– Вы что, сами коп?
– Тут вы угадали. Но я здесь не на работе. Я просто говорю вам, как, по моему мнению, вы могли бы выбраться из этой переделки.
– Да, это точно сработало бы на Манхэттене. Но мы в Гаване, а этот парень здесь бог. И копы, и бармен просто влюблены в него.
– Что ж, я мог бы пойти и поймать для вас такси на ближайшем перекрестке, чтобы не было никаких неприятностей.
Но, увы, неприятности уже начались.
Эрл почувствовал на своем плече чью-то руку, а в следующее мгновение его крутанули на табурете с такой силой, что можно было не сомневаться: этим дело не ограничится. Он увидел перед собой красивое квадратное лицо крупного мужчины-американца, обрамленное густой белой бородой, прикрывавшей, но нисколько не прятавшей драчливо выпяченный подбородок. Парень походил на викинга своим бронзовым загаром, широченными плечами и грудью и прямо-таки прущей наружу враждебностью.
– Эй, малыш, – вызывающе обратился к нему незнакомец, – какого черта тебе здесь надо? Джин-Мари, он надоедает тебе?
– Нет, он мне не надоедает. Мне надоедаете вы. Прошу вас, я хочу уйти отсюда.
– Вы слышите, мистер? – сказал мужчина. – Вы расстроили девочку, и она решила уйти. Как, черт возьми, прикажете вас называть после этого?
Эрл понял, что ситуация становится щекотливой. Все, кто находился в баре, глядели только на него. Люди столпились рядом, образовав полукруг, музыка прекратилась, не было слышно даже позвякивания стаканов о мраморную столешницу стойки.
– Сэр, леди попросила меня вызвать ей такси, и больше ничего. Пожалуй, я пойду и сделаю это, если вы не возражаете.
– Знаете, приятель, а я возражаю. Хмм, похоже, у нас здесь возникла проблема. Она называется: как сохранить лицо. Я пристал к вам и теперь не могу отступить, а вы, судя по виду, тоже не из тех, кто охотно идет на попятный.
– Сэр, я не хочу неприятностей.
Лицо бородатого расплылось в широкой улыбке, как будто он получил верный выигрыш против хорошей карты.
– Вы знаете, кто я такой?
– Нет, сэр.
– Ну конечно же. Представьте, со мной это постоянно случается. Парни прямо-таки загораются, когда видят меня, и готовы на все, чтобы почувствовать себя львами. И они подходят ко мне. О, а когда я не отступаю, они вдруг теряют желание казаться львами. Ничего. Я обойдусь с вами по-хорошему. Я сейчас уйду с моей подружкой, а вы останетесь пить свою газировку, и все будет...
– Прекрасно, сэр, если, конечно, леди согласна.
– Я никуда с вами не пойду, мистер Хемингуэй, – заявила азиатка по имени Джин-Мари. – Я хочу остаться здесь.
– Вот видите, как получается, – отозвался Эрл.
Бородатый смерил Эрла цепким взглядом.
– Я боксер, – сообщил он.
– Мне тоже случалось попробовать это дело, – ответил Эрл.
– Я вас в две секунды разделаю.
– Сомневаюсь.
– Ах так? Ну, значит, вы разделаете меня. Послушайте, приятель, давайте расстанемся друзьями, о'кей?
С этими словами бородатый ударил. Он сделал это очень медленно и неловко: сначала развернул корпус, затем вздернул правое плечо, отвел назад локоть и правой ногой шагнул вперед. Кулачище полетел медленно, словно надувной мяч, неумело брошенный женщиной, и Эрл чуть не улыбнулся, глядя на все это.
Он не спеша присел, пропустив удар над собой, так же легко уклонился от столь же медленного и неловкого удара левой, нанесенного совсем уж без координации движений, а в следующий момент с силой выбросил руку вперед. Ноги задиры подогнулись, и он с грохотом рухнул на кафельный пол. Громко, с хрипом вобрав в себя воздух, он перекатился, подтягивая под себя руки и ноги, и поднялся на четвереньки с таким видом, будто собирался опять броситься на Эрла.
Эрл нагнулся к нему.
