Заведующая хирургическим отделением уверенным шагом, впечатывая в линолеум высокие каблуки туфель, надетых специально для общения с администрацией, двинулась первым делом к себе в кабинет – переобуться. Вспомнила, что оставила свои привычные рабочие сандалии в ординаторской (кабинет заведующего еще не стал для нее полностью своим), круто развернулась и двинулась в обратном направлении... И тут, возле двери ординаторской, почувствовала, что ее умение держать себя в руках дало, впервые за долгие годы, первый сбой. Горячая волна эмоций накрыла Владиславу Яновну с головы до пят, она побледнела, потом покраснела – вегетативная нервная система словно мстила за все то время, когда ее держали в узде. А все потому, что из-за двери ординаторской доносилось:
– Пластическая хирургия и криминал – тема, понимаете, серьезная...
Голос принадлежал следователю – одному из тех, которые шныряли по отделению, твердо намереваясь докопаться до того, о чем сама Владислава Яновна представления не имела. Не тому молоденькому, беленькому, застенчивому, на которого произвели такое впечатление серьги Владиславы Яновны, что он постоянно останавливал на них взгляд, нет-нет, совсем не ему, который так внимательно расспрашивал ее о недовольных результатами операции пациентах и которого она нагрузила историей с экспертизой Зинченко... как же его зовут, Вася, что ли? Следователь, который сейчас допрашивал сотрудников в ординаторской, – совсем другой, старше и солидней, с такой длинной смуглой физиономией. Проницательный.
– Нет, это невозможно, о чем вы говорите, – вяло возражал другой знакомый голос. Леша. Леша Чукин, рядовой «идеаловский» врач, труженик, кандидат наук, медицинский эрудит.
– А о чем это вы здесь говорите? – подхватила, входя, Владислава Яновна, стараясь выглядеть веселой. Это ей удалось – даже с избытком: тон ее оказался даже чуть-чуть игрив. Это пропустил мимо ушей следователь, зато Леша, которому подобные внеслужебные интонации этой железной леди были в новинку, воззрился на заведующую с определенным недоумением.
– А-а, Владислава Яновна! – приветствовал ее следователь, насколько она помнила, по фамилии Глебов. – Мы тут как раз обсуждали, не мог ли убить Великанова преступник, криминальный авторитет, которому он изменил внешность...
Владислава Яновна перевела дыхание, и ее красивая грудь под белым халатом начала вздыматься ровней.
– Невероятное предположение, – с ходу отрезала Линицкая. – Скорее из детективного сценария, чем из нашей жизни.
В следующую минуту она спохватилась, что чем более рьяно примется Глебов разрабатывать эту версию, которая в самом деле выглядит крайне надуманной, тем вернее отвлечет это его от вопросов, которых Бойков велел избегать. А от Бойкова, каков бы он ни был, зависело благоденствие «Идеала» – и благоденствие Владиславы Яновны в том числе... Надо было сперва подумать, а потом говорить. Линицкая поняла, что хладнокровие снова ей изменило!
– Хотя, впрочем, – как бы поразмыслив, заговорила она, с целью опровергнуть предыдущую реплику, – детективные сценарии тоже берутся из жизни. Мы не выпытываем подробности биографий наших пациентов, нам достаточно того, что пациент сообщает о себе. Великанов мог оперировать преступника, даже не зная, что он преступник... – Все-таки, по мнению Владиславы Яновны, сознательное пособничество представителям криминального мира ложилось черным пятном на репутацию «Идеала», которая ей небезразлична. – А зачем, как вы думаете, такому преступнику понадобилось убивать доктора, который его оперировал?
Владислава Яновна собиралась уже сказать «понадобилось бы», но частица, выражающая сомнение в правдоподобии версии, благополучно отпала где-то по дороге. Слыша себя как бы со стороны, она отдавала себе отчет, что избыток непривычных эмоциональных всплесков делает ее речь недостаточно правдоподобной... Ну, по крайней мере, следователь явно ничего не заметил. Он Владиславу Яновну плохо знал.
– С этим как раз все предельно просто, – объяснил Глебов. – Чтобы замести следы. Чем меньше народу осведомлено о новом облике криминального авторитета, тем для него безопаснее.
– Какой ужас! – воскликнула заведующая отделением и снова переложила эмоций в свой возглас, судя по выражению Лешиной вытянувшейся физиономии. А впрочем, кандидат медицинских наук Алексей Чукин вообще не любил ярких эмоций. В этом смысле Владислава Яновна с ним полностью согласовывалась – до ближайшего времени... Он был очень спокойный, слегка пресный и, безусловно, правильный человек. И в упор не понимал соображений, которые заставляют людей демонстрировать чувства, которых они в действительности не испытывают.
