В том же бодром темпе они промчались во двор и побежали по территории к воротам. Фесякин бежал первым и вдруг запнулся от неожиданности: сзади раздавался хохот. Он оглянулся через плечо и увидел, что Колесняк просто заходится от смеха, перегибаясь пополам и раскачивая носилки.
– Ты чего? – остановился Фесякин.
– Ой, не могу! – продолжал заливаться Колесняк. – Ты знаешь, – сквозь смех выдавил он, – на кого мы с тобой похожи? Помнишь, мультики раньше начинались: там такие две обезьяны бегемота на носилках несли-несли, а потом как побегут!.. Ха-ха-ха! Так и мы с тобой... С бегемотом!..
Колесняк бухнулся на колени и продолжал умирать со смеху.
– Уже без бегемота, – упавшим голосом сказал Фесякин, поставив носилки на землю.
Колесняк внезапно успокоился и непонимающе посмотрел на друга:
– Что ты сказал?
Фесякин молча показал на носилки – они были пусты.
– Это как? – удивленно спросил Колесняк, поднимаясь и осматриваясь.
– Так! – зло ответил медленно трезвеющий Фесякин. – Потеряли мы жмурика, пока ты ржал, – вот как! Че встал?! – заорал он на Колесняка. – Ищи, падла, а то нам щас такое будет!
И стал сам ходить кругами и пинать снег. Колесняк пошел назад по следам, всматриваясь в темноту. Не тут-то было: искать труп, завернутый в белую простыню, зимней ночью в снегу – все равно что черную кошку в темной комнате, даже если ты знаешь, что она заведомо там есть.
Чертыхаясь и ругая друг друга, они перелопатили весь двор. В это время раздался шум мотора, и к проходной подъехала машина. Из нее вылез высокий человек и пошел по направлению к главному входу. Санитары присели на снег и притаились.
– Вот оно, – прошептал Фесякин.
Колесняк мучительно икнул.
Из машины выпрыгнул водитель и стал ходить вокруг, оглядываясь и делая вид, что осматривает колеса.
Санитары переглянулись.
– Что будет теперь? – жалобно спросил Колесняк у друга. Тот показал ему большой кулак с разбитыми костяшками. Колесняк пикнул и умолк.
Из клиники вышел кто-то в белом халате и быстро подбежал к машине, передав шоферу какие-то коробки. После того как он скрылся, вышел высокий незнакомец, сел в машину, и она тронулась.
Санитары снова переглянулись, вздохнули и закурили.
– Дела-а! – протянул Колесняк и поерзал задом по снегу.
Фесякин молчал. Колесняк снова попытался устроиться поудобнее и чертыхнулся:
– Вот, черт! Даже на снегу – и то жестко сидеть.
Он долбанул кулаком в снег и взвыл от боли.
– Блин! Тут что-то жесткое, – заныл он, потирая руку и поднимаясь.
Фесякин пощупал то место, на котором сидел его напарник, и тоже подскочил как ужаленный. Они вгляделись в снег. Из сугроба торчал кусок замороженной простыни.
– А вот и наш жмурик, – ласково протянул Фесякин.
– И что мы теперь делать будем? – с ужасом спросил Колесняк.
– Давай рассуждать здраво. Нам труп куда отнести сказали? Правильно – в машину. Машина – что? Машина уехала. И что – не оставлять же его на морозе, правильно? Все равно весной найдут – то-то будет праздник! Самое место для трупа где? В морге. А если кому-то надо его отвезти на машине – то его проблемы. Будет ему еще и машина, и танк с поездом. Что смотришь? – спросил он побледневшего от всего пережитого Колесняка, который порастерял большую долю своей самоуверенности. – Грузи давай! – прикрикнул он, хватая тело за ноги.
Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.
* * *
Сегодня я решил для себя твердо – начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.
Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.
Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.
То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!
Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась – видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.
Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе – мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.
Впрочем, думать было пока не о чем – все утихло. Но надолго ли?
Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.
– Что, – спросил меня первым делом Штейнберг. – По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?
Так – это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?
– Конечно, по собственному, – смиренно ответил я ему. – Вы только хотя бы намекните, почему это я у вас работать жутко не захотел?
– Вот уж не знаю: что это с вами такое произошло? – съехидничал Штейнберг.
«Молчать, Ладыгин, молчать!» – уговаривал я себя, понимая, что сейчас не повод состязаться с ним в остроумии.
Штейнберг медленно прохаживался по кабинету, напоминая своими повадками проголодавшегося льва-людоеда.
– Ладыгин, я же вам не раз давал шанс исправиться, одуматься и посерьезнеть наконец. Я понимаю, что вы неплохой врач. Но неужели вам трудно попросить меня, чтобы я избавил вас от некомпетентных сотрудников, если вы с этой задачей сами не справляетесь? Зачем заводить все так далеко?
Я продолжал безмолвствовать и только переводил взгляд со сверкающих глаз Штейнберга на ковер под его ногами.
– В общем, я увольняю вашего Юдина и вас вместе с ним.
– Борис Иосифович, а за что? – осмелился поинтересоваться я.
– И вы это у меня спрашиваете? – Не получив и на этот раз ответа, Штейнберг продолжил: – В конце концов, я вас уже однажды предупреждал. Ваш Юдин – отвратительный врач, а вы, Ладыгин, – отвратительный администратор. В этом вся проблема.
Я хотел было возразить, что, в общем-то, не очень стремился к тому, чтобы попасть на эту должность. Но мне пришлось промолчать – время было не слишком подходящим для выяснения подобных вопросов.
– Что опять наделал этот злосчастный Юдин? – только и спросил я.
– А вы у него сами спросите – или вы ожидаете, что я у вас буду за секретаря?
– Тогда я пойду, Борис Иосифович?
Он промолчал и отвернулся к окну. Я понял, что меня увольнять не хотят, но Юдина здесь больше терпеть не будут.
Вызвав к себе Юдина, я со скорбью в голосе сообщил приговор начальства. Он закатил глаза и простонал:
– Господи, да что у вас тут за дурдом?
– В смысле? – не понял я.
– Почему здесь никогда ни о чем не спрашивают, а сразу выносят какие-то кардинальные решения? Здесь что – святая инквизиция у руля? – разозлился он.
Я предложил ему немного успокоиться и выложить все по порядку, не затрагивая начальство и, по возможности, не нервничая.