– А теперь, сэр, я бы на вашем месте угомонился, иначе вам несдобровать. Я могу хоть левой, хоть правой рукой врезать вам под дых, а потом по голове. Таким образом я бы сначала выбил из вас кишки, а затем и мозги. Мне только не хочется попадать в тюрьму за вашу сломанную челюсть или что-нибудь еще. Так что немножко посидите, а потом вам будет над чем посмеяться с вашими друзьями.
Мужчина прожег его взглядом, но даже не попытался встать.
Эрл выпрямился, повернулся к экзотической женщине и сказал:
– Знаете что, давайте поймаем вам такси.
– Превосходная идея, – ответила она.
Они поспешно вышли – им даже не пришлось проталкиваться сквозь толпу, поскольку она расступилась перед ними, – повернули налево по тротуару и удалились от «Ла Флоридиты» по безымянной улице, вдоль которой с обеих сторон также тянулись бары, заполненные народом.
– Кто вы такой? – спросила женщина.
– Вы не знаете моего имени. В общем-то, никто. Эрл Суэггер, – ответил он.
– О! – Она отступила на полшага в сторону и опять окинула его оценивающим взглядом. – Тот телохранитель. Конечно, кем же еще вы можете быть? Вы знаменитый герой. Все только и говорят о том, что вы присоединились к компании блестящих молодых людей с третьего этажа.
– Я не знаю, что это означает, – сказал Эрл.
– О, в таком маленьком городке нельзя сохранить тайну. Честно говоря, мне кажется, что вы слишком прямолинейны для этих парней. Они считают себя по-настоящему умными. Я не стала бы заводить с ними слишком близкого знакомства. Роджер еще ничего, но вот его кошмарный маленький помощник... Мне противно смотреть, как он притворяется, будто его ничего не интересует, хотя всем понятно, что он откладывает в памяти каждое произнесенное слово.
– Спасибо за предупреждение.
– И я должна выяснить еще одно. Вы на самом деле не знали, что это был за человек?
– Нет.
– Мистер Суэггер, вам просто цены нет. Даже не могу сказать, как мне это нравится. Так ему и надо, хвастуну. Это Хемингуэй. Писатель. Знаменитый, богатый. Прославленный рыбак и охотник.
– Кажется, я уже слышал это имя, – задумчиво произнес Эрл, пытаясь вспомнить, где и когда это было. – Что-то связанное со стрельбой? Да, стрелок из охотничьих ружей.
– Наверняка так оно и есть. Ну что ж, вы сделали из него дурака.
– Не собираюсь волноваться на этот счет. Он сам сделал из себя дурака. – Эрл окинул взглядом улицу в поисках такси. – Смотрите-ка, вот и оно. Такси! Такси!!!
Его хорошо поставленный командирский голос заглушил весь уличный шум, и такси тут же затормозило около них.
Эрл проводил женщину к машине и открыл заднюю дверь.
– Счастливого пути, – сказал он.
– Вы даже не намереваетесь пригласить меня выпить или намекнуть на то, что я должна пригласить вас к себе?
– Мэм, судя по всему, у меня только что уже была изрядная неприятность. На сегодня с меня достаточно.
– Зато маленькие мальчики, с которыми вы водитесь, подумают, что вы крутой из крутых. Хотя вряд ли вас это волнует. И это как раз то, что мне в вас нравится, мистер Суэггер. Ведь вам на самом деле безразлично, что о вас думают, не так ли?
– Честно говоря, мэм, мне это действительно безразлично.
Она открыла кошелек и вынула визитную карточку.
– Прошу вас, не зовите меня «мэм». Я ведь вам не двоюродная бабушка. Меня зовут Джин-Мари Огастин. Я возглавляю местный офис «Трансуорлд эр лайнз», мой муж пилот и часто бывает в отлучке. Но дело не в этом. Это опасный город, мистер Суэггер. Возьмите мою карточку. Если вам понадобится друг, позвоните мне. Я знакома со множеством людей, я могу обратиться к кому угодно, я говорю по-испански, как на родном языке, потому что это действительно мой родной язык. Я смогу помочь вам.
– Спасибо, – ответил он, – но я не собираюсь оставаться здесь надолго.
Женщина рассмеялась.
– Именно это я сказала, когда приехала сюда десять лет назад. Доброй ночи, мистер Суэггер.
– Доброй ночи, миссис Огастин.
– Между прочим, это ваша улица. Именно здесь вам надо жить.
– Моя улица?
– Ну да, смотрите.
