Покорно ожидая исхода важных обсуждений, занимавших женщин, Тимофей Тимофеевич развивал ему свои идеи - все об одном: "Есть другая крайность, от нее тоже вред порядочный: летать!.. Глаза продрал, на небо глянул: брезжит, - сейчас командует: летать! Выложить старт, открыть полеты! Без подготовки, без методики, без учета метеоусловий... Абы дать налет, выгнать цифру..." - "Мы идем!" объявила Полина Хрюкина решение женщин отправиться на прием в посольство с мужьями, хотя обеим, по мнению мужчин, лучше было бы от такого похода воздержаться...
Между тостами играла музыка. Он кружил с Надей, с киноактрисой, имени которой, как ни старался, не мог вспомнить, с Полиной. Застолье, ритмичное кружение под оркестр оживили румянец на несходящем кубанском загаре лица Полины, она подтрунивала над своими дневными страхами, хвалила Надину решительность, ставила ее себе в пример... Тимофей Тимофеевич не танцевал. В их конце стола он был единственный летчик, Герой, - он раскланивался, отвечал, выслушивал... вряд ли кто-нибудь, кроме Потокина, догадывался, что на душе у молодого, привлекавшего общее внимание генерала. Между тем, известный военный летчик, никем со стороны не побуждаемый, добровольно, по собственному разумению расстался с пилотской кабиной бомбардировщика, казалось бы, все ему принесшей. Поставил на своей летной карьере крест. "Или роль играть, или дело делать", - делился с ним Хрюкин, именно в таких словах пытаясь передать, как претит ему показное благополучие, фальшь положения, мишура и как страшит, какие внушает опасения все, отвлекающее их, военных, от использования благодатной паузы, отодвинувшей, отдалившей момент неизбежного военного конфликта с державами оси. "Я - не Чкалов, не Анисимов. Мой конек - организация, руководство, планирование. На нем мне и скакать..."
Не многие могли понять генерала, и он, Потокин, тоже. Но в пересудах на эту тему Василий Павлович не участвовал. Был снисходителен к Тимофею, помалкивал.
В апреле прошлого, сорокового, года они разъехались, и вот сейчас война свела их вновь - зам. командующего ВВС фронта и командира смешанной авиационной дивизии.
Взаимопонимания, содружества, которых вправе был ожидать Потокин, не складывалось, и, как ни печально, возложить вину за это на Хрюкина Василий Павлович не мог. Невольно и часто, часто возвращался он в мыслях к дням своей довоенной славы, укреплявшейся трудом. Тихие рассветы под многозвучный гул, громыхавший над сонными, без печных еще дымков, деревушками, пыль степных аэродромов на зубах, огни ночных стартов в тени вечерних городов... Все это виделось ему как одно личное напряженное усилие во имя "спокойствия наших границ". Он вообще полагался во всем на себя, не умел, как другие, снискать в загранкомандировке расположения военного советника, заручиться его влиятельной поддержкой... Не протекция, не выслуга, не ловкость в обхождении принесли Василию Потокину высокое положение, но координация, глазомер, расчет. И, может быть, еще нечто, коренящееся в мужских началах человеческой натуры. Может быть, дух, свобода, воля, высшая, земная насквозь, смелость. Его воспоминания отяжеляла горечь: своим довоенным трудом он обещал больше, чем дал. Больше, чем сумел в конце июня и мог теперь, осенью. Он уходил в бой в составе "девятки", чаще всего становясь в пару к капитану Брусенцову, сметливому командиру эскадрильи, умевшему брать инициативу на себя. Строй в сражении дробился, под рукой оставалось звено, четверка, потом он ловил кого-то в прицел, оставаясь с противником один на один... а ведь на его плечах - дивизия. Превосходство немцев в числе было одной из причин - одной, не единственной, - не позволявшей Потокину из участника стать руководителем боя, направлять его уверенно и результативно.
Замыслы рушились, едва сложившись, в решениях случались просчеты.
