Женщина. Берите, Давид. Все принадлежит вам, и мы и дети наши.
Вторая женщина. И моего возьмите, Давид!
Третья. Моего, моего!
Давид(берет ребенка и прижимает к груди, окутывая седою бородою) .
Тс… борода! Ай, какая страшная борода! Но ничего, мой маленький, прижмись крепче и смейся – ты самый умный. Сура, жена, подойди сюда.
Сура(плача) . Я здесь.
Давид. Отойдем с тобою немного. Я отдам вам, женщина, ребенка, я только немного подержу его. Отойдем же, Сура. Перед тобой мне не стыдно плакать ни слезами горя, ни слезами радости.
Отходят к стороне, и оба тихонько плачут. Видны только их старые согнутые спины и красный платок Давида, которым он вытирает глаза и мокрое от слез лицо ребенка.
Голоса. Тише. Тише.
– Они плачут.
– Не мешайте им плакать.
– Тише. Тише.
Анатэма на цыпочках, шепча: «Тише, тише», – подходит к музыкантам и о чем-то толкует с ними, дирижируя рукою. Понемногу шум растет. Уже давно, с полными стаканами в руках, ждут Бескрайний, Пурикес и Сонка.
Давид(возвращается, вытирает глаза платком) . Нате вам вашего ребенка, женщина. Он нам совсем не понравился, не правда ли, Сура?
Сура(плача) . У нас уже не будет больше детей, Давид.
Давид(улыбаясь) . Но, но, Сура. Разве все дети, какие есть в мире, не наши? У того нет детей, у кого их трое, шестеро и даже двенадцать, но не у того, кто не знает им счета.
Сонка. Выкушайте стакан содовой воды, почтенный Давид Лейзер, – это ваша вода.
Пурикес. Выкушайте, Давид, стакан, это принесет мне покупателя.
Бескрайний. Выпейте стакан боярского квасу, Давид. Теперь это настоящий боярский квас. Я могу сказать это смело: с вашими деньгами все становится настоящим.
Сура(сквозь слезы, улыбаясь) . Ну, я всегда же вам говорила, Иван, что у вас плохой квас. А теперь, когда настоящий, – вы мне не предлагаете?
Бескрайний. Ах, Сура…
Давид. Она шутит, Иван. Благодарю вас, но я не могу выпить столько и попробую у каждого. Очень-очень хорошая вода, Сонка! Вы открыли секрет и скоро разбогатеете.
Сонка. Я кладу немножко больше соды, Давид.
Странник( Анатэме тихо) . Правда ли, вы – близкий друг Давида Лейзера и скажете мне это? Правда ли, что он хочет построить…
Анатэма. Зачем так громко! Отойдем немного к стороне.
Шепчутся. Анатэма отрицательно кивает головой, – он правдив, – но улыбается и гладит старика по спине. И видно, что старик не верит ему. В течение дальнейшего Анатэма понемногу уводит музыкантов, шарманщика и народ за столбы, где их не видно – но слышен шум, восклицания, смех, короткие звуки как бы настраиваемых инструментов. Немногие оставшиеся почтительно беседуют с Давидом.
Хессин. Правда ли, Давид, что вы с Сурою уезжаете в Иерусалим, святой город, о котором мы можем только мечтать?
Давид. Да, это правда, Абрам. Хотя я стал здоровее, и уже совсем не болит у меня грудь…
Хессин. Но это же чудо, Давид?
Давид. Радость дает здоровье, Абрам, а служение богу укрепляет его. Но все же нам с Сурою недолго жить и хотелось бы отдохнуть взорами на невиданной красоте божией земли. Но зачем, старый друг, ты снова говоришь мне «вы», неужели ты еще не простил меня?
Хессин(испуганно) . Ой, не говорите, Давид. Если вы потребуете: скажи мне «ты» или убей себя, то я лучше себя убью, а «ты» не скажу. Вы – не простой человек, Давид.
Давид. Да. Я не простой человек. Я счастливый человек. Но где же веселый человек, Нуллюс, я что-то не вижу его… Ну, конечно, он готовит какую-нибудь шутку – я знаю его. Вот кто не омрачает лица земли унынием, Абрам, и не противится смеху, который на жизни, как роса на траве, и в лучах солнца сверкает многоцветно. Ну, конечно, он шутит – вы послушайте.
За столбами играет музыка; оркестр и шарманка с великим азартом исполняют ту музыкальную вещь, которую раньше играла одна только шарманка.