– Не так-то просто полностью изменить лицо, – гнул свою линию Чукин. Если заведующая сошла с ума, на него ложилась ответственность представить все-таки для следователя профессиональную ситуацию в правильном свете. – Здесь нужна не одна операция, а несколько. И этот процесс может занять от полугода до года. В последний год, по крайней мере, у нас ничего подобного не было.
– Может быть, этими операциями занимался только Великанов?
– Ну что вы! – В голосе Леши Чукина проскользнула снисходительность по отношению к следователю, который проявил полное незнание медицины, не разбирается в элементарных вещах. – Такие многоэтапные операции не могли бы пройти незамеченными. Если бы Великанов даже попытался скрыть это от коллег-хирургов, знали бы анестезиологи, медсестры... Все отделение знало бы. Весь «Идеал».
Это объяснение следователь Глебов охотно съел. По крайней мере, от задавания следующих вопросов воздержался.
– Влада, что с вами творится? – не мог не спросить Леша, когда шаги Глебова по коридору замерли где-то в районе лифта. – Вы плохо себя чувствуете?
– А разве кто-то из нас чувствует себя хорошо с того дня, как убили Анатолия Валентиновича? – с демагогической желчностью вопросила Владислава Яновна. По привычке она тряхнула головой, и длинные серьги, которые она так любила, звякнули. Опять-таки по привычке...
Разрабатывая версию убийства на почве конкуренции в телевизионном шоу, Глебов попытался встретиться с хирургом Маратом Бабочкиным. Однако это оказалось не так-то просто... Георгия Яковлевича не могло не удивить то обстоятельство, что «второй хирург» всячески избегал встречи со следователем: то он в командировке, то на отдыхе, то проводит операцию. Напрашивался вопрос: а не сам ли хирург Бабочкин заказал убийство своего конкурента по шоу-бизнесу? У Бабочкина было достаточно средств, чтобы оплатить заказ самому дорогостоящему киллеру...
Пришлось Глебову всерьез запрячь оперативников Теплова и Силкина в работу. По оперативным каналам опера узнали, что хирург Бабочкин, заменивший в шоу убитого хирурга Великанова, уже прооперировал трех участников шоу. Не много ли? Но поговорить с этими участниками шоу никак не удается. Прооперированных пациентов держат в закрытых клиниках под охраной. Им, оказывается, запрещено общение с внешним миром. Даже нельзя увидеться с родственниками!
– Вот что, ребята, – сказал Глебов майору и капитану в приватной обстановке, – надо разделяться. Один из вас возьмет на себя пациентов...
– Это буду я! – отрапортовал Аркаша Силкин. И скупо, значительно пояснил: – Были у меня в прошлом кой-какие подходы к Анастасии Березиной.
– Чудесно. Тогда Теплов...
– Я возьму на себя Бабочкина, – без особенных эмоций согласился Борис Теплов.
В своих попытках подкараулить неуловимого Марата Борис кочевал из клиники «Кристина» на телевидение, а с телевидения обратно в «Кристину». Он был так же настойчив – и так же неудачлив, как и Георгий Яковлевич. И вот наконец майору Теплову улыбнулась удача, когда он уже перестал надеяться на нее. Очередной набег на клинику «Кристина» принес-таки результаты, правда, довольно сомнительные.
Поначалу все выглядело достаточно безнадежно. Борис Теплов поднялся к кабинету с надписью «Доктор медицинских наук Бабочкин Марат Максимович», чтобы в который раз подергать запертую дверь; в который раз пошел опрашивать сотрудников, готовясь нарваться на ставшее уже привычным «нет и не предвидится»... Однако эта система дала сбой.
– Оперирует, – махнула рукой вверх сестричка в зеленом хирургическом костюме. Очевидно, своим жестом она желала указать на оперблок, размещавшийся выше этажом.
– Как оперирует? Давно?
– Скоро должен закончить.
Такое многообещающее заявление побудило майора Теплова, позабыв о своей мешковатости и неспортивности, птицей взлететь наверх по лестнице – он даже лифта ожидать не стал. Ну их, эти лифты клиники «Кристина»! Свяжись еще с ними, не развяжешься: ездят они и останавливаются, как их лифтовый бог на душу положит. Однажды Теплов по неопытности заехал в подвал, откуда выбирался через ряд помещений с нетрезвыми истопниками и сантехниками, и повторения эпизода не хотел.
