раздался из-за двери грубоватый бас.
— Я к вам, инспектор собеса, — ответил Саша.
Дверь открылась не сразу. Купцевич, видно, раздумывал: пускать неожиданного гостя или нет? Наконец открыл.
Саша увидел перед собой высокого, толстого, еще молодого мужчину в майке и пижамных брюках, из которых вываливался большой, отвислый живот. Толстые и дряблые руки казались двумя немытыми окороками. Круглая голова была покрыта рыжеватым пухом. Настороженные светлые глаза угрюмо ощупывали посетителя.
Узнав, зачем пришел к нему инспектор собеса, Купцевич внезапно переменился в лице, громко расхохотался, приятельски хлопнул Сашу по плечу и объявил:
— Я, брат, тебя черт знает за какую зануду принял. Заходи! Сейчас мы чего-нибудь сообразим закусить и все такое. Можем фартовые пластиночки послушать, а хочешь — в картишки перекинемся. Ты же свой парень, я вижу, и фронтовик небось?
— А как же! — охотно отозвался Саша. — Свой, свой.
Он переступил порог. Спертый, тяжелый воздух ударил в лицо.
Большая полутемная комната была заставлена множеством вещей. Рядом с холодильником разместился громоздкий и неуклюжий сундук, дальше — высокий с зеркалом платяной шкаф, за ним матово поблескивал зеленоватый экран телевизора. На комоде стоял большой приемник с освещенной золотистой шкалой. Посредине над круглым столом висела дорогая люстра.
Прямо на скатерти стояли чайник и открытая консервная банка, валялись распечатанный цибик чая и переломанный пополам батон с изюмом. А около самой двери Саша увидел широкую, неубранную кровать с измятыми нечистыми простынями.
Купцевич, сопя, полез в холодильник и достал недопитую бутылку водки, потом извлек из-под кровати новенький патефон.
От водки Саша отказался, и Купцевич, заведя патефон, стал пить один.
Саша начал расспрашивать его о жизни, о здоровье, о занятиях. Купцевич отвечал возбужденно, то со злостью, то со смехом, сыпал ругательствами. Из его слов выходило, что человек он простой и добрый, очень болен, любит природу и не имеет друзей.
— Значит, ранения получили, — сказал Саша, просматривая пенсионную книжку Купцевича. — А вы у кого служили, в каком соединении?
— В разных. И не запомнишь. Я, брат ты мой, всюду кровь проливал.
— Работали-то вы по финансовой части. А что, на передовой все-таки приходилось бывать?
— А ты думал? Приходилось, все приходилось. Давай лучше закусим.
— Спасибо, сыт. Ну, а до войны вы чем занимались?
— Да что ты, ей-богу, прицепился? У вас там все мои анкетки лежат. В полном порядке. Вот еще бюрократы на мою голову, — вскипел Купцевич.
— Так это ж все для разговора. Должность такая, — примирительно заметил Саша. — А вот выпиваете вы зря. Или приятели такие, уговаривают?
— Какие там приятели! Брехня! Это они тебе небось наговорили? — Купцевич кивнул в сторону соседей. — Так я им… Подумаешь, раз в год кто зайдет.
— Фронтовые друзья?
— Ну, как сказать… ясно… — смешался Купцевич. — А этим я еще дам, — он снова оглянулся на стенку.
— Не советую. Милиция сейчас…
— А я плевал! Фронтовика, инвалида не имеют права… Всех их куплю и… я, может, контужен был? — неожиданно объявил он.
Саша заметил, как уходит Купцевич от вопросов, явно что-то недоговаривает и скрывает. И еще увидел Саша, что Купцевич человек нервный, вспыльчивый и в гневе может обругать, полезть в драку, но в таком состоянии может и сболтнуть лишнее. Саша решил проверить этот вывод, тем более, что дружба с Купцевичем в его планы не входила.
— Гляжу я на тебя и думаю, — вздохнув, сказал он. — Не так уж ты болен, и надо бы тебе работать.
— Ну, знаешь! — вспыхнул Купцевич. — Не тебе судить. У меня бумага.
— Что бумага? Ты у совести своей спроси. Чего на шее у жены сидеть?
В ответ Купцевич сверкнул глазами, с размаху ударил волосатым кулаком по столу и, сыпля ругательствами, глотая слова, закричал, что работать не будет, не желает и никто его не заставит, даже жена.
— Труженик, тоже мне! — издевательски воскликнул он. — Она сама на шее у меня сидит! Шестьсот рублей зарплата! А? Плевал я на них!
Лицо его покрылось испариной, ноздри побелели.
— Зарабатывать уметь надо! Учить меня будешь, как жить?.. Да я…
Купцевич внезапно умолк и с опаской взглянул на Лобанова. Но у того на лице было лишь добродушное удивление, и Купцевич торопливо добавил:
— Было время, поднакопил деньжонок. При демобилизации тоже кое-что получил. А теперь вот отдых заслужил, фронтом, кровью пролитой заслужил. Советская власть заботу проявила. Ох, болят раны, болят!..
Саша видел, что Купцевич сам испугался своего гнева — испугался и больше уже ничего не скажет, только постарается оправдаться.
— Ну, шут с тобой, — добродушно прервал он Купцевича, поднимаясь со своего места. — Живи как знаешь.
Купцевич стал его уговаривать посидеть еще, но Саша сослался на свою службу и ушел.
По дороге в Управление Саша перебирал в уме подробности своего трудного визита: этот Купцевич — человек, конечно, не чистый, многое здесь наводит на размышления.
Так Саша прошел весь путь до Управления. Но прежде чем зайти, он по привычке незаметно огляделся и вдруг заметил высокого полного человека в сером пальто, появившегося в конце переулка, с той стороны, откуда пришел он сам.
Саша интуитивно почувствовал что-то неладное. Поэтому он все так же медленно прошел мимо здания Управления и вышел на улицу. Поворачивая за угол, он увидел, что человек в сером пальто тоже очень медленно, будто прогуливаясь, следует за ним. Лица его Саша разобрать не мог, но подозрения его усилились.
«Надо рассмотреть поближе», — решил он и, повернув за угол, не спеша вошел в подъезд какого-то дома. Саша рассчитывал, что неизвестный пройдет мимо. Но он напрасно прождал минут пятнадцать — тот так и не показался. Тогда Саша прошел подъезд насквозь и через маленькую заднюю дверь вышел во двор, пересек его и, уже через другой дом, — Саша превосходно знал этот район, — он попал в соседний переулок. Новый проходной двор вывел его к Управлению, но уже совсем с другой стороны. Теперь Саша вошел безбоязненно, но в душе досадуя на себя, что так и не разгадал, кто же был этот человек в сером пальто.