— И сколько же времени должно пройти, пока вы наконец забудете обстоятельства нашей свадьбы?
— Думаете, забыть так легко? Да можете ли вы вообразить мои чувства, когда я без всякого предупреждения узнаю, что через час уже буду обвенчана с каким-то незнакомцем, которого только что вытащили из самой позорной тюрьмы Лондона? Можете представить, что мне пришлось испытать? — Она помедлила, но Джеррен молчал. — И потом — в библиотеке — мне никогда не забыть, какой мною владел ужас. Изо всех сил старалась я его скрыть, но он все равно звучал в каждом дерзком слове.
Джеррен взял ее руку и поднес к губам.
— Бедная моя девочка, — обронил он, слабо улыбнувшись. — В этом не было никакой необходимости.
Щеки ее порозовели, пальцы затрепетали в его руке, но голос звучал твердо: — А откуда мне было знать? Сэр Чарльз, как вы сами понимаете, представил мне ваш характер в самом неприглядном свете. Хоть потом я и разобралась, что он солгал, но не могу простить ни ему, ни вам этого унизительного венчания.
— Но ведь каждый день происходят свадьбы, — тихо произнес он, — в которых пары знают друг о друге ненамного больше нашего, и склонность друг к другу имеют такую же, но тем не менее стараются быть терпимыми. Как вы думаете, будет большим безумием надеяться, что и мы попытаемся сделать то же?
— Будет большим безумием, — возразила она, — не заметить, что мы это уже делаем.
— Вы так считаете? Мы просто научились быть более вежливыми друг с другом. — В голосе Джеррена слышалась мягкая насмешка. — А ведь я вовсе не это имел в виду, и вы прекрасно меня поняли. Нынешнее положение вещей не может продолжаться вечно! — Она попыталась вырвать руку, но он только сильнее сжал свою, а другой — обнял ее за плечи, заглядывая в испуганное лицо. — Надобно признаться, что женившись на вас подобным образом, я поступил недостойно. Узнав о намерениях сэра Чарльза, мне следовало не соглашаться ради собственной выгоды, а отказаться ради вашего блага. Тем не менее, каким бы странным образом ни завязался этот узел, теперь вы — моя жена, Антония, и не можете вечно держать меня на почтительном расстоянии. И если не можете простить, то, во имя неба, забудьте!
— Джеррен, я вас умоляю! — она пыталась оттолкнуть его. — Отпустите меня!
Он рассмеялся и покачал головой: — Как раз этого я никогда не сделаю, даже если вы считаете, что питаете ко мне самую черную ненависть. — Он не отпускал ее, поцелуями заглушив протесты, и через минуту она затихла в его объятиях. Покрывая ее шею поцелуями, он со смехом шепнул: — А ненависть и любовь, возлюбленная моя, зачастую перепутываются в душе.
Неожиданно снова перепугавшись, Антония начала неистово бороться.
— Отпустите меня! О, Джеррен, пожалуйста!
Железные объятия ослабели, она вырвалась из ласкающих рук и прижала ладони к пылающим щекам. Ее встревожило не только его поведение, но и собственная реакция, неожиданное осознание, насколько же за эти недели изменилось ее отношение к нему. К такому открытию она оказалась не подготовлена и была до крайности смущена.
Только через минуту она снова осмелилась взглянуть на Джеррена. Он сидел в ушу кареты, откинувшись и скрестив на груди руки; поймав ее взгляд, коротко сказал: — Ни сейчас, ни потом — никогда не бойтесь меня.
Не такой уж я злодей.
Она не поняла, обиделся он или же сердится, но знала только, что не хотела бы ни того, ни другого. И примирительно положила руку ему на локоть: — Джеррен, простите меня! Я и сама не понимаю, что чувствую к вам. Возможно, вы и правы, и ненависть перепутывается с любовью. Первой я знала предостаточно, а второй не знала вовсе. — Она запнулась; в поднятых на него черных глазах был уже не вызов, а мольба. — Ведь вы будете терпеливы, правда? И оставите между нами все как есть, на время?