По праву, казалось бы, возглавив авиадивизию, слывя в ней "летчиком номер один", он не находил своей особой командирской тропки, бросался в крайности. То как рядовой вылетал на задание по три раза в день, убеждая себя и других, что его место - в бою, где уловит он, схватит последнее слово тактики и соответственно нацелит подчиненных. То возлагал надежды на штаб, на обобщение опыта, на схемки, заранее проработанные, - их. знание защитит от немецкого засилья в небе; привлекал к чертежикам всех способных водить карандашом.
В первый список представленных к наградам, где Потокин и Брусенцов шли на орден Красной Звезды, Хрюкин собственноручно внес такое исправление: командира эскадрильи капитана Брусенцова поднял на орден Красного Знамени, а командира дивизии подполковника Потокина сдвинул на медаль "За боевые заслуги". "Василий Павлович, согласись, - на словах добавил Хрюкин, большего ты не заслужил". Горчайшую преподнес ему пилюлю генерал, не сразу совладал с собой Василий Павлович, покрутил бессонными ночами "бочки" на постели, осознавая меткость слов о том, что горечь - лечит...
После случая с медалью каждая встреча с генералом была для Василия Павловича трудна. В довершение всего - сегодняшний разгром "девятки".
Зная, как легок Тимофей Тимофеевич на подъем и как язвительно песочит опоздавших, когда сам он, ранняя птаха, пребывает в лучшей поре своего неугомонного бдения и свежей утренней волей побуждает окружающих к трудам, дневным заботам, Потокин тем же вечером, как поступила от генерала телефонограмма, выбрался в деревушку, где стоял штаб ВВС. "Что генерал?" спросил он знакомого оперативщика. "Никого не принимает. Затребовал всю отчетность по потерям в САД, с нею закопался..."
Потокин понял, что дела его плохи.
В шесть ноль-ноль он входил в горницу небольшой избы, облюбованной Хрюкиным.
- Здравствуй, - приветствовал его генерал, протягивая руку и не вставая из-за стола. Сон ли не сошел с его лица, отяжелив маленькие веки, примяла ли их усталость? - Здравствуй... Как решаешь вопрос с рассредоточением техники? - Разговор сразу пошел по деловому руслу.
Вместо подробного рассказа о капонирах, вырытых летно-техническим составом между боями, - краткая справка, информация. Хрюкин, впрочем, выслушал ее с интересом. Информация ему понравилась, он оживился и - без всякого перехода:
- Слушай, как он его завалил? Твой Аликин?
"Мой Аликин!"
- На вираже...
- Понимаю, не на вертикали... Сильный летчик? - Пламя лампы, отразившись, блеснуло в глазах генерала. - Сколько сбитых?
- Один.
- Давно воюет?
- С июня.
- Техника пилотирования?
- В норме...
- А стрельба, воздушная стрельба?
Потокин знал эту слабость сошедших с летной работы кадровых военных: продолжая службу в новом качестве, они с неслабеющим вниманием следят за успехами в воздухе, особенно в пилотаже, знакомых и не знакомых им летчиков, терзаясь порой скрытой, затаенной и потому особенно жгучей ревностью.
- У немца мотор сдал, что ли? - осторожно, боясь разочароваться в парне, спросил Хрюкин.
"Аликин - восходящая звезда!" - вот чего он ждал. "Фронт со времеяем получит в нам фигуру!" - вот что он хотел услышать.
- Насчет мотора, будто отказал, байки, Тимофей Тимофеевич, - Потокину пришлось вступиться за Аликина. - Аликинская пуля прошила капот, срезала бензопровод, причем перед помпой. Как бритвой срезала, осмотр произведен мною лично. Мотор сдох, немец сел. Вторая победа Аликина.
- Хорошо! - вроде как оставил летчика в покое Хрюкин. - Обслуживание?.. Связь? - быстро подбирался он к больному месту, к вчерашнему поражению "девятки". - Крупенина помнишь? - неожиданно спросил генерал.