Но в конце концов заговорил представитель Нью-Йорка, самый мудрый из всех присутствовавших, и все притихли, внимательно слушая.
– У чикагских парней есть Лас-Вегас. А у нас есть Куба. Пока у нас есть Куба, нам нечего бояться Чикаго. Чикаго должен бояться нас. По сравнению с Кубой Лас-Вегас – это просто недоразумение.
– Это верно, – произнес кто-то.
– Он дело толкует.
Переждав одобрительные возгласы, предводитель из Нью-Йорка продолжал:
– У нас там торчит один из лучших людей. Умник, о, такой умник во всем, что касается цифр...
– Еврей? Но ведь он не один из нас.
– Он большой ловкач. Ему не хватает одного: чтобы на него немного поднажали и напомнили, что нужно делать. Уверен, что его еще не пришили.
– С какой стати? Он же законник, проводник[28]. Пушки, пальба, ошметки мяса и брызги крови, липкие черные лужи, изуродованные рожи, паленые волосы, картинки и байки в газетах о том, что бывает с теми, кто скурвился, – нет, это не для него.
– Это позор. Бывают случаи, когда ничто другое не проканает. Именно в переулке, с морем кровищи и рожей, которую он сам не узнал бы.
Эти слова подхватил хор одобрительных возгласов, звучавших словно «Аминь» в церкви. Действительно, бывали ситуации, когда все должно было происходить именно так. Любой иной, не столь демонстративный исход никого бы не устроил.
– Вот потому-то я кое-чего сгоношил и сейчас поставлю на толковище. Как решите, так и будет, – сказал нью-йоркский представитель. – Я это уже сделал. Все можно отыграть назад, если вам будет западло, но сдается мне, что вы просечете здесь клевую мазу.
– Валяйте дальше.
– Что нам нужно? Парень нашего разлива, с горячей кровью. Смельчак, готовый пустить в ход нож или пушку. А может быть, и кулаки. Мы все согласились, что иногда это бывает необходимо.
– Еврей на это неспособен. Ни один еврей. Слишком много их били для того, чтобы они теперь могли найти в этом удовольствие.
– Однако эта смелость была у Бена, хотя бы отчасти. Эта смелость была у Лепке Бухгалтера, да покоится он с миром. У фирмы «Убийство, инкорпорейтед». У Барни Росса, боксера. Все они были евреями. А возьмите Израиль. Тамошние евреи – бойцы хоть куда! С точно такими же пулеметами, какими пользуетесь вы.
– Это евреи нового разлива. Наш сорт евреев – это наш человек в Гаване. Или Аббадабба Берман: размах, быстрота, уверенность в делах. Вот кто такой наш еврей. Конечно, бывает так, что эти качества ему изменяют. Надеюсь, все будет более-менее путем. Закладываться нужно на рядовой расклад, а не на чудо.
– Так что вы сделали?
– Послал ему человечка.
– И что, один человек сможет переломить всю игру?
– Да, сможет. Этот человек сможет.
– И кто же он такой?
– Фрэнки Карабин.
– Фрэнки – Убийца Лошадей? Фрэнки с Таймс-сквер? Фрэнки, пришивший двух полицейских? Тот самый Фрэнки?!
– Именно, тот самый Фрэнки.
– О мой бог!
Снова прозвучало «Аминь», но на сей раз в голосах угадывалась нервозность. А потом мудрец продолжил свою речь:
– Он психованный. Он не знает понятий. Он слишком любит стрелять. Все свои проблемы он решает пушкой. Он хочет стать боссом, но у него нет мозгов. У него нет ничего, кроме пушки и безумия. Однако иногда безумие очень полезно. В тех случаях, когда надо забыть о страхе. Такими были некоторые из великих стариков. Мы должны двигаться вперед, но у нас остается очень многое от прошлого, и Фрэнки Карабин как раз из таких людей. Нам может очень даже понадобиться там настоящий псих. Куба – это опора для всех наших дел, и нам, может быть, придется драться за нее, как ненормальным. Нет, иногда психи о-го-го как нужны.
И все дружно провозгласили «Аминь» в честь психов.
13
– Мне все ясно, – сказал Роджер. – Вас подставили.