Лицо его смягчилось, он накрыл ее руку своей.
— Даю слово, что вам нечего страшиться, — тон был несколько натянут, — и я потерплю, хоть по натуре и не очень терпелив. Так что, Антония, не заставляйте меня ждать слишком долго.
Однажды в конце апреля в утреннем выпуске «Лондонской газеты» появилось объявление о помолвке Джессики Челгроув и графа Дирэма. Антония увидела объявление первая и с некоторым нетерпением ждала, как отреагирует Джеррен, который воспринял новость с восхитительным спокойствием, даже если без укола сожаления и не обошлось. Показывая Антонии объявление, он, широко улыбаясь, заметил: — Итак, миссис Челгроув в конце концов одержала победу! Готов заключить пари, сегодня она — самая счастливая женщина.
— А мисс Челгроув? — не удержалась от вопроса Антония. — Она счастлива, как вы думаете?
Джеррен смотрел прямо на нее.
— Даже если и нет, — он говорил размеренно, — не сомневаюсь, она найдет немалое утешение в графском титуле. Она ведь тщеславна, хоть всеми силами пытается это скрыть.
Антонии, уловившей в его словах горечь, которой на самом деле не было, сразу расхотелось развивать эту тему дальше. В конце концов, именно из-за тщеславия Джессики, а не из-за великодушия Джеррена они так и не убежали, чего боялась миссис Челгроув. Он-то, возможно, и хотел этого, но Джессика, хоть и потерявшая голову, все же не позволила сердцу возобладать до такой степени, чтобы, забыв все на свете, пожертвовать своим личным пэрством. Антония припомнила слова Люси, что Джеррен не держит сердце открытым, и неожиданно для себя встревожилась: а ведь за нынешним его бесшабашным поведением, как и за продолжавшимся флиртом с Джессикой вполне могла скрываться боль, гораздо более глубокая, чем он позволял себе показывать.
От этой тревожной мысли настроение у нее совсем испортилось, еще более усилив неразбериху переживаний. Всю свою жизнь жаждавшая хоть малой любви и привязанности, она теперь была напугана силой эмоций, разбуженных в ней Джерреном, ибо испытанное раньше влечение к Винсенту казалось сейчас слабым и ничего не значащим. Джеррен же с самой их первой встречи в библиотеке вызывал в ней чувства самые неистовые — ненависть, страх, гнев на затруднительное, обидное положение, в котором она оказалась из-за сделки Джеррена с сэром Чарльзом; впоследствии к ним прибавилось еще и презрение за его заигрывание с Джессикой Челгроув и другими женщинами. Теперь она уже и сама не понимала своих чувств, за исключением того, что он постоянно обитал в ее мыслях и тревожил мечты, что она остро ощущала его постоянное физическое присутствие и что испытание видеть его оказывающим знаки внимания другим женщинам наполняло ее с трудом скрываемой яростью.
Пытаясь защититься, она укрылась за стеной отчужденности, выказывая равнодушие, которого на самом деле не питала, ибо интуитивно понимала, что, позволив этой буре чувств одержать над собой верх, она принуждена будет сдаться, и тогда разрушится та внутренняя цитадель духа, которая одна только позволила ей в свое время выдержать жесткое неестественное воспитание, да и сейчас помогла держаться.
Подавленность продолжала владеть ее душою и тогда, когда вечером они с Джерреном вместе отправились на раут, устраиваемый миссис Келшелл. Нервы у Антонии были натянуты до предела, внутри все дрожало от напряжения, и даже то, что она выглядела восхитительно в новом платье из розовой тафты, с матово мерцающими в напудренных волосах жемчугами — последним подарком Джеррена, — и осознавала это, нисколько не улучшило настроения, и комплимент, сделанный Джерреном, остался без отклика.
Когда они приехали, в гостиных было уже полно народу, гомон голосов почти заглушал звучание скрипок, и первым, кого увидала Антония, оказался Винсент.