И тогда находятся люди, которые начинают недоуменно и требовательно восклицать: "Почему?!" Почему одна сторона, зная о преимуществах другой, не уравновесила свои силы? Почему такой-то военачальник сосредоточил свои войска там-то, ожидая именно здесь прорыва врага, в то время как - это теперь хорошо известно - неприятель лишь создавал впечатление, будто пойдет туда, а на самом деле двинулся южнее или севернее?!
О это роковое "теперь"! Да, не столь сложно анализировать ошибки и просчеты, когда они уже совершены, когда улегся пороховой дым, умолкли орудия, подсчитаны убитые, раненые, пленные и пропавшие без вести, когда стали очевидны итоги сражений, больших и малых!
После всего этого легко говорить о "даре предвидения" или об отсутствии такового, о том, когда надо было отступать, а когда наступать, где лучше было расположить войска, каких назначить генералов. Куда труднее было решить такое уравнение со многими неизвестными в ходе войны, тем более в кризисный ее момент, какой назревал для Советской страны в конце сентября 1941 года...
...Итак, на тридцатое сентября была назначена вторая встреча Гарримана и Бивербрука со Сталиным.
А на рассвете этого дня в соединениях и частях группы армий фон Бока был зачитан приказ Гитлера о "последнем ударе".
Часом позже группа армий "Центр" - миллионоликое чудовище, громыхающее танками, завывающее сотнями авиационных моторов, сопровождаемое грохотом четырнадцати тысяч орудий, - ринулась на восток, к Москве.
Когда Сталину доложили о том, что немцы начали новое наступление, он сначала решил отложить назначенную на два часа дня встречу с иностранцами. Однако тут же отбросил эту мысль: вопрос о вооружении был слишком важен.
Двадцать четыре часа в сутки работали советские заводы, производящие танки, самолеты, артиллерийские орудия. Между выгрузкой с железнодорожных платформ станков и оборудования эвакуированных на восток предприятий и выдачей этими предприятиями готовой продукции нередко проходили лишь дни и недели. И тем не менее рассчитывать на то, что наша промышленность в ближайшее время сможет произвести такое же количество боевой техники, каким располагал враг, не приходилось.
Нет, Сталин не тешил себя иллюзией, что Соединенные Штаты Америки и Англия покроют недостаток вооружения. Практика, установившаяся после заключения военного союза с Великобританией и августовского визита Гопкинса, показала, что военные поставки союзников даже в минимальной степени не удовлетворяли потребностей Красной Армии.
Но, уверенный в том, что в результате нынешних переговоров с Гарриманом и Бивербруком можно будет бросить на чашу весов войны еще какое-то количество танков, самолетов и орудий, Сталин решил не только не откладывать назначенной на тридцатое сентября встречи, но, как и вчера, лично принять в ней участие.
Эта встреча была короткой. Гарриман сообщил, что единственное, о чем он может заявить уже сейчас, - это то, что вопрос о поставке колючей проволоки решен положительно и она будет послана немедленно. Что же касается остальных материалов и техники, то ответ по каждому пункту будет получен из Лондона и Вашингтона только к завтрашнему дню.
Новую встречу решено было провести на следующий день.
Когда первого октября, в шесть вечера, Гарриман и Бивербрук, на этот раз не сопровождаемые послами, появились в кабинете Сталина, они уже знали о начавшемся немецком наступлении.
Однако Сталин, как им показалось, был по-прежнему спокоен, в поведении его ничего не изменилось.
Как и накануне, он не спеша поздоровался, предложил Бивербруку и Гарриману сесть, затем сел сам. На столе перед ним лежала тонкая красная папка.
- Прежде всего, - начал Бивербрук, - я хотел бы извиниться за медлительность работы нашего посольства и вручить вам письмо мистера Черчилля.
С этими словами он вынул из бокового кармана пиджака плотный конверт и передал его Сталину.
Тот взял конверт, секунду подержал его в руке, потом, не читая, отложил в сторону и медленно произнес:
- Вчера немцы начали большое наступление на Западном фронте.
- Мы слышали об этом в посольстве по радио, - сказал Бивербрук, - и, честно говоря, подумали, что вы не сможете сегодня заниматься ничем, кроме военных дел.
- А разве мы с вами занимаемся не военными делами? - приподняв брови, откликнулся Сталин.
