Я прошу у вас прощения и хотел бы, чтоб вы забыли все, что я говорил вам об этом; однако сделайте мне одолжение, поднимитесь, хотя еще рано, и помогите Фоссез, которая очень больна. Я не сомневаюсь, что, видя ее в таком состоянии, вы не станете припоминать ей того, что было. Вы ведь знаете, как я ее люблю. Я прошу вас, сделайте мне одолжение“. Я ответила ему, «что я слишком его почитаю, чтобы обижаться на то, что исходит от него, что я пойду и сделаю все, как если это была моя дочь, и что пусть он тем временем отправляется на охоту и заберет с собой весь двор, чтобы не было никаких слухов.
Я распорядилась поскорее забрать ее из девичьей и поместила в отдаленную комнату вместе с моим врачом и несколькими женщинами, которые должны были помочь, и обеспечила ей хорошую помощь. Богу было угодно, чтобы она произвела на свет девочку, которая к тому же была мертвой».
У Маргариты вырвался вздох облегчения. Она поблагодарила небо за то, что все так обернулось, и снова легла в постель.
Вернувшись с охоты, Наваррец пошел проведать Фоссез, которая переживала свою неудачу и была обижена на то, что Маргарита сочла возможным вернуться к себе и лечь спать. Король бросился будить жену и стал упрекать, что она так безжалостно покинула его любовницу. И тут между супругами разразился ужасный скандал. Молодая королева, почувствовав себя оскорбленной, решила вернуться в Париж.
…В Париж, где она надеялась увидеть Шанваллона.
Через несколько дней после этой сцены Маргарита, начавшая было уже собирать чемоданы, выложила белье обратно в шкафы, отменила лошадей и заговорила с Наваррцем почти любезным тоном.
Откуда такая перемена?
Все дело в том, что, как ей стало известно, Шанваллон покинул Париж и отправился в Лондон, где герцог Анжуйский собирался начать ухаживать за королевой Елизаветой, «Дорогой братец» Маргариты действительно надеялся жениться на «женщине без мужчины», и пребывание его в Англии оказалось столь богатым на всевозможные пикантные события, что об этом, я полагаю, надо сказать несколько слов.
Как известно, королева-девственница отличалась непоколебимой строгостью нрава, и никто ни разу не видел, чтобы она проявила хоть какое-то подобие мягкости в отношении мужчин. В любых обстоятельствах взгляд ее оставался холодным. Однако, когда к ней прибыл герцог Анжуйский, она была так смущена, что, ко всеобщему изумлению, при первой же встрече поцеловала его прямо в губы…
Несколько растерявшийся, Франциск попытался произнести что-то любезное, по она тут же оборвала его:
— Я очень счастлива видеть вас, И я хочу, чтобы вы приняли это в память о сегодняшнем дне.
К нему приблизился камергер и протянул великолепный перстень.
Еще более сконфуженный, французский принц пролепетал слова благодарности. Но Елизавета не дала ему докончить и быстро потащила его в свои личные покои.
В течение трех месяцев английская королева оказывала ему всевозможные знаки внимания, и когда в феврале 1582 года Франциск собрался покинуть Англию, она разразилась рыданиями в присутствии всех своих министров и попросила принца впредь считать ее своей супругой.
Была ли «женщина без мужчины» действительно влюблена? Возможно. И если бы брак, задуманный Екатериной Медичи, не был в конце концов расстроен рядом политических событий, история англо-французских отношений, без сомнения, была бы иной…
Как только ей стало известно, что Шанваллон вернулся в Лувр, Маргарита снова повела себя с Наваррцем высокомерно, снова заказала лошадей и собрала свой багаж.
И в этот момент из Парижа пришло письмо. Екатерина Медичи, никогда не терявшая надежды разъединить Генриха Наваррского с его армией, написала дочери: «Было бы хорошо, если ваш муж прибыл бы с вами в Париж. Король ваш брат этого очень желает. Если вам не удастся его уговорить, захватите с собой Фоссез, и он последует за ней».