Но Эрл никак не мог сосредоточиться на том, что говорил Роджер. Он не отрывал взгляда от переднего сиденья, где расположился Френчи Шорт, и в его памяти вновь и вновь возникал образ молодого парнишки, каким тот был в Хот-Спрингсе в тысяча девятьсот сорок шестом году. Суэггер вспоминал о его таланте, его амбициях, его ярости, его торопливости, его неумении приспосабливаться.
Во всем этом ему постоянно виделось что-то странное, если не сказать подозрительное. Им пришлось выгнать Френчи, потому что тот был совершенно неуправляем, и политику жутко не нравилось видеть его рядом с собой. А через неделю или около того отряд угодил в засаду, и многие другие молодые парни были убиты. Как выяснилось, совершенно впустую. Это была чуть ли не самая печальная история из всех, к которым Эрл когда-либо оказывался причастен.
А Френчи? Что Френчи? Что ему было известно, кому он мог это сообщить, на что он был способен? Глядя на него, никогда не подумаешь, что он вообще на что-то способен. Во всяком случае, сегодня он выглядел моложе, чем в тот первый день в Хот-Спрингсе. Как и Роджер, он был белокур и имел открытое симпатичное лицо. И одет был точно так же, как Роджер: в брюки-хаки, белую рубашку, полосатый галстук и синий пиджак клубного стиля с эмблемой на нагрудном кармане. Казалось, что на этих парнях служебная униформа. Глядя на него, нельзя было не подумать: да, этот парень, пожалуй, один из первых в каком-нибудь тенистом университетском городке. Его взгляд казался бесхитростным, кожа на щеках не успела загрубеть от бритья, нос был усыпан веснушками.
– Знаете, Эрл, – продолжал Роджер, – можно подумать, что здесь тихие сонные тропики, а на самом деле тут идет война. Та же самая, что и везде. Красные лезут во все щели и называют это «освобождением». Они разжигают страсти коричневых людей, внушая, что те смогут иметь и «кадиллаки», и холодильники, и телевизоры, если свергнут правительство и сами придут к власти – конечно, под руководством коммунистов. Это новая разновидность войны, Эрл. События в Корее – аномалия, потому что там происходит прямое столкновение, с настоящими боями. Но мы тщательно изучили это явление и уверены, что войны будущего будут партизанскими, что они будут представлять собой скрытые от глаз непосвященных драмы, насыщенные убийствами, диверсиями, подрывными акциями и пропагандой. Так что оставить конгрессмена без члена... – он сделал короткую, но выразительную паузу, – его команды и заодно здорово поколотить его телохранителя – акция как раз из этого разряда.
Роджер, наверное, хотел пошутить, но Эрл не засмеялся.
– Они хотят выставить нас смешными и слабыми. Поэтому, когда перед ними оказывается идиот с необузданными аппетитами и полным отсутствием ума, вроде Гарри Этериджа, нужно ждать неприятностей. И без них никогда не обходится...
Они возвращались в посольском автомобиле из центральной тюрьмы Гаваны, заехав по дороге в травмпункт. Там раны Эрла промыли и обработали, сделали ему все необходимые уколы, дали болеутоляющее и зашили рану, оставленную ножом. Он опять облачился в свой костюм, невзирая на то что тот был слегка запачкан кровью; кольт «супер 0,38» снова покоился в кобуре «лоренс», пристроенной слева под мышкой.
Было раннее утро. Старый город только-только начал просыпаться. Серый рассвет разливался по белым улицам, прохладный ветерок трепал деревья. Машина, похоже, выехала на Малекон – широкое шоссе, протянувшееся вдоль берега. С одной стороны раскинулось серое полотно еще не тронутых солнечным светом карибских вод, с другой тянулся ряд покрытых соляным налетом, окрашенных в бледно-розовый и блекло-голубой цвета кирпичных домов с колоннами. Френчи, сидевший за рулем, нажал на кнопку и открыл окна. Все запахи Гаваны – моря, рыбы, фруктов, мяса, домашней птицы, табака, всего доставленного за ночь оттуда, где оно росло, плавало или бегало еще вчера вечером, – подхваченные утренним бризом, ворвались в машину, однако их перебивал запах свежесваренного крепчайшего черного кофе.
– Но, Эрл, – продолжал болтовню Роджер, – вы пресекли эту попытку, вы пресекли ее самым решительным образом. Уолтер говорил мне, что вы самый подходящий человек для работы такого рода, и, бесспорно, он прав.
