Только скажи, откуда о походе знаешь?
— Дело нехитрое, — пряча усмешку в косматую, с густой проседью бороду, начал вахмистр. — Задаю я, значит, поутру корм своему Джигиту, а он и рыло в сторону. Что ты, говорю, подлец, морду-то воротишь? Овес отборный, сам бы жрал, да зубы не те. А он повздыхал этак, по сторонам глазом порыскал да и говорит мне…
— Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! — ржали казаки. — Ну, Евсеич! Ну, отец! Ну, уморил!
— Что это они там? — хмуро удивился начальствующий рейдовым отрядом полковник Струков, нервно топтавшийся у крыльца каменного дома, занятого под штаб.
— Перед походом, — пояснил командир 29-го казачьего полка хмурый полковник Пономарев. — Евсеич, поди, байки рассказывает, а они зубы скалят.
— Поход, — вздохнул Струков. — Порученца до сей поры нет, вот вам и поход. Неужто отложили?
— Быть того не должно…
Полковник вдруг примолк и напрягся, вслушиваясь. Из Степи донесся далекий перезвон почтового колокольчика.
— Вот и порученец, Александр Петрович. Ну, дай-то Бог, чтоб не ошибся я.
— Доложите князю Шаховскому! — крикнул полковник и, подхватив саблю, молодо выбежал на площадь. — Место, казаки, быстро! Освобождай проезд!
Было уже начало одиннадцатого, когда перед штабом остановилась взмыленная фельдъегерская тройка. Из коляски вылез офицер по особым поручениям полковник Золотарев.
— Здравствуйте, господа. Заждались?
— Признаться, заждались, — сказал Струков. — Где вас носило, Золотарев?
— Так ведь грязи непролазные, господа, лошадям по колени. Где князь?
— С нетерпением ожидает вас в штабе.
Командир 11-го корпуса генерал-лейтенант князь Алексей Иванович Шаховской ожидал порученца стоя и несколько торжественно. Нетерпеливым жестом прервав рапорт, требовательно протянул руку за пакетом. Перед тем как надорвать его, обвел офицеров штаба суровым взглядом из-под седых насупленных бровей. Рванул сургуч, вынул бумагу, торопливо пробежал ее глазами, глубоко, облегченно вздохнул и широко перекрестился.
— Война, господа.
— Ура! — коротко и дружно отозвались офицеры.
Князь поднял руку, и все примолкли.
— Никому ни слова о сем. Высочайший манифест будет опубликован завтра в два часа пополудни. А сегодня… Где селенгинцы, полковник Струков?
— На подходе, ваше сиятельство.
— Дороги очень тяжелые, ваше сиятельство, — поспешно пояснил Золотарев. — Передовую колонну Селенгинского полка обогнал верстах в семи отсюда, артиллерия отстала безнадежно.
— Так, — вздохнул Шаховской. — Начать не успели, а уж в грязи по уши.
— Время уходит, ваше сиятельство, — негромко напомнил Струков.
— Селенгинцы после марша за мною все равно не угонятся, а артиллерия ранее утра вообще не подойдет.
Корпусной командир промолчал. Подошел к столу, долго изучал расстеленную карту. Сказал, не поднимая головы:
— Сто десять верст марша да переправа через Прут. Где гарантия, что паром не снесло разливом?
— Вчера с той стороны перебежал болгарин, — сказал начальник штаба корпуса полковник Бискупский. — Утверждает, что паром — на этом берегу.
— Следовало проверить своевременно.
Князь Шаховской был старым, кавказским воякой, заслужившим личной отвагой одобрение самого Шамиля [27] . Он, как никто, ценил риск, неожиданные обходы, стремился к глубоким рейдам и всегда безоговорочно верил в победу. Но начинать эту освободительную войну за сутки до ее официального объявления без достаточной подготовки решиться ему было нелегко. Повздыхал, сердито двигая седыми клочковатыми бровями, сказал сухо:
— Повременим. Свободны. Бискупскому остаться.
Недовольный Струков сознательно замешкался в дверях, пропуская поваливших из комнаты офицеров. Глянул на часы, вздохнул, сказал просительно:
— Разрешите хоть рекогносцировку с офицерами провести, ваша светлость.
