Пойди!
— Но я пропущу занятия по рисунку.
— Все равно пойди.
И она пошла.
Я смотрел на Борю Антохина и мысленно спрашивал: «Почему же на этот раз ты не уследил за ней, Боря? Мы были бы так тебе благодарны!»
Я вспомнил обо всем этом. А они трое так и стояли за порогом. Мне казалось, что они стоят уже очень давно. Но прошли всего лишь минуты, потому что передача «С добрым утром!» была в самом разгаре.
Обернувшись, я впервые за это время увидел Надю. И понял... навсегда понял, что матери и отцы (даже самые любящие отцы!) все же чувствуют неодинаково. Она не могла вспоминать, анализировать, взвешивать. Одна мысль вонзилась в нее неожиданно, как шаровая молния, влетевшая в открытое окно, и сжигала ее изнутри: «Где сейчас Оля?»
Я молчал. Потому что ничей в мире голос утешить ее не мог. Кроме голоса дочери, если бы он зазвучал на лестнице, в комнате, по телефону.
Она ни к кому не имела претензий, ни на кого не сердилась — для нее ничего не существовало, кроме вопроса: «Где сейчас Оля?»
— Я позвоню Мите Калягину, — сказала Евдокия Савельевна.
— Зачем? — спросил я.
Не ответив, она переступила порог. Люся и Боря вошли вслед за ней.
Евдокия Савельевна сразу же позвонила Мите и попросила его приехать.
Наш адрес она помнила наизусть, хотя дома у нас никогда не бывала.
— У нее феноменальная память! — слышали мы от Оленьки. — Помнит, кто какого числа схватил двойку по математике, а сама историчка. И кто сколько дней пропустил, помнит так же хорошо, как даты великих сражений.
— Значит, вы ей небезразличны, — ответила Надюша.
— Просто ей больше не о чем помнить!
— Женщины, у которых нет личной жизни, часто с утроенной энергией бросаются в жизнь общественную, — стремясь поддержать Оленьку, сказал я.
— И что же в этом плохого? — спросила Надюша.
Она понимала, что мы с Олей вправе не любить классную руководительницу 9-го "Б". Понимала, что «безумная Евдокия» изо всех сил старается не только убить веру других в нашу дочь, но и в ней самой поколебать эту веру. И все же Надя мечтала, чтобы конфликт уступил место взаимопониманию.
«Оля шла навстречу этому миру, — думал я. — Но они... втроем учинили что-то такое, чего она не выдержала, не стерпела. И теперь каждая минута жизни стала невыносимой. Где она?! А они суетятся, чтоб не смотреть нам в глаза».
— Что же все-таки произошло? — спросил я.
— Ничего... Ничего не было! — затараторила Люся. — Вечером все получили задания и разошлись. Кто за хворостом, кто за водой, кто расспросить жителей о дорогах к тому поселку. — Люся остановилась. И чтобы Надя не услышала, шепотом добавила: — Все вернулись, а она нет...
Но спохватились мы только утром. Были в разных палатках.
— Надо сообщить всюду, — сказала Евдокия Савельевна. — Ничего особенного... быть не может! Но надо сообщить.
С этой минуты Надюша окончательно перестала владеть собой.
Евдокия Савельевна составила список телефонов: милиция, дежурный по городу, больницы, местные власти той станции и того поселка. Позвонив, она ставила черточку возле номера, который в очередной раз ничего не прояснил и ничем не помог.
Делала она это методично, спокойно. Только пальцы, когда она крутила диск, не вполне были ей послушны. Она не туда попадала, извинялась и вновь набирала номер.
С каждым ее звонком мне становилось яснее, что с Олей стряслось что-то невероятное... трагическое. Чего поправить уже нельзя...
«Если Оля убежала от своих спутников вечером, — рассуждал я, — она могла тут же сесть на электричку и приехать домой. Если же последний поезд уже ушел, она провела бы ночь на станции и вернулась домой рано утром: электрички ходят с шести часов».
Я слышал, как Евдокия Савельевна методично разъясняет по телефону, что случилось, всякий раз повторяя:
— Конечно, ничего ужасного не произошло.