– Кто такой Уолтер? – спросил Эрл.
– Ну а я мог бы поинтересоваться, кто такой Френчи. Зато теперь мне понятно, что Френчи и Уолтер – это один и тот же человек, тот самый парень, который нас везет.
– Френчи, какого черта все это означает?
– Эрл, нам понадобился подходящий человек. Самый лучший. Я знаю вас. Любой, кому довелось побывать в Арканзасе, не может не знать Эрла Суэггера. Поэтому я назвал ваше имя. Вот и все.
– Это была отличная мысль, – сообщил Роджер. – Уолтер, то есть Френчи, сделал замечательное предложение. Вы смогли овладеть ситуацией, и лишь поэтому на обложке журнала «Лайф» не появится конгрессмен Гарри, избивающий проститутку, с которой он в чем-то не поладил, после чего Соединенные Штаты выглядели бы хуже, чем куча гнилых отбросов.
– Так вот почему я здесь оказался... А я-то ломал голову.
– Эрл, все наши разговоры неофициальные. Вы только подумайте вот о чем. У вас есть несколько возможных вариантов будущего. Вы можете торчать в Арканзасе и оставаться копом. Не исключено, что квалификация и неподкупность помогут вам со временем выбиться в начальники. Но и тогда какой-нибудь хитромудрый политикан или газетный щелкопер сможет поставить вас на колени ради пары-тройки лишних голосов или хорошего гонорара.
Эрл молчал.
– Или... Да, подумайте насчет «или». «Или» может оказаться чем-то таким, о чем вы даже не мечтали. Посудите сами: кто-то обращает внимание на ваш талант, ваше умение, и вам больше нет нужды прозябать в Арканзасе. В Арканзасе никто никогда ничего не добьется. Взгляните на Хозяина Гарри и Фреда С. Беккера: это лучшее из всего, что когда-либо производил Арканзас. А вам нет никакого смысла быть здоровенной рыбиной в такой мелкой луже, как Арканзас.
– Мне нравится Арканзас.
– Купите там летний домик.
Они свернули на Прадо, проехали по ее широкой полосе, обрамленной буйной растительностью, мимо кафе, грубо подражавших парижскому стилю, вдоль аляповато украшенного бульварчика, выполнявшего функции разделительной полосы, уставленного многочисленными статуями, каменными скамейками и усаженного пальмами, миновали «Севилью-Билтмор», где жили гангстеры, а затем повернули налево, к «Пласе».
– Нет, вы только подумайте об этом, – продолжал гнуть свое Роджер.
– Как, ты сказал, тебя звать, сынок? – проговорил Эрл.
Роджер тяжело вздохнул, даже не пытаясь скрыть раздражения.
– Ладно, покажите хвастуну из Лиги Плюща, что вы его ни в цент не ставите, потому что ему не довелось драться на Иводзиме. Но позвольте признаться: я кажусь милым и безобидным парнем только потому, что мне положено казаться милым и безобидным. Это называется крышей. Так мы работаем. Для памяти: меня зовут Роджер Сент-Джон Ивенс. Роджер Ивенс. Я говорил вам, что служу шифровальщиком? Это тоже крыша. Я офицер Центрального разведывательного управления, главный резидент здесь, в Гаване, и подчиняюсь только Карибскому отделу в Лэнгли, Плановику и директору ЦРУ. Так что я большой человек. Уж поверьте мне. А Уолтер-Френчи – мое второе "я".
– Ладно, сынок, я верю, что ты очень большая шишка. А теперь я хочу, чтобы ты сходил погулять, потому что я должен перекинуться парой слов с этим вот малышом Уолтером, и от того, что он скажет и как объяснит кое-какие вещи, известные нам обоим, будет зависеть, останусь ли я здесь или улечу домой ближайшим самолетом.
– Договорились, – ответил Роджер. Он перегнулся через спинку переднего сиденья к Уолтеру-Френчи и сказал: – Ну, не испортите дело!
