Лица судей не выражали энтузиазма. Спор между двумя фирмами – «Русским земельным фондом» и «Подмосковье-агро» – за обладание ценными землями прославленного в прошлом подмосковного колхоза «Заветы Ильича», ныне пришедшего в упадок, тянулся ни шатко ни валко. Каждая из указанных выше сторон доказывала в Арбитраже, что эти земли теперь принадлежат ей!
Соперники утверждали обратное. Вот и сейчас триумф женщины-адвоката был подмочен тем, что адвокат «Подмосковья-агро» перед ее выступлением заявил, что колхоз «Заветы Ильича» куплен его клиенткой на корню со всеми потрохами. И конечно же присовокупил, что документы об этом свидетельствуют.
Андрей Акулов не замечал скептического выражения судейских лиц. Он никого и ничего не замечал, погруженный в свои мечты. Вокруг него, словно миражи в пустыне, воздвигались корпуса элитного жилья, окруженные зелеными насаждениями, детскими площадками, магазинами, бассейнами, теннисными кортами... Бесплотным духом он незримо проникал в подъезды, входил в гигантские, улучшенной планировки, квартиры, на лоджиях с наслаждением вдыхал чистый загородный воздух, любуясь зрелищем летнего заката. Вот что он построит на отвоеванных землях! Земли-то прекрасные: река, лес, не загаженная выхлопными газами атмосфера. А колхоз – грязь и навоз. Кому он нужен? Да таким, как он, Акула, надо молоко за вредность выдавать, как ассенизаторам. Они помогают оздоровлению мира. А к ним придираются, претензии какие-то предъявляют...
Одурманенное видениями элитного жилья внимание Акулы не смогло адекватно переключиться на ход судебного заседания, и он не сразу взял в толк, кто такой этот плешивый человечек в круглых очках и черном костюме, которого он почему-то с первого взгляда окрестил «похоронным агентом». Человечек деловито бубнил что-то о гектарах, арах и кадастровом плане. Прислушавшись и вникнув, о чем идет речь, Андрей Акулов перекрестил его из «похоронного агента» в «похоронного эксперта» – выступающий как раз являлся экспертом в области земельного вопроса. Как ни назови, дела акуловские обстояли довольно-таки похоронно, судя по тому, что эксперт, оставив свое деловитое бубненье, повысил голос:
– Из этого следует, что «Русский земельный фонд» ни в коем случае не может претендовать на обладание территорией колхоза «Заветы Ильича».
Андрей вздрогнул. Воткнул негодующий взгляд в свою адвокатшу, которая плотнее стиснула бульдожьи челюсти, точно перекусывая несговорчивого эксперта. А Маргарита Ганичева сидела тихо – благостная, довольная...
– Однако то же самое относится к фирме «Подмосковье-агро», – неожиданно добавил эксперт.
Вот теперь ледяной душ обрушился на мадам Ганичеву! При виде того, как побелели тонкие, в прошлом целованные им губы, Андрей испытал приступ торжества. Хотя уж кому-кому, а ему торжествовать нечего. На его улице праздника тоже в ближайшее время не предвидится.
В своем заключительном слове похоронный эксперт упирал на то, что земли колхоза в наши дни реально оцениваются не в триста пятьдесят тысяч долларов, а в сто пятьдесят миллионов долларов! На фоне этого документы, которыми хвалились адвокаты той и другой стороны, превращались в бумажки, годные только на то, чтобы использовать их по известному адресу в санузле.
Бывшие любовники скрестили холодное оружие взглядов.
«Раньше брал над тобой верх, – говорил взгляд Андрея, – и теперь возьму».
«Я тебе припомню все прошлые унижения, – говорил взгляд Риты, – и ты пожалеешь, что так обращался со мной».
Они думали только о том, как одолеть друг друга. Обитатели Горок Ленинских, обладавшие пока что всеми правами на территорию, которую обрабатывали, в расчет не шли. Словно это были не люди, а дождевые черви, чье биологическое назначение – делать землю плодородной. Но которых не стоит жалеть, если их податливые полужидкие тельца случайно попадут под каблук.