На другом конце провода не были так твердо уверены, что не произошло ничего особенного, и ей приходилось рассказывать о деталях, подробностях — А Надюша пересекала комнату по одному и тому же маршруту: от двери к окну и обратно. Туда и обратно, туда и обратно.
Мы с Надей потеряли способность действовать. Мы могли только ждать.
Я слышал Евдокию Савельевну... Меня раздражало, что организаторский талант ее оставался прежним, а голос неколебимо спокойным, но и громким, как бы старавшимся заглушить совесть. Надя же потеряла зрение и слух.
Она могла лишь передвигаться по одной линии: туда и обратно, туда и обратно.
Маленькая, юркая Люся хорошо знала нашу квартиру. Она побежала на кухню и примчалась назад с пузырьком и чашкой, в которой была вода.
Надя, обхватив голову, стремительно, как челнок, перемещалась по комнате, а Люся бегала за ней с чашкой и пузырьком.
Из всех нас только Боря Антохин не двигался с места.
Он всегда стеснялся своего красивого лица и слишком стройной фигуры: сутулился и водил по лицу ладонью, прикрывая его. Голос у него был по-мужски устоявшийся (этакий баритональный бас) — и он его приглушал. А тут Боря и вовсе хотел, чтобы о нем позабыли.
«Еще бы... Ведь именно он сказал Оленьке: „Не вздумай принести справку!“ Что же ему теперь остается? — думал я. — Скромный... Не хочет быть на виду. Знакомы мне эти тихие мальчики!»
Евдокия Савельевна прикрыла трубку рукой и сказала:
— Им нужны ее фотографии. Последнего времени.
Я бросился к шкафу, достал альбом, начал листать его.
— В последнее время она не снималась, — сказал я.
— У меня есть ее карточки, — неожиданно произнес Боря Антохин.
Он полез в боковой карман своей куртки. Вытащил пять фотографий и разложил их на столе с такой осторожностью, будто они еще не высохли.
— Это было на той неделе, — приглушая голос, сказал Антохин. — Я снимал участников похода. Для нашей газеты.
— Отвези их! — Евдокия Савельевна снова вернулась к трубке: — Где вы находитесь? — Она записала адрес и протянула его Боре Антохину: — Оттуда сразу назад! Помни: мы все тебя ждем. Тогда уже наверняка будет Митя
Калягин. Вы с ним поедете туда, к нашим... И поднимете их на поиски.
Надо будет прочесать лес!
— А что... там большой лес? — спросила Надюша.
Наконец она о чем-то спросила.
— Да что вы?! — воскликнула Люся.
Ее шустрый, но неопределенный ответ заставил Надю замедлить шаги. И она машинально начала передвигаться по комнате не так быстро, как прежде. Туда и обратно, туда и обратно... На Олины снимки она не взглянула.
Боря собрал их осторожно, будто они так и не высохли. Опустил в боковой карман и, пригнувшись, ушел.
Люся с чашкой и пузырьком, которые Наде не пригодились, стояла на балконе и неотрывно смотрела вниз.
В телефонных переговорах «безумной Евдокии», в желании Люси первой все увидеть и обо всем сообщить, в той бережности, с какой Боря Антохин раскладывал и собирал Олины фотографии, мне чудилось страшное. Я был уверен, что они искупают вину. Но каков же ее размер? Что именно они допустили там, в походе, если Оля не вытерпела? И что она в минуту отчаяния могла совершить? И кого могла встретить ночью... на неизвестной дороге?
Внезапно раздался звонок. Надя опустилась на стул. Я отяжелевшими ногами зашагал в коридор. Но Люся опередила меня.
— Митя Калягин! — с преувеличенной радостью воскликнула она. Точно мы только его и ждали.
— Ты на машине? — деловито спросила Евдокия Савельевна.
— Машина внизу! — ответила за него Люся, разглядевшая с балкона, что внизу стоит самосвал.
Митя виновато кивал на свои промасленные брюки: дескать, застали врасплох.
Он был действительно щуплым, и волос на голове почти не было.