Вся система заболевала, то там то сям рвалась и искажалась самая ее ткань, прорастая метастазами из преступной среды.
На свежую голову Знаменский поразмышлял над выкладками ревизоров, посоветовался с оперативником Смолокуровым, приданным ему в помощь. Тот не одну собаку съел на общепите и тоже любил обратный обсчет, однако в данной ситуации сомневался – не зряшные ли будут усилия. Художества в «Ангаре», конечно, замаскированы реализацией продуктов в фирменных «Кулинариях», где деньги получают без касс.
Обратный обсчет даст эффект лишь по кондитерскому цеху. Безмерно раздутый, он гонит свои изделия в несколько магазинов. И тут должны оставаться следы в документации.
Начальником кондитерского цеха была некая Маслова. Первейший, видимо, объект, на который надлежало нацелиться.
Так и получилось, что аресты в «Ангаре» начались с Масловой, а в дальнейшем – при ее содействии, потому что она стала рассказывать сразу, взахлеб; накипело, накопилось, тронули – и полилось через край. Об одном молила: смягчить бы как-нибудь удар для мужа, в котором не чаяла души.
Молодая женщина, хорошенькая, двое дочерей. В квартире во время обыска Знаменского поразило обилие белья с необорванными еще ценниками и совсем доконала коллекция детской обуви на все сезоны и всех размеров до тридцать шестого включительно. Запасала мать впрок, боялась угодить за решетку. Горькое занятие.
Вскоре взяли Кудряшова (завпроизводством) и прочих соучастников; ресторанная верхушка, как водится, целиком была завязана. Директор, правда, разыгрывал невинность, будто сейчас из яичка вылупился. Только что принял должность, на него по «Ангаре» еще улик не собралось, нечего и искать.
Большинство привлеченных были как-то по-человечески незначительны, а вот Маслова и Кудряшов занимали Знаменского. Сегодня они должны были впервые встретиться после ареста. Но Знаменский не сразу ей сказал. Женщина сидела перед ним потухшая, постаревшая. Но изящество и миловидность в ней сохранились, на это Знаменский рассчитывал.
– Как здоровье?
– Доктор сказал, дня через три можно обратно в общую камеру… если не буду волноваться.
– В вашем положении трудновато.
– Э, будто я раньше не психовала!
– Звонил муж. Дома все благополучно, дети думают, что вы в больнице. Дочка получила пятерку за диктант.
– А как он сам, Пал Палыч? Что говорит обо мне? Он… очень переживает?
Любовь. Даже о матери не спросила. О себе, похоже, вообще мысли нет.
– Переживает. Снова просил свидания.
– Ой, нет! Чтобы он увидел меня здесь… такую…
– Зря. Вот что, Ирина Сергеевна, когда я сказал ему, что вы обвиняетесь только в халатности…
– Спасибо, Пал Палыч! Большое спасибо!
– Вы просили – я сказал, но это зря, честное слово. Лучше бы ему знать.
– Нет-нет! Коля такой… такой непрактичный, – на лице возникло умиление. – Такой честный, наивный! Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить.
Любовь. А любовь, говорят, слепа. На счастье ли, на горе…
Рядом с Масловой Кудряшов резал глаз избытком жизненных сил. Вместо головы румяный кочан. Любил он покушать и выпить. Внешне простоват, но привычки сибаритские. Одет, что называется, с иголочки и выбрит только что – при тюремной норме раз в неделю. Передачи ему таскают богатые, есть что сунуть кому надо.
– Гражданину следователю! Ирочка, лапонька, вид у тебя неважнецкий.
– Посторонние разговоры, – казенно одернул Знаменский.
– Пожалуйста, сколько угодно. – Крепкая рука протянула пачку сигарет. – «Мальборо», гражданин следователь. Друзья не забывают.
– Советую привыкать к отечественным.
– Зачем? Плебейство.
Любимое его словечко. Хотя сам-то и есть чистокровный плебей, дорвавшийся до денег и кое-какой власти.
