Усадьба Елизаветы Фёдоровны Воейковой отныне превращается в «Бородинский Музеум», в который свободным крестьянам Бородино настоятельно рекомендуется сдавать все найденные после павших воинов предметы, на оставшейся в моей личной собственности второй половине будет отрабатываться общественные работы, по два дня в неделю. Половина от доходов с этой земли будет уходить мне, а оставшиеся деньги будут распределяться следующим образом. Во первых, из них будет начисляться жалование хранителю Музеума, директору сельского магазина, печатнику, а так же писарю, коему будет вменено в обязанность записывать события тогдашних лет со слов ещё помнящих те дни очевидцев. Печатник будет работать на малом типографском станке, печатая небольшими тиражами и только для приехавших посетить музеум, самые занимательные из историй, собранных писарем. Так же в имении будет на постоянном жаловании доктор, лечащий бесплатно всех членов общественного товарищества, которые вовремя и без уклонений исполняют общественные работы. Так же с этих денег и на тех же условиях в селе откроется учительская изба, в коей лично назначенный цесаревичем педагог будет обучать детей, а по желанию и взрослых, премудростям счёта и письма. Так же с этих денег должен быть в кратчайшие сроки куплен паровой двигатель и нанят мастер за его уходом. К двигателю будет приспособлена мельница и лесопилка, коей общинники будут пользоваться бесплатно. Вместе с тем, для лучшей реализации продуктов на рынке в Москве будет куплено торговое место, в кое будет назначен приказчик из селян. Так же назначаю всех освобождённых крестьян мужского и женского полу охранниками общинного товарищества и обязую иметь, на общинные деньги, каждого ружьё или пистоль, из коего производить каждое последнее воскресение месяца стрельбы на меткость. Мужикам по пять пуль, бабам и девкам по две, в случае войны на базе членов товарищества организуется Царский партизанский отряд №1, командиром коего будет лучший стрелок села, независимо мужчина это или женщина. Оружие хранить в доме, а в случае выезда в город, разрешается брать с собой, дабы оградить по дороге честных крестьян от лихих людей. В случае, если после исполнения этих обязательных пунктов в общественной казне остаются средства их распределением ведает Староста, коего избирают на ежегодном сходе в Александровский день. Мужики, старше 15-ти лет, на сходе имеют по четыре голоса, бабы того же возраста по два, а дети, старше пяти лет, по одному. Сход собирается близ учительской избы, следует отчёт прежнего старосты о потраченных за год суммах, затем учитель ставит открытые плошки с именами претендентов и раздаёт бобы, каждому по количеству голосов. Голосование происходит открыто, если день ненастный то внутри избы. Вновь избранный староста назначат приказчика и директора сельмага. Реализация товаров крестьян с личных хозяйств дело добровольное, комиссия же с таких продаж идёт в общественную кассу, если реализация происходит через товарищество и равна 5%. По прибытии в Санкт-Петербург я намерен поступить в заместители к начальнику 3-го отделения ЕИВ канцелярии графу Бенкендорфу, хранитель музеума, писарь, типографский работник, мастер-паровик, лекарь и учитель будут подчиняться лично мне и имеют право носить голубой мундир по торжественным дням. Так же для них обязательным являются пистоли и умение ими пользоваться, а так же по двадцать выстрелов на меткость в Стрелковый ежемесячный день. Положенные же от села рекруты, будут проходить службу в боевых подразделениях жандармской внутренней стражи, под моим непосредственным руководством. Сейчас мной будут подписаны вольные и дарственные на землю, за неграмотных крестьян буду расписываться я, с их слов.
Следующий час, пока на помосте происходила неизбежная канцелярская волокита армейский и жандармский люд еле сдерживал рвущихся к помосту людей.
Верноподданнические чувства окружающих грозили меня не только подавить своей безмерностью, но и затоптать в буквальном смысле слова. Я же по очереди вписывал в подготовленные писарями документы имена, которые там уже были начертаны, но легчайшим росчерком карандаша. Далее, крестьяне вставали на колени, и я вручал каждому грамоту. Точнее каждая бумага была положена в небольшой деревянный неброский ларчик, партию которых я бесплатно выбил у одного местного купца, даровав ему право повесить на дверях его лабаза на Арбате небольшую табличку, о том, что его товаром воспользовался цесаревич. После того, как всем мужикам, бабам и детям были вручены ларчики, я спросил у собравшихся, кого из своих рядов они хотели бы видеть старостой? Все взгляды скрестились на одном кряжистом мужике, с проседью на висках, после чего я отделил его от толпы. Оставшимся мужикам были розданы пистоли, кои я увёл у одного из местных оружейников, так же за право на табличку, надо сказать оружие сие помнило ещё если не Ивана Грозного, то Петра точно. Мужики, те кто за нового старосту, вскидывали пистоль вверх, а потом передавали для голосования жене, затем детям. Победа нового старосты на импровизированных выборах была полной, через год я наказал же провести голосование, так как написано. Первым моим поручением старосте было научиться читать и писать, вторым передать вольные в руки отсутствующим селянам.
В конце я особо поблагодарил здесь присутствовавших моих учителей, за то что они привили любовь к знаниям и стихам. Посему я попросил у собравшихся полной тишины, попросил подать мне гитару и попросил селян на помосте исполнять каждый год эту песню, после выборов старосты. Я легонько начал проигрыш, сказал, что посвящаю эту песню всем героям 12-го года, и запел:
– Над нашими домами проноситься набат
– И запустенье улицы одело.
– Ты обучи любви Арбат,
– А дальше, дальше наше дело.
– Ты обучи любви Арбат,
– А дальше, дальше наше дело.
Тишь и гладь над Красной площадью была полной, даже птах небесных не было слышно, они были сбиты с толку и напуганы переходом людского моря от гомона к почти полной тишине.
– Гляжу на двор Арбатский, надежды не тая.
– Вся жизнь моя встаёт перед глазами.
– Прощай Москва, душа твоя.
– Всегда, всегда пребудет с нами.
– Прощай Москва, душа твоя,
– Всегда, всегда пребудет с нами.
Константин Иванович подошёл ко мне, неся в руках серебряный поднос со стоящего на краю столика, на котором лежала груда бумаги, символизирующая крепостные свидетельства. Он поставил поднос на пол, и поднес к слегка посыпанной бумаге поданный ему факел.
– Кафтаны и пистоли нам дали писаря,
– Но долю себе выбрали мы сами.
– Прощай Москва, душа твоя,
– Всегда в огне пребудет с нами.
– Прощай Москва, душа твоя.
– Всегда, всегда пребудет с нами.
Ещё вначале действа невзначай брошенные в толпе тремя моими малолетними порученцами в задних рядах толпы ростки стали давать всходы. Когда же я сходил с помоста толпа дружно славила Александра Освободителя. Но вот выбираться из растревоженного города мне пришлось чуть ли не с боем. перед этим, правда, я направил отцу фельдъегеря, с полным перечнем моих действий в Москве, дабы мой вариант событий он услышал первым, а уж потом читал доносы недоброжелателей.
В ларчике крестьян, внизу было по два экземпляра песни со словами и музыкой, а так же с моей подписью. Перед отъездом я посоветовал продать крестьянам в городе по одному экземпляру, по десять рублей или более, половину из этих денег следовало сдать старосте в общинную кассу.
Выбравшись, наконец, из растревоженного города я, почти без свиты, оставив сестру и мать на попечении Голицына, ринулся в стольный град. Мне было очень желательно успеть на официальный запуск Царско-Сельской железной дороги.