И, сделав паузу, провозгласил:
- За полный разгром немецких захватчиков!
За освобождение всех угнетенных народов, стонущих под игом гитлеровской тирании!
Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза!
Да здравствует наша Красная Армия и наш Красный Флот!
Да здравствует наша славная Родина!
Наше дело правое, победа будет за нами!
Когда Сталин кончил говорить, в зале возникла буря оваций. И в этой буре, точно пробиваясь на поверхность бушующего моря, сначала едва слышно, но с каждой секундой все громче и громче, зазвучала мелодия "Интернационала".
Жданов встал первым. Поднялись и остальные. Неотрывно глядя на приемник, из которого неслись звуки великого гимна коммунистов, люди стояли вытянувшись, точно на военном параде, и глаза их были красными - то ли от напряжения, то ли от сдерживаемых слез.
Раздался голос Левитана:
- Мы передавали торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями Москвы.
Бушующий, гремящий мир снова отдалился на тысячи километров...
На мгновение приемник затих. А через минуту все услышали привычный стук метронома.
Он смолк внезапно. Откуда-то из-за стен Смольного вдруг донеслись глухие звуки бомбовых разрывов. И почти тотчас же по радио объявили воздушную тревогу.
Через полчаса после окончания трансляции вернувшийся в свой кабинет Воронов позвонил по ВЧ начальнику Главного артиллерийского управления Красной Армии Яковлеву: не терпелось узнать подробности о торжественном заседании.
Только что пришедший с заседания Яковлев голосом, прерывающимся от волнения, сообщил, что происходило оно в метро, на станции "Маяковская".
Он продолжал что-то говорить, но слышимость стала отвратительной. Мешала и зенитная стрельба за стенами Смольного. Зажимая ладонью правое ухо и прижав трубку к левому, обычно сдержанный Воронов оглушительно кричал, что не может ничего разобрать.
Яковлев, голос которого доносился будто с другого края земли, все время повторял какое-то слово - то ли "снаряд", то ли "заряд", то ли "аппарат".
- Какой снаряд? Какой заряд? - раздраженно крикнул Воронов. - Повтори по буквам!..
Он схватил листок бумаги и карандаш.
- Петр! Петр! - в треске и шуме доносилось до него. - Андрей... Роман... Александр... Дамба... Завтра, завтра!..
- Какая дамба? - уже с отчаянием в голосе крикнул Воронов, механически записавший диктуемые слова.
- Дамба... дамба... Доронин... Дарья! - прорывались из трубки, казалось, начисто лишенные смысла слова. - Завтра, завтра!
Воронов в изнеможении опустил трубку на рычаг и придвинул к себе листок, вчитываясь в записанное. По первым буквам выходило: "парад". Сомнений быть не могло. Последнее слово, которое удалось расслышать Воронову, было "завтра". Это означало, что завтра, седьмого ноября, в Москве состоится традиционный военный парад!..
Воронов схватил листок и почти бегом направился в кабинет Жданова. Там уже никого не было, - видимо, все перешли работать в бомбоубежище.
Воронов быстро спустился вниз, миновал переговорный пункт, поспешно прошел по тесному коридору, сбежал по металлическим ступенькам еще ниже.
- Где Андрей Александрович? - запыхавшись, спросил он у сидевшего в маленькой приемной полкового комиссара Кузнецова.
- У себя, - ответил тот и кивнул на дверь в стене приемной.
В кабинете Жданова сидели все те, кто вместе с ним полчаса назад слушал речь Сталина.
- Андрей Александрович, завтра парад! - взволнованно объявил, переступая порог, Воронов.
В комнате все будто замерли. Это сообщение было слишком неожиданным, почти неправдоподобным.
- Я только что говорил с Яковлевым из ГАУ, - стараясь обрести свой обычный, корректно-холодноватый тон, продолжал Воронов. - Он мне сказал, что торжественное заседание проходило в метро, на станции "Маяковская", и что завтра в Москве состоится военный парад.