* * *
Время шло, а двое мужчин все так же сидели рядом в автомобиле, приткнувшемся к тротуару около похожего на пирог пятиэтажного здания «Пласы». Раскинувшаяся далее площадь, известная под названием Центральный парк, начала заполняться людьми. Гавана была исключительно беспокойным городом, и сегодняшний день ничем не отличался от любого другого. Тротуары заполнили кубинцы в соломенных шляпах и белых костюмах, направлявшиеся на работу в Старую Гавану, на Прадо или куда-то еще. Престарелые леди с темно– и светло-коричневой морщинистой кожей начали расставлять свои столики и принялись скручивать сигары для touristas. Для сутенеров и различного рода жучков было еще рановато, но они тоже должны были вскоре появиться, уж будьте уверены.
Наконец Френчи сказал:
– Хорошо, Эрл, я вам все выложу, но козыри на руках у вас. Вы им нужны. А это, позвольте заметить, кое-чего стоит.
– Ты так ничего мне и не сказал. Это-то тебе ясно? Я довольно долго хотел тебя разыскать, так что нам все же придется кое о чем поговорить. Кое-что выяснить.
– Эрл, там просто нечего выяснять.
Эрл посмотрел ему в глаза, и Френчи спокойно выдержал этот пристальный взгляд. Его глаза не забегали, даже не прищурились; не было вообще ни одного из признаков нечестной игры или попыток что-то скрыть, с которыми Эрлу приходилось встречаться тысячу раз, если не больше. Эрл ничего не упускал: дыхание парня не участилось, не замедлилось, зрачки не дергались ни налево, в попытке что-то вспомнить, ни направо, как бывает, когда человек пытается что-то скрыть; его горло не пересохло, он не пускал петуха и не хрипел, откашливая мокроту (что было верным признаком лжеца). Он держался спокойно – возможно, даже слишком спокойно. Это было врожденным качеством Френчи, черт бы побрал его таланты: он мог смотреть кому угодно прямо в глаза, говорить что угодно и с такой страстью, что человек даже против воли начинал ему верить.
– Этот парнишка, Роджер, имеет хоть какое-нибудь представление о том, какую змею пригрел на груди?
– Эрл, я никогда не делал ничего плохого ни вам, ни кому-либо из ваших. Я сам узнал об этом только по возвращении из Китая. Я даже искал вас, потому что тоже хотел узнать, что там случилось. И когда услышал, что Багси Сигела прикончили, то решил, что это мистер Эрл нанес ему визит.
– Словно в моих привычках тратить время на всякое городское отребье вроде него... Тем более что к случившемуся в Хот-Спрингсе он отношения не имел.
– Как и я. Задавайте мне любые вопросы. Давайте пройдемся по всем этим событиям день за днем, и я назову вам даты, время и место, где что случилось. Я вам все объясню. Можете пытаться как угодно подловить меня, но у вас ничего не получится, потому что меня не на чем ловить.
– Я знаю только то, что тебя вышвырнули, а мы со стариком как могли противились этому. Кое-каких сволочей из тех, с кем ты схлестнулся, тебе так и не удалось одолеть. Потом ты исчез. А еще через неделю нас разделали под орех, причем это сделал кто-то из тех, кто знал нас настолько хорошо, что смог воспользоваться всеми нашими слабостями, сыграть на дурацком тщеславии старика, на его привычке повторять одни и те же действия. Только двоим удалось оттуда выбраться.
– Вам и Карло Хендерсону.
– В сортировочном госпитале остались семеро прекрасных парней и один великий человек.
– Готов держать пари, что его смерть не осталась неотомщенной.
– Правосудие свершилось, и я сделал бы это еще раз, хотя бы ради этого пришлось пролить море крови. Но все это никак не касается тебя. Мы говорили о великом Д. А. Хендерсоне и семерых хороших парнях.
– Я помню Д. А. Он был мастером своего дела. Но, Эрл, я не имею к этому никакого касательства. Я уехал из города, прямиком отправился в округ Колумбия, а там поступил на службу в захудалый отдел маловажного правительственного учреждения. Мне повезло, я через свою девушку познакомился кое с кем и получил маленькую, незаметную должность в Управлении. Я старательно работал, прошел нужную подготовку, познакомился еще кое с кем, и мне дали направление в Китай. Там мне пришлось кое-что повидать, но, как вы знаете, мы потеряли Китай и кое-кто не смог при этом не замараться. Их карьеры на этом закончились. Мне чудом удалось выбраться незадетым, и я остался в игре. Нигде не бываю, ничего не делаю, только подаю кофе этому гарвардскому засранцу Роджеру, который уже мнит себя новым директором. Вообще-то это отдельная история, причем длинная.