- Разумеется, - ответил Гарриман и, раскрыв принесенную с собой папку, вынул два сколотых листа бумаги и протянул их Сталину.
- Вот подготовленный список. Мы хотели бы, чтобы вы рассматривали это как вклад Америки и Великобритании в наше общее дело.
Сталин взял плотные листки, бросил на них взгляд и, не оборачиваясь, протянул Литвинову.
Тот начал вполголоса переводить текст.
Когда он кончил, Сталин сказал:
- Итак, вы предлагаете поставлять ежемесячно четыреста самолетов, пятьсот танков, зенитные и противотанковые орудия и алюминий. И взамен требуете от нас поставок крупных партий сырья.
- Оно нам необходимо для военного производства, мистер Сталин, откликнулся Гарриман.
- Разумеется, - кивнул Сталин. - Ваши требования мы выполним. Однако я хотел бы, чтобы вы знали: предлагаемое вами количество танков и самолетов далеко не покрывает наших потребностей.
Он говорил медленно, мысленно прикидывая, когда смогут прибыть эти столь необходимые именно сейчас первые пятьсот танков и четыреста самолетов.
Гарриман расценил медлительность Сталина по-своему.
- Вряд ли, мистер Сталин, - с обидой в голосе произнес он, - нам есть смысл начинать торговаться...
Он осекся и умолк. Умолк не потому, что Сталин прервал его словом или хотя бы жестом. Гарриман почувствовал, что не в силах продолжать, потому что взгляд, который неожиданно метнул на него Сталин, был страшен.
Однако уже в следующую секунду глаза Сталина опять выражали лишь пристальное, вежливое внимание.
- Мы не торгуемся, господин Гарриман, - не повышая голоса, сказал он. В торговле дело касается денег. А сейчас речь идет о народной крови. Кроме того, пока эти самолеты и танки будут доставлены морем, пройдет немало времени. А война не ждет.
- Простите, я неточно выразился, - несколько смущенно проговорил Гарриман. - Я просто хотел сказать, что названное количество танков и самолетов является максимальным, больше поставить мы не в силах.
Сталин пристально посмотрел в глаза Гарриману. На этот раз во взгляде Сталина не отразилось ничего необычного, но американцу показалось, что этот взгляд говорит: "Неправда! Неправда! И вы сами знаете, что говорите неправду. Но я понимаю все. И почему вы вообще решили дать нам вооружение, и почему даете его так мало, и почему сейчас говорите не то, что думаете".
И, как бы отвечая на этот взгляд, Гарриман сказал:
- Мы могли бы предложить мистеру Сталину уже сейчас пять тысяч автомашин марки "Виллис". Если не ошибаюсь, ваши военные хорошо о них отзываются. Их нет в списке, но я беру решение вопроса на себя.
- Спасибо, - произнес Сталин. - "Виллисы" нам пригодятся.
- Мы могли бы предложить вам еще бронеавтомашины... - начал было Бивербрук, но Сталин пренебрежительно махнул рукой:
- Нет. Это машины-ловушки. Нам нужны грузовики-трехтонки. У нас достаточно своих полуторок, но нужны трехтонки.
Гарриман кивнул и, как в первый раз, записав что-то в блокноте, вырвал листок и положил в карман.
Затем сказал, обращаясь к Сталину:
- Вы справедливо заметили, что морской путь долог. Почему бы нам не наладить транспортировку самолетов непосредственно через Аляску? - Он встал и, подойдя к стоявшему в углу кабинета глобусу, прочертил на нем пальцем линию от Соединенных Штатов к северо-восточному побережью Советского Союза. - Это кратчайший и наиболее быстрый путь. Тогда американские экипажи могли бы доставлять вам самолеты прямо по воздуху.
Сталин не двинулся с места. Он только повернул голову к Гарриману.
- Нет, - сказал он после того, как американец вернулся к столу. Кратчайший путь не всегда является самым лучшим. Ваше предложение рискованно, поскольку это могло бы подтолкнуть Японию на вступление в войну. Вернемся к списку... Сколько мы могли бы получить броневой стали? Если не ошибаюсь, в списке значится...
- Тысяча тонн, - быстро подсказал Литвинов, держа листки перед глазами.
- Вот именно.