Она взмахнула рукой, указывая на фасад углового здания справа, украшенный надписью: Calle Virtudes.
– Каль-е вир-ту-дес, – произнесла она с раскатистым "р": виррр-ту-дес.
– Ну и что?
– Это улица, на которой вам нужно жить. Я в этом уверена.
– Ничего не понимаю.
– В переводе на английский это означает: «улица достоинства».
Она улыбнулась, закрыла дверь, и такси укатило.
32
– Вы войдете туда. Если окажется, что это он, убейте его. Стреляйте в него много раз. Встаньте над ним и изрешетите пулями. Я отсюда подстрахую вас.
– Э-э... Подать вам какой-нибудь сигнал, Рамон?
– Не нужны нам никакие долбаные сигналы. Вперед, мой друг, пора подстрелить крупную дичь.
Капитан Латавистада, охваченный охотничьим азартом, изменился до неузнаваемости. На лбу у него густо высыпали бисеринки пота, кожа раскраснелась, он весь дрожал от нетерпения. Все это было не из-за того, что он чего-то боялся, ни в коей мере, – напротив, он был совершенно счастлив. Видимо, он готовился полностью перейти в мир насилия, в мир резни, приводившей его в такое ликование, что все остальное переставало для него существовать. Возможно, он и впрямь забыл, кто такой Фрэнки. Ему хотелось лишь одного: настичь добычу и убить ее самым мучительным способом.
– Vamos, amigo![48] – рявкнул он на Фрэнки, который еще ни разу не слышал такого тона от своего нового коллеги, но сейчас признал его за нечто редкое и весьма ценное. Это означало, что Рамон представлял из себя гораздо большее, нежели простой палач, – он был из тех немногочисленных людей, которые любят сражаться.
Фрэнки взглянул на автоматический пистолет «стар», который держал в руке. Ему никогда еще не приходилось пользоваться таким. Но разве они не все почти одинаковые? Направляешь дуло на цель, нажимаешь на спуск, еще, еще и еще раз, и моментально проделываешь в ком угодно множество маленьких дырочек. Именно это он совершил во французском книжном магазине на Таймс-сквер, пользуясь еще более странным оружием, таким, что с ним, наверно, можно было бы охотиться на медведей. Он тоже поддался азарту и чувствовал, как сердце часто и сильно – ба-бах! ба-бах! – колотилось у него в груди, пока он обходил дом, а капитан Латавистада с большим пулеметом шел по тротуару.
Фрэнки зашел за дом, и, слава богу, там не оказалось ни детей, ни собак, ни прислуги. Такое вот дерьмо часто мешает работе. Он проник в патио и, не зная, что делать дальше, на какую-то секунду присел на корточки под широко раскинувшейся пальмой, рядом с которой стояли вычурные садовые стулья из сварного железа, ощущая яркий свет солнца, жару, густой аромат цветов, жужжание насекомых. Перед ним были две двери, затянутые москитной сеткой. Через них можно было попасть в разные части дома. Он пытался решить, куда же ему идти, но тут его лишили права выбирать решение, и он подскочил от неожиданности. По какой-то непонятной причине капитан Латавистада вдруг тоже вступил в дело, и воздух сотрясла оглушительная дробь длинной пулеметной очереди, прогремевшей в глубине дома.
* * *
Кастро гораздо больше нравился вкус докуриваемой сигары, чем только что закуренной: в окурке была настоящая крепость, от которой начинала чуть заметно кружиться голова. Он лежал на спине, голый, и лениво следил за струйкой дыма, медленно поднимавшейся к потолку. Это дым истории вился над ним, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, и лишь сильный человек мог заставить его подчиниться себе. Он, Фидель Кастро, обладал необходимой силой. Когда-нибудь он станет знаменитым. Это было видно уже по тому, как другие уважали его, и стремились к его вниманию, и жаждали его власти над собой. Это было видно из того, что, когда он говорил, нужные слова в нужный момент магическим образом приходили ему в голову; он владел толпой и мог превратить ее во что захочет: хоть в злобное чудовище, крушащее все на своем пути, хоть в скорбящую мать. Это было видно из того, как он всегда выигрывал дебаты и мог невероятно быстро превратить любые факты в недостающие аргументы – неоспоримые, несокрушимые, необоримые, как сила самой природы. Это было видно из того, как он умел мгновенно вникать в самую суть вещей, достигать их потаенной сердцевины и за считанные часы полностью усвоить такую сложную систему, как, например, марксизм, обнаружив ее исходные предпосылки и точно увидев все возможности для ее приложения к реальности. Он никогда не встречал никого равного себе, никого, кто мог бы противостоять ему или...