Звуки разорваны, немного дики, немного нелепы, но странно-веселы.
Бестолково свистит флейта, напоминая свист старой шарманки, что-то хрипит, и криво, забираясь куда-то в сторону, ухает труба. Одновременно с музыкою показывается и народ, идущий сюда, – это целое торжественное шествие. Во главе его, рядом с угрюмо шагаюшнм шарманщиком, идет танцующим шагом Анатэма: через плечо, на ремне – шарманка, рукоятку которой он вертит с величайшим усердием, пронзительно подсвистывая, дирижируя свободной рукою и бросая по сторонам и к небу приятные взгляды. За ним быстро таким же танцующим шагом идут музыканты и развеселившиеся бедняки. Проходя мимо Давида, Анатэма изгибает голову в его сторону и как бы к нему обращает весь свист свой, музыку и веселье. И так же изогнув шеи по направлению к Давиду, проходят музыканты и народ. И с шутливой укоризною, улыбаясь, Давид покачивает головою и расправляет свою седую, огромную бороду. Процессия скрывается.
Сура(растроганная) . Какая красивая музыка! Как хорошо! Как торжественно! Давид, Давид, неужели все это – для тебя?
Давид. Для нас, Сура.
Сура. Ну, что я! Я только умею любить своих детей. А ты, а ты…(С некоторым страхом.) Вы – не простой человек, Давид!
Давид(улыбаясь) . Так, так. Ну кто же я, – губернатор или даже генерал?
Сура. Не шутите, Давид. Вы – не простой человек!
Странник, который все время оставался здесь и видел торжественную процессию, теперь прислушивается к словам Суры и утвердительно кивает головою. Появляется веселый, несколько запыхавшийся Анатэма.
Анатэма. Ну как. Давид? По-моему, очень недурно. Прошли очень хорошо – я даже не ожидал! Только эта дурацкая труба!..(Танцующим шагом, насвистывая, снова проходит перед Давидом, как бы восстановляя в его памяти происшедшее. Хохочет.)
Давид(благосклонно) . Да, Нуллюс. Музыка была очень хорошая. Я еще никогда не слыхал такой. Благодарю тебя, Нуллюс, – своею шуткою ты доставил большое удовольствие народу.
Анатэма(к страннику) . А тебе понравилось, старик?
Странник. Понравилось. Ничего себе. Но то ли еще будет, когда все народы земли склонятся у ног Давида Лейзера.
Давид(изумленно) . Что он говорит, Нуллюс?
Анатэма. Ах, Давид! Это даже трогательно: люди влюблены в вас, как невеста в жениха. Этот удивительный человек, пришедший за тысячу верст…
Странник. Больше.
Анатэма. Спрашивал меня: не творит ли Давид Лейзер чудес? Ну, – а я засмеялся, я засмеялся.
Хессин. И меня он спрашивал о том же, но мне не было смешно: длинно ухо ожидающего – ему поют и камни.
Странник. Только шаг короток у слепого, а мысли у него долги.(Отходит и в дальнейшем, как тень, следит за Давидом.)
Уже близко к закату солнце и обнимает землю тенями. Великой тишиной прощания исполнен воздух, и сонно ложится пыль – розовая, теплая, познавшая солнце. Завтра, серую, поднимут ее тяжелые колеса, немые, таинственные шаги шествующих призрачно явятся и исчезнут, и развеет ее ветер н унесет вода, – сегодня она лучится, расцветает пышно, покоится в мире и красоте розовая, теплая, познавшая солнце.
Абрам Хессин прощается с Давидом и уходит. Торговцы собирают товар, готовятся закрывать лавки. Тишина и покой.
Анатэма(отдуваясь) . Фу, наконец-то! Ну и поработали мы с вами, Давид, – одна эта труба(закрывает уши) чего стоит.(Откровенно.) Мое несчастье, Давид, – это ужасно тонкий, невыносимо тонкий слух, почти, да, почти как у собаки. Стоит мне услышать…
Давид. Я очень устал, Нуллюс, и хочу отдохнуть. И мне бы не хотелось сегодня видеть людей, и вы не обидитесь, мой старый друг…
Анатэма. Я понимаю. Я только провожу вас.
Давид. Идем же, Сура, – вдвоем с тобою в покое и радости хочу я провести остаток этого великого дня.
Сура. Вы не простой человек, Давид.