Незнакомец подливал и все выспрашивал, но Лука лишь махал рукой и твердил:
— Не, этого я не помню. Про Москву спрашиваешь? А вот такую присказку знаешь? Мать дочку спрашивает: «Кто это идет?» — «Черт, мама!» — «Ох, хорошо, что не москаль. От черта открестишься, от москаля же дубиной не отобьешься».
— Как ты сказал? Ха-ха, молодец!
— А про туляков знаешь как говорят? Хорош заяц, да тумак, хорош малый, да туляк.
— Ха-ха, молодчина!
— А про ярославцев…
С каждой кружкой незнакомец нравился Луке все больше, а мир вокруг становился все зыбче. Язык теперь у него мел, что помело. Даже государю-батюшке Михаилу Романову досталось за то, что купцов заморских развел. На трезвую голову язык бы не повернулся, а тут знай себе.кричит:
— Как буду снова на Москве, все царю в глаза выскажу. Пущай попробует не выслушать муромского купца Луку!..
Потом купец задремал, уткнувшись лицом в наполненное объедками блюдо. Что было дальше, в его памяти сохранилось урывками. Помнил, что сильные руки подняли его, помнил глухие закоулки. Куда-то он шел. Точнее, его вели. А потом — черное забытье.
Очнулся он с трудом. Его трясло и знобило, голова так до конца и не прояснилась, потому ужас охватил не сразу, а только тогда, когда понял, что вокруг сплошная темень, а сам он связан по рукам и ногам. Услышав длинный протяжный вой лесного хищного зверя, окончательно пришел в себя. Он был один в ночном лесу!
Веревки, которыми его привязали к дереву, оказались крепкими, и Лука, хоть его голова и должна была бы быть занята другим, отметил, что товар качества отменного, скорее всего с Волги. Затем ужас накатил на него с новой силой, он стал дергаться, вырываться, но веревки только глубже врезались в кожу и доставляли сильную боль. Тогда Лука повис на них и в отчаянии завопил на весь лес:
— Помогите-е-е!
Потом набрал в легкие побольше воздуха и вновь завопил:
— А-а-а!
Тут в кустах что-то затрещало, и Лука, покрывшись в момент холодным потом, подумал: «Ведмедь!» — Я те покажу — орать, — послышался грубый голос. — Замолчь, гадюка подколодная, не то враз кишки выпущу. Приказано, чтоб тихо стоял и не вякал. Цыц, поганка!
В голосе ощущалась такая нешуточная угроза, что Лука подумал — этот свирепый тип, которого он не знал, пожалуй, не лучше, чем ведмедь или волки… Нет, волки все ж таки похуже. Даже с самым дурным человеком можно попытаться договориться.
— Э, браток…
— Цыц, сказано, не то ремней из шкуры нарежу!
— Господь, обереги, — прошептал под нос Лука. Чернобородый появился утром и отослал охранника, которого купец так и не рассмотрел. Рубаха на чернобородом теперь была серая, не такая богатая, да и сапоги потяжелее, подешевле. В руке — топор. Сейчас он походил на зажиточного крестьянина.
— Здоровья тебе. Лука сын Мефодия!
— Что ж ты творишь-то? Пошто меня чуть на съедение волкам не отдал?
— Не отдал бы. Ты мне живым нужен. Ответил бы вчера по-хорошему, о чем я тебя спрашивал, — не стоял бы теперь здесь. Когда я тебя спросил о деле, что ты мне ответил? Что о твоих успехах торговых ни с кем говорить не намерен. Таково твое правило, и даже для хорошего человека менять ты его не намерен. Говорил?
— Ну говорил, — сказал Лука. Беседа с чернобородым была спокойная, и на душе купца немного полегчало. — И сейчас то же скажу.
— Ну скажи. А я тебе для начала палец отрежу, потом руку. Последним язык вырву, потому ты мне еще многое сказать должен.
— Да как же это?.. — проблеял Лука.
— Кому ты, чертов сын, в прошлом году книгу «Апостол» в серебряном окладе продал?
— Так разве упомнишь?
— Еще как упомнишь!