СЕРГЕЙ ГРИБОВ. ЖАЖДА УЕДИНЕНИЯ
Аэропорты всегда производили на Сергея Грибова щемящее впечатление. Какая-то грусть неизменно чудилась ему в толпах, ожидающих своей очереди на посадку, в беспокойстве провожающих и встречающих, будто одни не чаяли дождаться своих родных и близких из пронзительно-голубого поднебесья, а другие перестали надеяться обрести их вновь. Возможно, эти необычные эмоции объяснялись тем, что Сергей Геннадьевич вообще недолюбливал резкие перемены мест. Историки утверждают, что предки всех индоевропейских народов были завзятыми кочевниками; если так, Грибов охотно позволял вычеркивать себя из списка индоевропейцев. Кочевники не жалеют покинутых ландшафтов, упоенно бредя вперед, куда глаза глядят, со скарбом, скотом и домочадцами; что до Грибова, он предпочитал сомнительным прелестям путешествия (с его физическими нагрузками, непривычной, раздражающей желудок пищей и возможностью потери багажа) обжитой уют, в котором и диван, и холодильник, и зубная щетка – все там, где ему и полагается быть.
– Сереженька, – нежно спросила Элеонора, сжимавшая одной рукой миниатюрную лапку дочери, а другой – дорожную кожаную сумку (чемоданы уже отправились по конвейерной ленте в долгий путь), – ты не сердишься, что мы улетаем, а ты остаешься? Наверное, тоже хочешь отдохнуть, развеяться...
Он не хотел.
– Ты же знаешь, лапа моя, – рассеянно отозвался Сергей Геннадьевич, словно издалека, – как раз сейчас у фирмы трудный период, требуется мое постоянное присутствие. Но из-за этого вы не должны лишать себя отдыха. Летом выберемся недельки натри за город всей компанией, даю честное пионерское.
Лара, дочка, посмотрела на него исподлобья: кто такие пионеры, она, дитя нового поколения, представляла с трудом, несмотря на то что с утра до ночи читала книжки... Как обычно, Грибова резанула жалость и безграничная привязанность к этому беззащитному, тоненькому, белесому, так похожему на него в детстве существу. Интересно, в кого пойдет дочь: в него или в Элеонору? Хотелось бы, чтобы в красавицу Элечку, но даже если получится не так, все равно Грибов будет ее любить крепче всех на свете. Поздние дети все равно что внуки: их сильнее балуешь, над ними отчаяннее трясешься, им стараешься уделять больше внимания. Грибов полагал, что в результате порыва страсти, который бросил его к новой секретарше Элечке после долгих лет вдовства, родится здоровенный, увесистый, крикливый мальчишка, раз уж Сергей Геннадьевич очертя голову решил жениться, он хотел бы наследника фамилии. А родилась Лара – уязвимая, слабенькая, обожаемая его девочка. И в мгновенье ока никакие наследники фамилии стали не нужны. Он полюбил в ней все – и то, что она девочка, и редкие, светлые, как у него, волосики, и красное родимое пятнышко на правом плече. Он прощал ей капризы, чрезмерную любовь к чтению, внезапные приступы молчаливости и даже проблемы со здоровьем, – какие-то припадки, вроде эпилептических, из-за которых врачи рекомендовали отдать ее в школу на год позже. И обязательно возить на курорты, на отдых, устраивать светлые промежутки среди длинной и темной московской зимы!
– Из Сочи, как долетите, сразу же позвони, – на прощание потребовал Грибов.
Элеонора кивнула, мысленно пребывая уже на курорте. Лара восторженно смотрела на белые самолеты за стеклянной стеной: она еще ребенок, а всем детям нравится ездить, летать, видеть новые вокзалы, дома, облака, людей, растения. Она еще не успела пропитаться отцовской неприязнью к путешествиям. Может быть, этого и не произойдет...