Решение о замене лифта лестницей было принято прозорливо. Миновав первый пролет, Борис Теплов одышливо задрал голову – и расцвел улыбкой. В белом халате поверх хирургической униформы, испятнанной по низу подозрительными (не кровь ли?) темными пятнышками, из операционного блока спускался Марат Бабочкин, знакомый ему по фотографиям.
Спускался, правда, не к нему. Наоборот, увидев Теплова, Бабочкин прибавил шагу, и подошвы его сандалий торопливее зачмокали по ступенькам. Надо думать, Марат Максимович хотел на полном ходу проскочить мимо незнакомого, но почему-то подозрительного ему посетителя. Теплов придвинулся к перилам вплотную, вынудив того прервать свой маневр.
– Марат Максимович, я майор Теплов. Нам надо поговорить. Пройдемте в ваш кабинет.
Слово «пройдемте» не прибавило Бабочкину оптимизма, что отразилось на его моментально вспотевшем лице. Он беспомощно рванулся к середине лестницы, потом снова к перилам – бесполезно, Теплов заграждал ему путь, как скала.
– Да что же такое! – возмущенно, однако на грани испуга вскрикнул Марат Бабочкин. – Пропустите! В чем дело? Вы меня арестовываете?
– Никто вас не арестовывает. Обычная беседа...
Теплов все-таки вынужден был изменить свою позицию, позволяя пройти медсестре, несущей белый эмалированный, прикрытый марлей лоток. Бабочкин немедленно тоже воспользовался проходом, проскользнув мимо Теплова. Майор, однако, устремился следом за ним, не отставая ни на шаг.
– В чем дело? – продолжал негодовать Бабочкин, но тихо и как-то скомканно. – Что я нарушил? Чем я вам не угодил?
– Никто не утверждает, будто вы что-то нарушили. Я хочу с вами побеседовать о смерти вашего коллеги Анатолия Великанова...
– Ничего не могу сказать. Ничего не знаю.
– Так не знаете или не можете сказать?
– Оставьте ваши подковырки! Я не могу с вами разговаривать!
Бабочкин с лестницы вывернул на второй этаж – Теплов за ним. Очевидно, Марат Максимович счел для себя несолидным бежать по коридорам родной клиники, вспугивая пациентов и коллег, поэтому передвигался он хоть и быстро, но не бегом. Теплов не отставал.
– Почему вы не можете со мной разговаривать, Марат Максимович?
– Потому что я после операции.
– Так ведь оперировали вы, а не вас!
– Я страшно устал, вымотался. Дикая головная боль. Полуоткрытый контур...
– Какой контур? Что это еще такое?
Сандалии Бабочкина чмокали по линолеуму еще звонче, чем по ступенькам. Рядом бухали тепловские разлапистые ботинки, способствуя рождению симфонии: «бух-бух – чмок-чмок, бух-бух – чмок-чмок»...
– Полуоткрытый контур – это такой способ общего обезболивания, когда часть вещества для наркоза попадает в атмосферу. Для пациента – щадящий метод, а для врача – наоборот. Я совершенно без чувств. Я не в состоянии ни о чем думать и говорить. За что вы меня мучаете?
– Назначьте другой день, когда будете в состоянии говорить о смерти Великанова, и я немедленно прекращу вас мучить.
Они добрались до кабинета Бабочкина. Марат Максимович пытался открыть его своим ключом, который достал из кармана халата, но не попадал в скважину. Руки у него тряслись – то ли от действительно скверного самочувствия, то ли по другой причине. Теплов бдительно торчал рядом, готовый ворваться в кабинет немедленно после его открытия.
– Ни в этот, ни в другой день я не скажу вам о смерти Великанова ничего интересного. Здесь не о чем говорить. Мы друг друга очень мало знали... Тьфу ты, черт! – Ключ отказывался поворачиваться в замке. – Насчет убийцы Великанова у меня нет никаких предположений.
– Его смерть связана с пластической хирургией?
– Не знаю.
– Его смерть связана с телевизионным шоу?
– Не знаю.
Наконец-то Бабочкин повернул ключ не по часовой стрелке, как безуспешно пытался сделать до сих пор, а в противоположном направлении. Замок мягко щелкнул, и массивная дверь открылась. Доктор Бабочкин юркнул в свое прибежище и попытался закрыться в кабинете изнутри. Сделать это оказалось проблематично из-за торчащего в дверном проеме майора.