— Ну, Георгию Колченогому, купчишке из… — Лука назвал небольшой городок. — Так какая тебе польза с того? Его недавно в наших лесах разбойники порешили. Сам Роман Окаянный, поговаривают.
Чернобородый нахмурился.
— Плохо. А куда Колченогий ту книгу дел?
— А мне откуда знать.
Слова Луки звучали неискренне, и чернобородый, почувствовав это, равнодушно произнес:
— Ну что ж, будем косточки твои молоть. Купец привык не делиться ни с кем никакими, даже бесполезными сведениями, но сомнения в том, что чернобородый способен устроить ему страшную пытку, не было. Поэтому Лука нехотя процедил:
— Георгий говорил, что боярину одному в своем городе продал. Мерзавец — двойную цену супротив моей выпросил, а мне и этого платить не хотел.
— Что еще знаешь об этом?
— Чем хочешь поклянусь — больше ничего не ведаю!
Чернобородый согласно кивнул.
— Ты все узнал, деньги забрал, все карманы вычистил, — плаксиво заканючил Лука, забыв упомянуть, что денег-то у него было всего ничего — в кабаке за него незнакомец заплатил раза в три больше. — Отпусти ты меня, не нужен я тебе более. Ну совсем не нужен.
— Правильно, — холодно улыбнулся чернобородый. — Совсем не нужен.
— Так развяжи. Чем хочешь поклянусь, крест поцелую, что ничего никому не расскажу.
— Отпустить-то просто, — не двигаясь, с усмешкой произнес чернобородый. — Только вот славы имени своего уронить не могу…
— Что у тебя за имя такое?
— Да простое имя. Прозвали меня Романом Окаянным.
Тут-то купец и понял, что пришел его смертный час…
АТЛАНТИДА. ДВОРЕЦ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
Возраст дворца правителей Атлантиды перевалил за семь тысяч лет. За это время менялись внутренняя планировка и убранство, перекрытия, крыша, достраивались новые помещения, но гигантский куб дворца оставался неизменным. Так же, как и семь тысяч лет назад, взмывали ввысь стрельчатые арки и окна, поддерживали свод огромные черные фигуры крылатых кошек и рогатых собак, обвивали здание кольца трехглавой змеи Архонта, символизирующей бесконечность бытия. Гранит был гладок, как стекло, время почти не оставило на нем следов. Даже краска на колоннах в семь обхватов в главном тронном зале еще не сошла. Древние Атланты умели то, что их потомки забыли.
Императорский дворец являлся и неприступной крепостью. Сколько войск варваров, сколько бунтующих толп разбились об эти ворота. Сколько завоевателей нашло здесь свой конец. Северная стена была оплавлена — это трижды проклятый Падвин, брат императора Атлантиды, четыре тысячи лет назад брал дворец, используя давно забытое оружие, способное плавить гранит. А выбоины справа от ворот — следы «огнеплюев», которыми пользовались еще пятьсот лет назад. А северной башни теперь нет — в ней полторы тысячи лет назад прятался тогдашний император, поссорившийся с советом Магов. Совет прибег к силе кристаллов, и башня вместе с императором испарилась, как снег на огне.
Видели эти стены взлеты Империи, ее падения, являлись свидетелями кровавых междоусобиц. Отсюда континентом и ста островами правили гении и ничтожества, злодеи и люди, полные добродетелей, разрушители и созидатели. В этой плеяде Прат Хитрый не выделялся чем-то особенным. Он был обычным ничтожеством, но именно в его правление тлен и усталость бесповоротно овладели Атлантидой.
Прат Хитрый не любил огромного и величественного, украшенного золотом, драгоценными камнями, коврами галльской работы тронного зала. Он вообще не любил обширных пространств. Ему нравилось забиться куда-нибудь подальше. И сейчас он разлегся на мягких подушках в небольшой комнате за тронным залом. Двери сторожили гиганты из императорской гвардии — воины ста жизней. За их спинами Император чувствовал себя в безопасности. Рядом на ложе возлежал советник Картанаг Змея — правая рука Императора, которого злые языки именовали истинным правителем. Конечно, это было не так. До истинного правителя Картанагу было далеко.