Но с приглашенным из другого театра режиссером и в несколько ином актерском составе…
— Лада, пригласите мне Олега Павловича в кабинет, пожалуйста… Да, прямо сейчас, — сказал министр в трубку и снова обратился к собеседнику: — Насколько мне известно, Юрий Юрьевич вел переговоры с одним очень интересным режиссером из провинции. Это тот самый человек?
— Ну, интересным его действительно можно назвать. Он поставил потрясающее шоу с обнаженными актерами по пьесе Шекспира в одном из театров… не помню, где точно. В роли Джульетты у него выходила немолодая особа…
— Я прошу прощения, но давайте не будем удаляться от темы. У меня еще две встречи перед совещанием в правительстве, — поторопил Реджаковского министр.
— Я только хочу сказать, что задумка этого режиссера в отношении нового спектакля не имела никакого отношения к творческому направлению театра. И я даже рад, что в конечном итоге репетиции отменили.
— Я, Геннадий Афанасьевич, вас услышал. И по-прежнему остаюсь убежденным в том, что Равец был человеком с прекрасным деловым чутьем. Его профессиональное актерское образование давало основание в полной мере полагаться и на его, так сказать, понимание вашей творческой концепции. Но не будем сейчас вдаваться в подробности творческого процесса. Я должен еще раз вас предупредить, что сейчас, после убийства Равца, и к театру, и к министерству будут проявлять повышенное внимание. На вас ложится вся ответственность за дисциплину. То есть фактически за все, что происходит в коллективе. В театре дисциплина, как говорил Станиславский, — это главное. Так?
Реджаковский безмолвно кивнул.
— Да, и по Уставу театра, как вы, наверное, помните… — начал министр, но его речь прервал тихий стук в дверь.
В кабинет заглянул седовласый мужчина в очках.
— А, вот и Олег Павлович. Проходите, проходите. Вы как раз вовремя. Поприсутствуйте при нашем разговоре.
Меньшинский, первый заместитель министра, коренастый мужчина лет пятидесяти, молча прошел в кабинет. Проходя мимо Геннадия Афанасьевича, он слегка склонил голову, выражая соболезнование и приветствие одновременно.
— Так. На чем мы остановились? За климат в коллективе несет ответственность художественный руководитель… Это так, Олег Павлович?
Меньшинский, занимая место напротив Реджаковского, кивнул.
— Конечно, за творческую обстановку всегда ответственен художественный руководитель, — сказал он. — И насколько я помню, Геннадий Афанасьевич озвучивал нам на недавнем ежегодном слете работников культуры какие-то свои творческие проекты. Так что коллективу есть чем заняться.
— Кстати, — прервал своего заместителя Брызгунов. — Геннадий Афанасьевич, какие у вас на ближайший месяц в отношении творческой работы планы?
— Я бы хотел заняться одним из сложных проектов, который, кстати, и по мнению Равца, должен был принести еще и деньги. Я хотел на базе театра открыть специализированный театральный курс для обучения иностранцев сценическому искусству. Есть готовые сметы этого проекта…
— Это все тема другого разговора. Я еще раз повторю, — продолжил Брызгунов. — Я не намерен расставаться с людьми, проверенными за многие годы работы, просто так, если на то не будет веских причин. Я подчеркиваю, что заинтересован в том, чтобы оставить все, как есть. Но для этого от вас потребуется предельная концентрация сил. Один только промах может стать для театра и для министерства роковым! Вы не думайте, Геннадий Афанасьевич, что я только с вами говорю на эту тему.
Теперь подобный разговор состоится с каждым руководителем, потому что министерству никто больше не простит никаких, даже самых мелких, ошибок!
Министр встал и прошелся по кабинету за спиной у Реджаковского, а затем, поравнявшись с художественным руководителем, остановился в полуметре от его стула.
— Олег Павлович, жизнь не стоит на месте, и нам с вами все равно придется решать насущные проблемы. Пока представитель театра здесь, в министерстве, давайте обсудим возможные варианты, так сказать, на пост директора театра.
— Вы, Аркадий Михайлович, хотите, чтобы Геннадий Афанасьевич тоже принял участие в обсуждении? — переспросил Меньшинский.
— Конечно, Геннадий Афанасьевич может сказать свое слово по поводу назначения директора.
— Я бы предложил Виктора Максимовича Михайлова. Очень перспективный руководитель. Давно занимает пост заместителя Равца. Театр знает, как никто лучше.
— А вы что скажете, Геннадий Афанасьевич? — Брызгунов вернулся за свой стол и сел в кресло, свободно откинувшись на спинку.
— Ну, в общем… Виктор Максимович действительно человек опытный, по-моему, грамотный… Я бы не стал возражать.
— Какие у вас с ним отношения? — уточнил министр.
— Деловые. Мы нормально общаемся. Думаю, могли бы найти общий язык.
— Хорошо. Геннадий Афанасьевич, я еще раз прошу вас отнестись с вниманием к моим словам и принять все, о чем мы здесь сегодня говорили, на заметку. Сейчас можете быть свободны, а мы с Олегом Павловичем еще обсудим кое-какие дела.
Реджаковский с облегчением вздохнул, поднялся со стула и, попрощавшись, вышел из кабинета.
— Лада, налейте-ка нам по чашечке кофе, — Брызгунов набрал номер внутренней связи своей секретарши сразу, как только художественный руководитель покинул кабинет. — Вы же не откажетесь от чашечки, Олег Павлович? И сядьте поближе.
— Спасибо, с удовольствием, — ответил Меньшинский и пересел на стул, который стоял вплотную к столу министра.
— Ну, что вы думаете по поводу сложившейся ситуации? — напрямик спросил своего зама Брызгунов.
— Да уж! Равец, что ни говори, был человек опытный. Но я честно скажу вам, Аркадий Михайлович, мне кажется, Михайлов — перспективный кадр. У него должно получиться. Справится, я думаю.
Брызгунов открыто улыбнулся.
Глава 3
— Как тебе сказать, Лева? — Мария театрально развела руки в стороны и тут же вновь сложила их на манер примерной первоклассницы. — Я — актриса. Понимаешь, что это значит?
— Не совсем, — признался Гуров. — Поясни.
Он видел, что супруга чувствует себя крайне неловко, сидя с ним за одним обеденным столом лицом к лицу. И догадывался почему. В подобной ипостаси Мария Строева наблюдала своего мужа впервые. Любящий, внимательный и обходительный, он никогда не делился с ней своими проблемами на работе. Даже в те моменты, когда был особо загружен и пребывал в мрачном настроении. А теперь его работа невольно соприкоснулась с ее. И Мария видела перед собой сыщика. Серьезного, делового и сосредоточенного на интересующем его вопросе. Профессионала до мозга костей.
— Я хочу сказать, что я — человек творческий. И в первую очередь меня интересует именно творчество. Я не соприкасаюсь ни с административными, ни с хозяйственными, ни с какими-либо еще делами театра. Вот если бы ты попросил меня рассказать о ком-нибудь из актеров, например, или о режиссерах — это один вопрос… Даже о Реджаковском…
— Кто это? — прервал жену Гуров.
— Реджаковский? Это наш художественный руководитель. Будем так говорить, второй по значимости человек в театре. После Равца. На нем держится вся творческая часть…
Мария хотела добавить к этим словам еще что-то, но Гуров снова перебил ее. Пустые разглагольствования на театральные темы, к которым жена имела немалую склонность и которые в любой другой момент полковник выслушал бы с неподдельным участием и понимаем, сейчас его мало интересовали.
— Второй человек, говоришь? — переспросил он.