— Экий ты, братец, упрямый, — проворчал генерал. — Ну, проведи. Не помешает.
Оставив Пономарева заниматься подготовкой к походу, Струков вывел офицеров на границу — на сам Траянов вал [28] , режущий землю на Россию и Румынию. Над степью уже сгустилась тьма, но на той, румынской стороне ярко горели окна в таможне и цепочкой от Траянова вала в глубь Румынии тянулось множество костров, точно кто-то высвечивал дорогу рейдовому русскому отряду. Кратко ознакомив офицеров с задачей и сердито оборвав их попытку тут же рявкнуть восторженное «ура», указал примерный маршрут. Перечислил основные населенные пункты, которые предстояло миновать отряду, и обратил особое внимание на цепочку костров:
— Это светят нам, освободительной русской армии, господа. Деревенька, что перед нами, населена болгарами, бежавшими от трехсотлетнего турецкого ига, а посему и носит она название совершенно особое, я бы сказал даже символическое — Болгария. Это наша первая и одновременно конечная цель в этой святой освободительной войне, господа.
Еще раз напоминаю о порядке и осторожности нашего поиска. Какие бы то ни было самовольные перемещения, курение и разговоры запрещаю категорически. Учтите, что поход будет проходить по территории дружественного нам союзного уверенного государства. Растолкуйте это казакам, чтобы дошло до каждого. И помните, господа: на нас смотрит не только вся Россия. На нас смотрит вся Европа, потому что мы первыми начинаем освободительный поход против многовековой тирании Османской империи.
Когда вернулись в Кубею, полк был готов к длительному маршу. Кони взнузданы, тюки увязаны, тороки [29] пригнаны; казаки еще балагурили у затухающих костров, но за их спинами коноводы уже держали лошадей в поводу.
В начале двенадцатого послышался мерный тяжелый топот: шел усталый Селенгинский пехотный полк. Остановился у выхода на площадь, вольно опершись о винтовки, но строго соблюдая строй. Командир спешился у крыльца, доложил о прибытии полка вышедшему навстречу Шаховскому.
— Что артиллерия?
— Застряла, ваше сиятельство, — виновато вздохнул до погон заляпанный грязью командир Селенгинского полка. — Пехотинцы совершили тридцативерстный переход по тяжелой дороге и сейчас очень нуждаются в отдыхе.
— Ясно, — сердито буркнул Алексей Иванович.
— Ваше сиятельство, — умоляюще сказал Струков. — Позвольте с одними казаками поиск произвести.
Генерал хмуро помолчал, и все с затаенным нетерпением молча смотрели на него.
— Грязи, грязи… — Шаховской потоптался, недовольно вздохнул.
— Делать более нечего, рискуйте, полковник. Только…
— Ур-ра! — загремела притихшая площадь, заглушая генеральские слова. — Поход, ребята! По местам, казаки!
Командир корпуса неожиданно оглушительно рассмеялся, выпрямился как на смотру, развернул плечи. Крикнул, поднатужившись, хриплым, сорванным басом:
— С Богом, дети мои!.. — вдруг закашлялся, обернулся к Струкову:
— Обращение Его Высочества — и вперед. Вперед, полковник, только вперед!
— Благодарю, ваша светлость! — весело прокричал Струков, сбегая с крыльца.
Казаки уже вскакивали в седла, вытягиваясь посотенно и строя каре по сторонам площади. Во время захождения кто-то вежливо тронул хорунжего Студеникина за плечо. Он оглянулся: с седла, ухмыляясь, свешивался вахмистр Евсеич.
— Винтовочку мою ты сам повезешь, ваше благородие, или мне отдашь?
Казаки рассмеялись.
— Тихо! — крикнул сотник Немчинов. — Что за хохот?
Хорунжий торопливо сдернул с плеча новенький английский винчестер и протянул его вахмистру.
Каре выстроилось, и в центр его выехали оба полковника: Струков и Пономарев.
— Казаки! — волнуясь, но зычно и отчетливо прокричал Струков.