«Карабахская поэма» вышла в свет в Москве в разгар бешеного национализма в Азербайджане, когда армян под разными соусами по причине «неблагонадёжности» изгоняли из Баку и других районов Азербайджана, гнали на Север. Люди выселялись улицами, а потому немудрено было попасть под горячую руку новоявленных «янычаров».
Появление «Карабахской поэмы» в этот период было равносильно самому неслыханному преступлению, я попал в «чёрный список» и, если я избежал высылки, то совершенно случайно. Азербайджанские писатели – Самед Вургун, Мирза Ибрагимов, Мехти Гусейн стали меня прорабатывать, каждый по-своему, согласно своему темпераменту.
В кабинете Самеда Вургуна, в то время он был председателем Союза писателей Азербайджана, между нами произошёл такой диалог:
– Ты хочешь отдать Карабах своим соотечественникам, молокосос, господин Гурунц. (Многие другие эпитеты опускаю).
– Из чего это видно, Самед? Об этом есть в книге?
– Ты же не дурак, чтобы об этом писать.
– Так в чём же дело?
– Почему Карабах? Мало тебе других мест. Что ты заладил – «Карабах!», «Карабах!». По следам этой безумной старухи идёшь! (Безумная старуха – это Мариэтта Шагинян, против которой в то время ополчился Багиров. Об этом после). В лодке сидишь, с лодочником дерёшься. Если тебе плохо живётся в Баку, я тебе найду и получше место…
Жест в сторону здания МВД, которое находилось напротив Союза писателей, через площадь 26-и комиссаров.
Мехти Гусейн, один из руководителей Союза писателей, в то время редактор азербайджанского журнала, зашёл как-то в редакцию русского журнала, где я случайно оказался… В комнате, кроме меня, были ещё Юрий Гранин и Иосиф Оратовский, хорошие мои друзья. Мехти Гусейн обращается к ним:
– Товарищи русские писатели, в частности, Оратовский и Гранин.
Мне это не понравилось.
– Товарищ Мехти Гусейн, ты так говоришь, будто я французский писатель.
Мехти Гусейн:
– Ты не французский и не русский… Ты – дашнак.
– От мусаватиста слышу.
Поднялся шум, посыпались взаимные оскорбления. Прибежали писатели, находящиеся в соседних комнатах. Среди них, помнится, был и Мирза Ибрагимов, который немедленно включился в перебранку, конечно, не на моей стороне.
И всё из-за «Карабахской поэмы», которую никто из них не читал. Она всех взбесила одним только названием. Первая моя книга – и никакой радости от нее, одни огорчения.
Я взял и обо всём написал Багирову. Реакция была удивительна. Ночью Багиров позвонил редактору бакинской армянской газеты «Коммунист» Григоряну, спросил, eсть ли у него «Карабахская поэма». У Григоряна она была. В два часа ночи книга была доставлена Багирову, а в двенадцать часов дня у редактора газеты «Бакинский рабочий» зазвонил телефон. В конце провода Багиров:
– Есть у вас “Карабахская поэма”?
Она лежала на столе у редактора.
– А чего ждёте? Чтобы разжевали и в рот положили? Книга хорошая, пишите.
Это был звонок, равный звонку Сталина. Все мои враги были повержены, вы бы посмотрели, как они заискивающе извинялись. О «Карабахской поэме» заговорили… Из чёрного списка, разумеется, я выпал.
Жест со стороны Багирова был коварным, с дальним прицелом, но тогда я ничего не понимал и стал боготворить его, называл другом армян и большим интернационалистом.
Ровно через месяц началась война против Мариэтты Шагинян, и я был приглашён в ЦК, чтобы поставить свою подпись под разгромной статьёй против неё. Со мной говорил Гасанов – после Багирова второе лицо в республике. Я отказался, мотивируя свой отказ тем, что она мне как приёмная мать: ввела в литературу, первая сказала обо мне доброе слово. Гасанов не стал настаивать. Всё же Восток. Я ушёл восвояси без особых потерь.