И все-таки, вопреки грусти расставания с дочерью, Грибов был рад, что остается.
Проводив жену и дочь, он сел в свой белый «мерседес», в котором был один, без охраны, как привык: дело-то семейное! Вообще, Сергей Геннадьевич терпеть не мог общество амбалов, которые по обязанности сопровождали бы его даже в сортир: это представлялось ему недопустимым вмешательством в его личную жизнь. И пускай кому-то он казался слишком смелым или безрассудным, он продолжал жить, как привык. И ничего: покушений на него пока что не было...
«Мерседес» вырулил с территории аэропорта. Путь предстоял недалекий: сегодня в Москву Грибов уже не поедет, если только не возникнут форс-мажорные обстоятельства. А проведет он вечер и заночует в городе Домодедово, где у него, по счастью, есть своя квартира, прежняя трехкомнатная квартира, с которой он не захотел расстаться, обзаведясь и новенькой, восьмикомнатной в доме улучшенной планировки, и вполне приличным загородным коттеджем. Сюда, в трехкомнатную берлогу, Грибов удалялся время от времени, навлекая подозрения жены: памятуя стремительность начала их отношений, Элеонора переживала по поводу, не водит ли он сюда баб. Грибов баб не водил: его сексуальные аппетиты (в его возрасте довольно скромные) полностью удовлетворялись Элечкиным гибким, после родов полностью вернувшимся в прежние границы телом. Просто ему хотелось время от времени побыть одному. Он очень любил дочь, меньше – жену, но при всем при этом разве не имеет он права хотя бы раз в месяц оставаться наедине с самим собой? А для встреч с самим собой эта непритязательная, в небогатом, но и не трущобном районе квартира – самое подходящее пристанище. В предвкушении отдыха Сергей Геннадьевич представил себе задний двор, куда он ставит машину, куда выходят все окна его квартиры. Летом в этом дворе тенисто и зелено: топорщатся кусты, шелестят тополя, играют дети, и даже их буйные крики и всепроникающий тополиный пух не раздражают Грибова. Но и переходное зимне-весеннее время, такое, как сейчас, тоже неплохо выглядит в заветном дворе, особенно по вечерам, когда стеклянисто-фиолетовые сумерки, добираясь до крыш, стоят в нем, как в стакане, а крыши отсвечивают оранжевым закатным заревом. Из окна кухни, полузадернутого свежей белой кисейной занавеской (домработница наведывается раз в три дня), приятно смотреть на эти крыши, предвещающие полноценную зеленую весну... Да, кстати, домработницу-то Сергей Геннадьевич и не предупредил о своем приезде, значит, по всей видимости, холодильник будет пуст. Непорядок! Надо выйти по дороге и купить чего-нибудь к ужину.
В магазине Грибов без излишних при его худобе забот о фигуре приобрел пакет быстрозамороженного картофеля фри (с детства любил жареную картошку), «Биг Ланч» с курицей и шесть банок пива. Немолодая, отечная, небрежно накрашенная продавщица с провинциальным любопытством воззрилась сперва на состоятельного с виду покупателя (в такую погоду в легком костюме, значит, приехал на машине), затем – в окно – на его припаркованный возле магазина «мерседес». Кажется, в этих небогатых местах Сергей Геннадьевич выделялся, как муха на белой скатерти. В другое время это мало обеспокоило бы его, но сейчас он подумал, что муху запросто могут прихлопнуть, и почувствовал, как между кожей спины и рубашкой проскользнул не предусмотренный магазинной системой вентиляции холодок. Впервые он пожалел, что не взял охрану. После того, что он услышал в своем офисе от четырех людей с непробиваемо-квадратной внешностью, ему следовало быть поосмотрительнее и предпочесть безопасность прелестям безнадзорной частной жизни. Дурак, ох какой же легкомысленный дурак! Если его убьют, что станет с Ларой?
