Первую неделю Мишка на меня дулся, бухтел, что я нарушил Декларацию прав человека и меня нужно судить международным судом в Гааге, потом втянулся в работу, с каждым днем становился все веселей, а на стене в столярке отмечал палочками прожитые дни и недели. Как узник замка Иф. Стена была большая, на пять лет хватит.
Вторым тоже был мой бывший одноклассник, Костик Васин, серебряный медалист и трудяга, его привела жена. Потом пришли двое мужиков постарше, сами, мои соседи Артем и Борисыч.
Штат столярки был полностью укомплектован, но тут возникло новое дело. Покупать обрезную доску на лесоскладе было накладно, да и глупо, когда живешь в лесу.
Поэтому я откупил в местном леспромхозе делянку, пропустил через зарайского нарколога еще четырех мужиков и отправил их на лесоповал. Еще троих пришлось нанять для работы на пилораме того же леспромхоза и двоих – в арендованной там же сушилке. А тут снова возник знакомый банкир и попросил прислать ему плотников, но только, если это вообще возможно, не очень пьющих. Это было в принципе невозможно, но объемы столярных и кровельных работ в поселке новых русских были немереные. В итоге зарайский нарколог получил еще двенадцать пациентов и даже дал мне скидку в десять процентов как оптовому потребителю его услуг.
Через два месяца почти все мужское население Затопина работало в моем ИЧП, а затопинские бабульки сильно меня и Ольгу зауважали и обращались к нам по имени‑отчеству и на «вы». Не скажу, что это оставляло меня равнодушным, все‑таки приятно чувствовать себя благодетелем даже в небольшой, отдельно взятой деревне.
Новые русские не жлобились из‑за каждой копейки, платили хорошо – и за качественную работу, и за уверенность, что их дворцы не сожгут по пьянке, а фирменную итальянскую сантехнику не разворуют. Но все же я оставался еще в глубоком минусе, учитывая стоимость станков и оборудования. Да и нарколог, хоть и делал мне, оптовику, скидку, брал за каждого по сто баксов. Так что наезжать на меня было явно рано – все равно что скручивать шею цыпленку, не дав его костям набрать мяса, или стричь овцу, не обросшую шерстью. Это даже наше государство понимало и потому давало на первое время молодому мелкому бизнесу, вроде моего, налоговые послабления.
Но мои нынешние гости, судя по всему, так не считали. У них были, видно, свои представления об экономике малого предприятия. Или о чем‑то другом. Допустим, о жизни вообще.
– Здорово, хозяин! – приветствовал меня старший, проходя внутрь столярки и с интересом осматривая готовые дверные и оконные блоки и заготовки к ним. – Дела идут, а?
– Так, понемногу, – неопределенно ответил я.
– Не прибедняйся, – добродушно посоветовал он. – Отправь‑ка мужиков по домам, им пора махнуть по соточке, а то заездил ты их – гляди, какие смурные. А нам с тобой потолковать кое о чем надо.
Мои работники действительно посмурнели, а Мишка Чванов без нужды переложил с места на место плотницкий топорик и быстро вопросительно взглянул на меня. Я отрицательно покачал головой. С Мишки сталось бы, конечно, кинуться с топором на гостей при пушках, парень он был безудержный что в пьянке, что в работе, что в драках, которые еще в школе возникали между затопинскими и выселковскими. Но сейчас его безудержность ни к чему хорошему привести не могла. Я посоветовал своим особо на соточки не налегать, отчего они посмурнели еще больше, попросил гостей подождать минуту и заглянул на кухню – единственное полностью законченное помещение моего нового дома. Ольга царствовала там – среди кафеля и японской кухонной техники. Тут же крутилась Настена. Я напомнил Ольге, что пора идти за молоком к бабе Клаве, а заодно и прогулять собак, которые засиделись в вольере.
– Кто эти люди? – спросила Ольга.
– Заказчики.
– Мне они не нравятся.
– Мне они не нравятся.
– Мне тоже. Но мы не будем дружить с ними семьями.
У калитки меня поджидал Мишка. Я велел ему под любым предлогом задержать Ольгу с Настеной часа на полтора, не меньше: пусть Люба, жена Мишки, попросит совета насчет ребячьих болезней, это самое верное.
– Понял, – сказал Мишка. – Ништяк, Серега. Не дрейфь. Мы с тобой, понял?
Продержись немного. Совсем немного, понял? А мы сейчас, мы быстро, понял?
И он рванул к своей избе, не разбирая дороги. Я не очень‑то понял, что он имел в виду, да и думать об этом мне было некогда. Нужно было решить, как быть с гостями.
Не нравились они мне. Не вообще, как любому нормальному человеку не может нравиться уголовная шантрапа. Нет, чем‑то еще другим. Одно я понял довольно быстро: они были не наши. Не выселковские, не зарайские, не раменские. Любое место все‑таки накладывает свой отпечаток на человека. Про города и страны не говорю. Но даже в соседних деревнях люди хоть чем‑то, да разнятся друг от друга.
Взять наше Затопино и, допустим, Ключи. Всего‑то разделяют их десяток километров и река Чесня. А люди чуть да другие. И даже не скажешь чем. А для местного жителя сразу ясно: этот из Ключей, а тот из Маслюков или Выселок. А тут и тонким наблюдателем не нужно быть, чтобы определить: не из наших краев. Из каких – не знаю. Но не из наших. И не из Москвы, это само собой.
Никаких выводов из своего умозаключения я делать не стал, да и какие могли быть выводы, я просто рассудил, что всему свое время, и сначала стоит поглядеть, как будет складываться ситуация.
* * *
Когда я вернулся в столярку, двое по‑прежнему покуривали у машин, а четверо разглядывали станки. И было на что посмотреть. Один немецкий многофункциональный «вайсмахер» с программным компьютерным управлением чего стоил.
– Богато живешь, хозяин, – оценил старший, закурив «беломорину». – Богато. Не один косарь баксов небось всадил в машины?
– Не один, – согласился я.
– А сколько?
– Много. – Я кивнул на «беломорину» в его руке, синей от татуировок. – Не курил бы ты здесь, а? Сухое дерево, пыль.
– Во‑во, – подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол. – Я и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки чуток прольет – ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?
В общем, все было ясно. Опять же – на первый взгляд.
Ну не нравились мне мои гости. Что‑то в них было не то. По всем приметам это был банальный наезд. И вместе с тем нет, не просто наезд. А что? Не мог допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как выражаются в культурных компаниях, в рамках приличий. Но на всякий случай открыл распределительный щит, пощелкал рубильниками и между делом нажал кнопку на неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.
– А это что за хренобень? – заинтересовался старший.
Он, конечно, сказал не «хренобень», а по‑другому, но смысл был тот же.
– Пожарная сигнализация, – объяснил я.
– Ну‑у! Пока из Зарайска пожарки прикатят, от твоей столярки и хазы одни головешки останутся!
Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта хренобень подает сигнал не в зарайскую пожарную часть, а чуть‑чуть в другое место.
– Сколько на тебя мужиков пашет? – продолжал расспросы мой гость.
– Двадцать шесть.
– Не хило. По сколько же ты им платишь?
– Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят – двести.
– Тысяч? – уточнил он.
– Тысяч! Кто же за сто пятьдесят тысяч будет работать? Баксов, конечно.