— А теперь, — сказала ему г-жа Дон, — надо, чтобы ты стал депутатом!
Как раз в октябре одно место от департамента Буш-дю-Рон оказалось вакантным по причине отставки занимавшего его г-на де Боссе. Адольф решил воспользоваться этим случаем. «Но, — пишет Морис Реклю, — тогда действовал в соответствии с законом о выборах от 1819 года избирательный ценз, и Тьер, которого ни журналистские заработки, ни жалованье государственного советника, ни большой успех изданной им „Истории Революции“ не обогатили, не был достаточно состоятельным налогоплательщиком, чтобы заплатить налоговую „квоту“, составляющую избирательный ценз. Что же делать? Как за один день превратиться в капиталиста или крупного собственника?
У Адольфа тут же появилась идея. Он прибежал к Софи и объяснил, какая у него проблема.
Уже на второй фразе она с нежностью оборвала его:
— Г-н Дон заплатит, — сказала она.
И верно, 18 октября «Гражданское товарищество землевладельцев Руджиери и Сен-Жорж», контроль которого осуществлял муж Софи, уступило Адольфу недавно построенный дом (№ 3 по улице Нев-Сен-Жорж). Стоимость дома составляла сто тысяч франков.
У г-на Тьера такой суммы не было. Он подписал переводной вексель, предъявление которого г-н Дон и друзья его жены, проявляя истинное рыцарство, постоянно откладывали.
Став собственником, молодой государственный советник отправился в Экс, где выставил свою кандидатуру на выборах и был избран 21 октября.
2 ноября он уже был товарищем министра…
Г-жа Дон, вне себя от радости, собственными руками любовно приготовила ему сочное телячье рагу…
23 ноября 1830 года Адольф Тьер, не устававший разглагольствовать в светских гостиных и перед зеркалом в спальне г-жи Дон, впервые поднялся на депутатскую трибуну.
Его тщеславное многословие неприятно поразило Национальное собрание.
Морис Реклю сообщает мнение трех участников того заседания.
— Он похож, — говорил один из них, — на тех провинциальных цирюльников, которые в наших южных провинциях ходят от дома к дому и предлагают всем свои услуги…
— А вы, собственно, видели его? — спрашивал другой. — Мрамор трибуны скрывает его фигуру до самых плеч, а огромные очки прячут все остальное. Бедняга Лаффит, желая казаться значительным человеком, для наглядности обзавелся заместителем, которого не увидишь невооруженным глазом…
— Это, конечно, верно, что его почти не видно, — с плохо скрываемым сарказмом говорил третий, — но зато его слышно. Что за акцент! Маленький Адольф говорит о финансах так, как какая-нибудь торговка рыбой о своем родном городе…
Эти критические высказывания возмутили г-жу Дон.
Она усадила маленького Адольфа к себе на колени и постаралась утешить его.
— С сегодняшнего дня, — сказала она ему, — при поддержке моего мужа я собираюсь создать у себя нечто вроде маленького двора. Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы эти люди обожали меня, подчинялись мне и слепо следовали за мной. Чтобы доставить мне удовольствие, они помогут тебе. И когда я скажу: «Он прекрасно выступил», — все начнут аплодировать тебе. Когда скажу: «Он очень умен», — все станут кричать, что ты гений. Короче, из поклонения мне они станут угодничать перед тобой…
Приободрившись, маленький Тьер осушил слезы, и так как у него было доброе сердце, он увлек свою любовницу на диван и лучшим из способов выразил ей свою признательность…
В июле 1831 года Тьер вторично поднялся на трибуну. На этот раз друзья г-жи Дон успели подготовить Национальное собрание, и оратор имел большой успех. Софи, расточая то тут, то там двусмысленные улыбки, не скупясь на обещания одним и позволяя некоторые вольности другим, добилась того, что в конце концов, навязала всем своего маленького человечка.
Завоевав трибуну, Тьер практически никогда больше ее не покидал. На каждом заседании он карабкался, точно гномик, просил слова, цитировал Вергилия, Тацита, Руссо, Вольтера, упивался собственными фразами и, наконец, совершенно оглушил своим марсельским краснобайством самую недоброжелательную часть депутатов.
В конце июля 1832 года, стремясь вознаградить его за все огорчения, г-жа Дон решила повезти Тьера на месяц в Тун, где вместе с мужем и дочерьми собиралась провести курортный сезон.
Через несколько недель вся компания была уже в Венсене и играла перед соседями убедительный спектакль милого доброго семейства.
Тьер никогда не был так счастлив, как в дни своего волшебного отпуска. Каждый день они совершали долгую прогулку, и тогда все удовольствия сливались для Адольфа в одно целое. Одной рукой он ласкал Софи, а другой, если можно так сказать, говорил о политике с г-жой Дон.
Этому идиллическому существованию неожиданно наступил конец, после того как от короля однажды пришло послание. Луи-Филипп, срочно нуждавшийся в человеке, не обремененном чрезмерной щепетильностью, для эффективной борьбы с министром Дюпеном, чья значительность начинала мешать, призывал к себе Тьера. Последний, поняв, что ему улыбнулась удача, обнял г-жу Дон, вскочил в карету и, весь взмыленный, примчался в Тюильри.
— Только вы можете помочь мне сформировать правительство, — сказал ему Луи-Филипп. — Тьер пожалел, что рядом не было Софи: ей было бы приятно услышать это, и спросил, чем он может быть полезен монарху.
— Спасите меня от Дюпена, который мечтает о президентстве. Убедите Сульта, подберите подходящих людей, и вы получите портфель министра.
Ровно через неделю кабинет был составлен, и Тьер стал министром внутренних дел.
Как только он уселся в министерское кресло, любовнику г-жи Дон пришлось заняться крайне деликатным делом: речь шла о необходимости арестовать одну из самых известных женщин Франции. Осуществленный публично, на глазах у большого количества свидетелей, этот арест, без сомнения, обеспечил бы министру благорасположение короля и безграничные его милости. Женщиной, против которой ему предстояло бросить все полицейские силы королевства, была герцогиня Беррийская, мать герцога Бордосского, ставшего Генрихом V после отречения Карла X…
Надо признать, что обаятельнейшая герцогиня с некоторых пор вызывала массу беспокойства у Луи-Филиппа. После Июльской революции она последовала за королевской семьей в Англию и сразу установила прочные контакты с бесстрашными легитимистами, целью которых было свергнуть Июльскую монархию и возвести на престол ее сына.
21 января 1831 года, оповещенная об этих планах, она торжественно объявила о своем согласии принять титул регентши королевства «по прибытии во Францию».
Герцогиня покинула Англию 17 июня, высадилась в Роттердаме, пересекла Германию, Тироль, Ломбардию, Пьемонт и прибыла в Геную под именем графини де Сагана 8 июля.
По просьбе Луи-Филиппа король Сардинии Карл-Альберт отказал ей в пристанище, и
изящная заговорщица поселилась в провинциальной гостинице в Масса. Там она провела зиму, принимая у себя вандейцев, легитимистов, бывших офицеров Карла X, готовых принять участие в заговоре против узурпатора, а также сотни тайных агентов. Всем и каждому она обещала в будущем оказать доверие:
— Мы непременно добьемся успеха, потому что мы боремся за самую прекрасную и самую благородную цель нашей жизни! Кому во Франции хватит смелости встать на пути матери, требующей вернуть сыну наследство от имени шестидесяти королей и восьми веков славы?..