Работал я в радиокомитете, редактором русского литературного вещания, и меня никто не трогал. «Ласка» Багирова была eщё в силе. Но вот не прошло и двух месяцев, как меня снова вызывают в ЦК, к тому же Гасанову.
На этот раз козлом отпущения был Георгий Холопов со своим романом “Огни бухты”. Роман этот, как известно, об Азербайджане. Он был сперва опубликован в журнале «Звезда», хорошо принят в республике и вышел отдельным изданием. И вдруг дознались, что автор его, Георгий Холопов – армянин. И пошла писать губерния! Автор статьи – некий Гик, бывший корреспондент «Известий», ставший редактором «Бакинского рабочего». Написана она была зло, недопустимо грубо, с заданным намерением уничтожить автора. Хорошо, что я читал роман. В статье всё было переврано. И я принялся это разъяснять Гасанову. На моих глазах Гасанов померк, даже почернел.
– Что же? Не будете подписывать?
– Не буду, товарищ Гасанов. Я же сказал: статья неправильная…
– Хорошо, – сухо бросил Гасанов. – Идите.
Предатель из меня не вышел. Зря, выходит, обласкали меня. Пора кончать. Через три дня я полетел с должности.
Дальнейшее пребывание в Баку становилось опасным, и я вскоре переехал в Ереван.
Но я, кажется, ушёл от темы. Итак, Карабах с его злоключениями, которым нет числа, нет конца. Снова вернёмся к армянам, которые предавали, поступались интересами своего народа. Таким оказался в описываемое время секретарь обкома партии Шахназаров, давший согласие на разгром промышленных объектов НКАО.
Я не сказал еще об одной иезуитской детали – про использование армян в неблаговидных акциях изгнания из республики наших соотечественников.
В самый разгар расправы над армянами, когда по ночам исчезает армянское население целого квартала или улицы, вдруг люди утром берут газету и видят чудо: снят директор или главный инженер, азербайджанец, и на его место назначен какой-нибудь Авнатанян.
Люди, за ночь собравшие чемоданы, чтобы самим убраться по добру-по здорову, на утро после такого жеста начинают распаковывать чемоданы. Одним Авнатаняном Багиров убивал двух зайцев. Во-первых – маска, ширма. Всё-таки дело было при Сталине, норов которого никто как следует не знал – вдруг это ночное выселение «неблагонадёжных» не понравится ему? Что тогда, ведь таким же манером может сам Багиров оказаться «неблагонадёжным». На крючок Сталина и похлеще рыбины попадались. Во-вторых: смотрите, армяне, Авнатаняна сам Багиров назначил. Так что сидите уж, дожидайтесь ночных визитёров.
Демонтировать промышленные объекты в НКАО население не позволило. Все старания продавшегося Шахназарова ни к чему не привели. На одном собрании какой-то старик так и вросил в лицо первому секретарю: «Твой прадед Мелик-Шахназар был самым крупным помещиком в Карабахе. Он продал иранскому Фатали-хану Шушу, а ты продаёшь Азербайджану весь Нагорный Карабах!».
Чем всё это кончилось? Продемонтировать промышленные объекты всё же не удалось, но «зачинщики» оказались за решеткой. Длинная палка снова оказалась в руках обидчика.
Надо отдать должное, не всех руководителей удавалось подкупить, попадались и такие, которые не поддавались ни на ласку, ни на длинный рубль или должность. Таким оказался, говорят, Председатель oблисполкома тов. Шахраманян. Он позволил себе высказаться отрицательно по поводу нашумевшего дела о ликвидации в Карабахе промышленных объектов.
Спустя некоторое время возле Агдама на машину Шахраманяна, депутата Верховного Совета СССР, организовали покушение. Шофёр был убит. Шахраманян легко ранен, а ехавший с ним секретарь райкома Оганджанян ранен тяжело…
Идём дальше, ближе к нашим дням, к Гейдару Алиеву, который в своих действиях против армян давно переплюнул Багирова и всех секретарей после него.
Если при Багирове в Баку, Кировабаде и Карабахе была ещё армянская интеллигенция, то при Алиеве её не стало.