Однако приступ страха рассосался быстро, и, когда Грибов укладывал пакет со съедобными трофеями на переднее сиденье рядом с собой, он уже был совершенно спокоен. В самом деле, с какой стати он так разволновался? Ну да, эти люди – бандиты, но многого ли стоят их угрозы? Да ровным счетом ничего. Пусть они отморозки, но ведь не сумасшедшие! А только сумасшедший может действовать так открыто, убирая с пути конкурентов. Они же не могут не понимать, что, если с исполнительным директором «Подмосковья-агро» что-то произойдет, подозрения немедленно падут на них и на их драгоценного начальника! И это теперь, когда об отношениях «Подмосковья-агро» с «Русским земельным фондом» осведомлена целая туча представителей областных бюрократов всех мастей плюс еще, должно быть, милиция с прокуратурой в придачу... Нет, убийство при таких условиях – самая невероятная вещь из всего, что может случиться.
Внимательно глядя на обледенелую дорогу, двигаясь с самой маленькой скоростью (он никуда не торопился, а особенно на тот свет), Грибов опять против воли представил уютную квартиру, куда стремился всей душой. Смешная Эля, как она могла подумать, что он будет водить туда баб? Во всей квартире не сыщешь следов женского присутствия: ни расчески-щетки с длинными волосами на подзеркальнике в прихожей, ни косметики в ванной, ни случайно завалившихся за диван кружевных трусиков. Не потому, что домработница постаралась уничтожить следы хозяйской распущенности, а потому, что Грибов сам ничего такого не потерпел бы. В этой квартире властвовал строгий, мужской, отчасти библиотечный дух. В ней обитали книги – во всех трех комнатах, а в придачу еще стопки перевязанных шпагатом журналов на антресолях. Под картошечку да под пивко – до чего хорошо и утешительно катят «Новый мир» и «Юность» перестроечных времен! Особенно статьи на социальные темы. Сравнивая то, чего тогда хотели, с тем, что получили, Сергей Геннадьевич испытывал истинное наслаждение. На этом фоне рождалась мысль об относительности всякого предвидения, о том, что человек предполагает одно, аполучается... всегда то, что получается. Отличный способ расставания с иллюзиями!
«Все предвидеть невозможно, – просквозила мысль, несущая спокойствие. – Амбалы из „Русского земельного фонда“ могут верить в то, что они контролируют ситуацию, в то время как ситуацию не контролирует никто. Ситуация находится под влиянием случайных обстоятельств, которые меняются постоянно и быстро, как температура и давление, и невозможно с точностью до миллионной доли рассчитать и предусмотреть их все. Взял бы я сегодня охрану, не взял бы – по большому счету, от этого ничего не изменится».
Мысль была беглой и какой-то чересчур отвлеченно-философской, однако от нее тревога, зародившаяся в магазине, окончательно улетучилась по мере приближения к вечернему Домодедову. Развернувшись, Сергей Геннадьевич Грибов въехал в заветный двор. Немного замешкался, вытаскивая через дверцу рвущийся хилый целлофановый пакет, выданный в магазине. Вынул ключи, запер машину, пискнув брелоком. Запрокинул голову, глядя на окна своей квартиры с ощущением блаженного узнавания, как путник, возвращающийся к порогу родного дома. Ну, точно, вот и кухонная занавеска, смутно белеющая в полумраке, вот на окне спальни кактус – неприхотливое, надежное, не требующее частого полива растение...
Удара по голове Сергей Геннадьевич не почувствовал. Он всего лишь увидел, что во дворе стемнело с небывалой стремительностью, за считаные доли секунды. Неужели ночь? А он-то думал, сейчас только часов семь. А как же блаженно-долгий одинокий вечер, как же шесть банок пива и запыленные журналы «Новый мир»? «Надо посмотреть на часы и проверить», – успел сказать себе он, но осуществить благое намерение не успел, потому что не смог поднять руку с часами. Зрение исчезло полностью. Сергей Геннадьевич Грибов почувствовал, что перестает существовать, и напоследок спросил кого-то: «Как же Лара?» Но ответа уже не получил.