В конце февраля Маргарита выехала из Нерака, увозя с собой в наглухо закрытой карете разъяренную Фоссез. Как галантный кавалер, Генрих Наваррский сопровождал своих дам до Ламот-Сент-Эре, в Пуату, где их встречала специально прибывшая Екатерина Медичи.
В первый момент флорентийка решила, что задуманный ею трюк удался; но однажды вечером Наваррец поцелозал жену, подмигнул любовнице, пожал руку теще и возвратился к себе.
Нетрудно догадаться, что недовольны этим были все:
Екатерина и Маргарита, потому что замысел сорвался, Фоссез, потому любовник покинул ее с такой легкостью. А в результате путешествие из Ламота в Париж превратилось в сплошное препирательство трех женщин, причем Фоссез пришлось смириться с тем, что именно на нее была возложена ответственность за провал.
По возвращении в Лувр Маргарита ее просто прогнала.
Наваррец, у которого были свои информаторы в столице (и даже во дворце), тотчас об этом прознал и написал жене очень строгое письмо, приказав вернуть Франсуазу ко двору и обращаться с нею как с сестрой.
Ответ Маргариты был полон горькой иронии:
«Что касается вашей дочери, то, к моему великому сожалению, мне уже кое-что о ней говорили и продолжают говорить каждый день. Вы пишете, месье, что для того, чтобы заткнуть рот королевам или всем тем, кто говорит со мной об этом, мне следует отвечать, что вы ее любите и поэтому я тоже ее люблю; такой ответ можно было бы счесть подходящим, если бы речь шла о ком-то из ваших слуг или служанок, но только не о чашей любовнице! Будь я по своему рождению недостойна чести называться вашей женой, я ба не сочла такой ответ плохим; но, будучи такой, какая я есть, я нахожу его неприличным и никогда себе этого не позволю. Разумеется, вы не без основания полагали, что я подчинюсь вам, поскольку по вашей милости я уже пережила больше, чем любая другая не только принцесса, но и простая девушка в состоянии пережить, оказывая ей помощь, скрывая ее оплошность, а потом и пряча ее у себя. И если все это нельзя назвать желанием вам покориться, то я не знаю, что вы под этим подразумеваете…»
Екатерина Медичи давно уже хотела высказать зятю все, что о нем думает. И она написала ему поразительное письмо, которое приводится ниже и в котором она без обиняков указывает на то, что мужу, обманывающему свою жену, незачем трубить об этом на всех перекрестках:
«Вы, конечно, далеко не первый молодой супруг, который ведет себя так неблагоразумно в подобных обстоятельствах; но, по моему мнению, вы первый и единственный, кто после всего случившегося позволяет себе разговаривать в таком тоне со своей женой. Мне выпала честь быть женой короля, моего господина и вашего суверена, и должна сказать, что самым большим для него огорчением было то, что я узнала о таком же событии. Поэтому, когда м-м Флеминг оказалась беременной, он счел необходимым отослать ее; с м-м Валансийской, как и с м-м д`Этамп, тоже все было по чести. Нельзя так обращаться с порядочными женщинами, тем более из такого дома, нельзя оскорблять их в угоду какой-то потаскухе, потому что всем известно о ребенке, которого она родила. Вы слишком благородного происхождения, чтобы не знать, как вам следует вести себя с дочерью вашего короля и с сестрой того, кто правит сегодня всем этим королевством и вами, с женщиной, которая, помимо всего прочего, чтит вас и любит так, как и положено порядочной женщине. Именно я приказала отослать из дворца „это красивое животное“, потому что, пока я жива, я не допущу ничего, что могло бы испортить или убить дружеское расположение столь близких мне людей, как моя дочь, не допущу, чтобы близкие мне люди враждовали друг с другом.