Жданов пожал плечами и неуверенно произнес:
- Николай Николаевич, что вы говорите, подумайте! Ведь парад нельзя провести в метро!
- Андрей Александрович, слышимость была очень плохой, почти ничего нельзя было разобрать, но это слово "парад" я попросил повторить по буквам. Вот оно!
И Воронов положил на стол перед Ждановым листок бумаги.
Жданов несколько раз перечитал написанное и проговорил все еще с сомнением в голосе:
- По первым буквам действительно получается "парад". Но почему вы решили, что парад будет завтра и в Москве? Вы же сами говорите, что почти ничего не расслышали.
- Речь шла именно о завтрашнем дне, за это я ручаюсь!
- Подождите, - сказал Жданов и решительно направился к двери.
Он вернулся минут через пять, сияя улыбкой.
- Вы правы, Николай Николаевич. Я только что связался с Москвой. Завтра на Красной площади действительно состоится парад. Я... я поздравляю вас, товарищи! Я...
Он не договорил, потому что раздался телефонный звонок.
Жданов снял трубку и назвал себя. Несколько мгновений слушал. Потом сказал:
- Я сейчас передам об этом командующему. Вам позвонят.
Лицо его изменилось. Улыбка исчезла. Он повернулся к Хозину:
- Из штаба МПВО сообщают, что противник сбросил на город электромагнитные морские мины огромной взрывной силы. Некоторые не разорвались, но товарищи полагают, что в них установлены взрыватели с часовым механизмом...
Когда после окончания трансляции торжественного заседания из Москвы немцы начали обстрел города, Жданов в первые секунды ощутил странное чувство облегчения. Он был рад, что обстрел начался не перед торжественным заседанием, не во время него, а именно после, и сотни тысяч ленинградцев смогли услышать речь Сталина.
Разумеется, Жданов не знал, что немцы, как это случалось уже не раз, стали жертвой собственной педантичности. Представить себе, что шестого ноября в находящейся на осадном положении советской столице состоится подобное заседание, они не могли. Но о том, что этот день является кануном главного революционного праздника, они знали отлично. Поэтому артобстрел и воздушный налет были запланированы немецким командованием именно на вечер шестого ноября с тем, чтобы продолжить их и седьмого. Все соответствующие распоряжения, касающиеся времени начала обстрела и бомбардировки, были отданы авиационным частям и артиллерии заранее, и быстро перестроиться немецкая военная машина оказалась не в состоянии, тем более что торжественное заседание длилось меньше часа. Поэтому первые бомбы и снаряды упали на ленинградские улицы уже позже.
Но, пожалуй, еще ни разу после массированного налета на город, предпринятого фон Леебом одновременно с его попыткой обойти Пулковскую высоту, не было такой страшной бомбардировки, как в ночь на седьмое ноября. Морские электромагнитные мины, впервые примененные врагом в Ленинграде именно в ту ночь, обрушивались на город вперемежку с фугасными бомбами. Сотни саперов и электриков тут же, во время бомбежки, пытались обезвредить мины и нередко гибли при этом. В воздухе кружились, падая на пустынные заснеженные улицы, сброшенные с самолетов листовки с одной, большими черными буквами напечатанной фразой: "Сегодня будем вас бомбить, а завтра хоронить".
Наутро седьмого ноября бомбежка и обстрел возобновились с новой силой.
Тем не менее Ленинградский радиокомитет организовал трансляцию парада с начала его и до конца. Сквозь гул вражеских самолетов, взрывы бомб, зенитную стрельбу громкоговорители на улицах, в заводских цехах Ленинграда разносили слова выступавшего на Красной площади Сталина.
Он говорил, что Германия уже потеряла четыре с половиной миллиона своих солдат, и еще несколько месяцев, еще "полгода, может быть, годик" потребуется для того, чтобы она лопнула под тяжестью своих преступлений...