«Матерь Божья, смилуйся над несчастным грешником. Господи Иисусе, воззри на меня, ибо я согрешил. Господи Боже всемогущий, молю Тебя, не дай моим земным дням окончиться здесь и сейчас, хотя я недостоин Твоей милости и...»
Грохот выстрелов, настолько оглушительный, что на миг это парализовало его, стал тем средоточием, вокруг которого вращалась вся вселенная. Ничего другого в мире не существовало. Пока он лежал в оцепенении и молился, к пулеметной дроби присоединился рев яростного убийцы, а вся атмосфера в доме исполнилась жестокости, хаоса и страха. Его страха. Он дрожал и трясся, он хныкал и молился, он чуть не обделался. А потом стало тихо. Он услышал металлический звук щелкающего затвора и чье-то тяжелое дыхание, результат физических усилий. Совсем рядом он ощутил присутствие своего врага, своего потенциального убийцы. А в следующее мгновение стена над его головой взорвалась, обдав его брызгами штукатурки и отколовшимися щепками, которые били, словно струя из мощного брандспойта. Грохот сделался прямо-таки невозможным. И вообще весь мир катастрофически рушился, превращался в пыль вместе со стенами комнаты, которые женщина украсила изображениями Богоматери, фотографиями ее самой, ее мужа и их многочисленных родственников.
Он имел достаточно опыта, чтобы понять: кто-то стреляет в него из мощного автоматического оружия. Ему захотелось оказаться далеко-далеко отсюда, уткнуться лицом в грудь матери. Но в следующее мгновение инстинкты совладали с охватившей его на эти мгновения паникой, он скатился на пол и пополз к выходу, который, казалось, находился немыслимо далеко, а пулемет выпустил еще одну очередь, пропилив длинную дыру в стене комнаты.
* * *
Капитан пинком распахнул входную дверь. Оружие он держал наперевес, и оно торчало перед ним, словно копье сказочного рыцаря, как будто Латавистада хотел таким образом выразить свое презрение к мягкотелости буржуазии, которая не имела сил и решимости, чтобы сделать то, что необходимо, но зато идеализировала революцию, считала ее восхитительной и без памяти любила вольнодумцев, безбожников, карьеристов. Его психопатия резко обострилась, а чресла напряглись от предвкушения экстаза. Он должен был крушить, убивать, уничтожать, чтобы подтвердить свое верховенство в этом мире. Ему был срочно необходим враг.
Первой ему подвернулась полная голая женщина с обвисшими грудями и пухлым животом, выпиравшим над лобком, покрытым густыми курчавыми волосами. Она ела в кухне бутерброд и в крайнем недоумении уставилась на незнакомца. Если бы она испугалась, он, может быть, и оставил бы ей жизнь, но его возмутило то, что толстуха не воздала должное его великолепию, и он буквально разрезал ее пополам при помощи своего семимиллиметрового «мендосы», выпустив целый магазин. Кровь разбрызгалась по всему помещению, с равным презрением окрасив и стену, и пол, и столешницу, и кухонную утварь.
Просто поразительно, как быстро расходуется магазин на двадцать патронов! Латавистада торопливо выдернул магазин из гнезда, достал из кармана другой, вставил на место, защелкнул, повернулся, все так же держа в руках тяжелый – восемнадцать фунтов – пулемет с беспомощно болтавшейся в воздухе сошкой, и принялся палить прямо по стене, за которой должна была находиться соседняя комната.
Как же великолепно все рушилось! Оружие – вот настоящий бог! Повсюду, куда только он ни направлял пулемет, мир взрывался с вулканической яростью, предметы разлетались на куски, подскакивали в последней пляске либо просто испарялись. В комнате стало темно от пыли и дыма. Пули проделали несколько дыр в водопроводных трубах, и оттуда ударили тугие струи воды. Казалось, будто из артерий здания хлынула кровь. Горячие стреляные гильзы, подскакивая со звоном, раскатывались по полу. Все это произвело глубокое впечатление на капитана, считавшего себя скромным орудием осуществления таких вот дел в этом мире.