– Кому было выгодно убийство Великанова?
– Без малейшего понятия.
– Вы находитесь под охраной частного охранного предприятия, не так ли? Чего вы боитесь?
– Я обратился к услугам ЧОП как раз потому, что не знаю мотивов убийства Великанова. Я представления не имею, откуда грозит опасность. Но если она грозит, ее нужно предупредить.
«По-своему логично», – отметил про себя Борис.
– Вам не кажется, что ваши частные детективы не слишком хорошо вас охраняют? Если бы я хотел, я бы сто раз успел вас убить.
– Не ваше дело! Я сам отпустил их на то время, когда должен был сделать ответственную операцию. Как видно, зря...
Марат Бабочкин нервно, дергано взъерошил короткие темные волосы. Он выглядел как человек, по-настоящему испуганный. Вопрос – чем?
– Ну что, так и будете стоять? – с неприятными взвизгами воззвал он к Теплову. – Пожалуйста. Стойте хоть до вечера. Все равно я больше ничего не скажу.
– Не надо так переживать, Марат Максимович. Я сейчас уйду. Мой последний совет: если вы в самом деле так боитесь, обращайтесь не в ЧОП, а в милицию. Там вам помогут лучше.
Дойдя до середины коридора, Теплов оглянулся. Дверь кабинета доктора Бабочкина оставалась незакрытой, и владелец выглядывал оттуда, тревожно озираясь по сторонам. Хотел проверить, действительно ли майор Теплов ушел, как обещал? Или ждал кого-нибудь другого?
Анастасия Березина просыпалась обычно в восемь часов утра, по звонку будильника, встроенного в мобильный телефон. Но сегодня ее пробуждение оказалось полностью самостоятельным, и теперь она лежала, созерцая белый потолок. Белый, недомашний – дома у нее потолок черный, украшенный созвездиями. Ну правильно, она же в больнице. И мобильник, с которым она, популярная писательница, буквально срослась, который стал ее дополнительным органом (приглашения на презентации, читательские конференции, мероприятия для избранных и т. п.), отсутствует по той же причине: здесь запрещено пользоваться мобильными телефонами, так же как и любыми телефонами и иными средствами связи.
Вообще-то это высококачественное лечебное заведение для особо важных и дорогостоящих персон принято называть клиникой, но Анастасия предпочитает старое слово «больница». «Клиника» – слово какое-то противное: будто говорят о сумасшедших. А здесь – больница. И хотя повсюду цветочки, и палаты отдельные, каждая – с изолированным санузлом, и персонал не в белых халатах, а в разноцветных курточках и брючках, но все равно, по сути, это – больница. Здесь есть врачи и медсестры, здесь оперируют, перевязывают, делают уколы, массаж, электрофорез и прочие процедуры. С той лишь разницей, что здесь лечат здоровых, а в обычной больнице – больных.
Недавно прооперированная, Анастасия Березина не чувствовала себя больной, так же как и до операции. Точнее, если уж углубляться в суть (а что еще можно делать при раннем пробуждении?), ее болезнь – это ее образ жизни. Популярная писательница, автор детективных романов – это скорее должность, чем призвание. Литературное призвание... ну, было, было это у нее когда-то, когда она строчила стихи и рассказы, которые нигде не хотели публиковать, кроме самодельных, на лазерном принтере распечатанных журналов, издаваемых такими же неудачниками, как и она. Те, кто их издавали, не считали себя неудачниками: они презирали то, что носило в их кругу кличку «попса», и готовы были перебиваться с хлеба на воду, только чтобы «не продаваться». Продаваться – это худшее, что может случиться, это смерть таланта, это во всех смыслах смерть! Настя, в заплатанных джинсах и намеренно прорезанном в нескольких местах полосатом свитере, взлохмаченная панкушка с имиджем «заброшенное дитя окраин», смотрела на этих деятелей во все восторженные глаза, обведенные угольно-черной каймой. Позиция «не продаваться» казалась ей героической! Однако, когда студенческие годы на журфаке кончились, восторга в Настиных глазах поубавилось. Газетная работа не приносила удовлетворения – ни творческого, ни материального. Печататься в самодельных журналах, которые выросли в полиграфическом качестве, но не в тираже, она продолжала, но начала крепко задумываться: а покупал бы хоть кто-нибудь когда-нибудь этих героев, которые утверждают, что не продаются. Кивая в ответ на их речи, приятно знакомые, но уже поднадоевшие, Настя про себя сомневалась, что на такой товар хоть раз нашелся бы покупатель...