– Обвиняемые Маслова и Кудряшов, в связи с противоречиями в ваших показаниях между вами проводится очная ставка. Разъясняю порядок. Вопросы задаю только я. Отвечает тот, к кому я обращаюсь. Первый вопрос общий: до ареста отношения у вас были нормальные? Не было личных счетов, вражды? Кудряшов?
Тот со смаком затянулся.
– С моей стороны не было. А чужая душа – потемки.
– Маслова?
– Нет, не было.
– Тогда начнем. По чьей инициативе Маслова была переведена из НИИ торговли в ресторан?
– По моей.
– Для чего?
– Решили реорганизовать кондитерский цех, и я просил прислать способного специалиста.
– А для чего понадобилась реорганизация?
Кудряшов похвастался:
– Модернизировали производство, поставили дело на современную ногу!
– А на ваш взгляд, Ирина Сергеевна, для чего понадобилась реорганизация?
– Сначала я действительно покупала оборудование, выдумывала новые рецепты. Мы стали выпускать фирменные пирожные, торты. Очень интересно было работать.
С появлением Кудряшова ее как подменили: комок нервов. А тот слушает и кивает одобрительно.
– Потом?
– Потом цех начали расширять и расширять. От нас уже требовали одного – как можно больше продукции.
– Ресторан поглощал лишь малую долю сладостей, верно, Кудряшов?
– Излишки продавались через магазины.
– Стало быть, модернизация привела к тому, что кондитерский цех вырос в небольшую фабрику?
– Мы боролись за максимальное использование производственных площадей, гражданин следователь.
– А точнее говоря, старая кормушка показалась мала.
Знаменский немножко поцарапал в протоколе, сейчас будет для Масловой трудная минута.
– Кто и когда привлек вас к хищениям?
– Меня опутал и втянул Кудряшов!
Тот даже отпрянул, сколько мог, и изумился. Очумела она, что ли?! Но быстро переварил отступничество Масловой, засмеялся.
– Чему веселимся? – поинтересовался Знаменский.
– Да как печатают в скобках: «смех в зале».
– А кроме смеха?
– Ну ее, пускай врет что хочет!
– Негодяй!
Перебранки на очных ставках неизбежны, иной раз и рукоприкладство случается, конвоира приходится звать: самому лезть в свару противно. Эти, конечно, драться не станут, пусть поругаются, Масловой оно духу придаст.
– Ирина Сергеевна, как вы узнали, что в ресторане действует группа расхитителей?
– Прошло месяца полтора, как я там работала… У меня в цеху свой закуток, ну, вы видели… Кудряшов туда принес «премию» – так он назвал. Как сейчас помню – три бумажки по двадцать пять рублей. Я на них купила первые в жизни лаковые туфли, а Коле нейлоновую рубашку. Потом еще много раз он приносил «премии».
– Чем они отличались от обычных?
– Обычные платил кассир, а тут сам Кудряшов.
– Была отдельная ведомость?
– Я расписывалась в какой-то бумажке.
Красные пятна на щеках, на лбу, руки на коленях подрагивают. Как бы опять сердце не прихватило. Одиночным выкриком «негодяй!» не разрядишься. Надо бы ей пошибче что-нибудь заготовить для Кудряшова. Он, в сущности, роковая фигура в ее судьбе, и давно вынашивалась неприязнь… Маслова повторяла подробности, уже Знаменскому известные, и он прислушивался краем уха, чтобы вовремя вмешаться с соответствующим вопросом.
– Однажды вызвал меня к себе. Это было после Восьмого марта. Вызвал и говорит: тебя авансом побаловали, пора включаться в дело. И объяснил что к чему.
– Вы подтверждаете эти показания?
– Да что мне было ей объяснять?! Сама соображала, не маленькая!
– Много я тогда соображала…
Кудряшов поджег новую сигарету и пустил дым женщине в лицо.
– Не прикидывайся дурочкой, – он усмехнулся, призывая Знаменского в свидетели. – Сунул ей на пробу – взяла, аж глазки заблестели. Стал покрупнее давать – опять берет. А «премии»-то больше зарплаты.