— Какие действия вы подразумевали, говоря о совершеннолетии?
— Я намеревалась покинуть этот дом навсегда! — Антония вдруг поднялась и заметалась по комнате, словно понимая с сожалением и о неудавшемся бегстве, и о событиях, послуживших причиной неудачи. — Я давно бы уехала, но знаю: до тех пор, пока это в его власти, он будет возвращать меня сюда и наказывать, а выдержать такое наказание я не в силах. Потому и заставила себя сдерживаться, терпеливо дожидаясь того дня, когда смогу получить официальную свободу. Джеррен, облокотившись на резной выступ каменного камина, молча наблюдал за нею, восхищаясь гибкостью и грацией сильного тела, скрыть которые не могли даже многочисленные жесткие юбки. И наконец испытующе заметил: — Чтобы получить свободу, возможно, пришлось бы чем-то жертвовать. А если бы дед лишил вас наследства?
— Думаете, меня бы это огорчило? — Голос ее дрожал гневом и презрением. — Ненавижу богатство Келшеллов и все, что оно олицетворяет! Я была бы в тысячу раз счастливее, если бы без гроша, но свободная, бродила по дорогам с соплеменниками матери, чем быть наследницей в этой мрачной тюрьме. Полагаю, вы не осмелитесь сомневаться?
— Я не сомневаюсь, что вы именно так и считаете, — ответил он с легкой насмешкой, — и, веди вы подобную жизнь с самого рождения, так оно и было бы. Но сейчас цыганская жизнь отнюдь не покажется медом вам, привыкшей сладко есть и мягко спать.
— Вы-то, конечно, в том не сомневаетесь, — она надменно вскинула подбородок. — Между тем как само выше присутствие здесь означает, что комфорт вам дороже всего на свете.
— Пожалуй, сейчас он означает для меня гораздо больше, чем раньше, до пребывания в Ньюгейте, — признал Джеррен. — До той поры я принимал его как должное, так же, как, вероятно, и вы. Нужно близко познакомиться с бедностью и тяготами, чтобы по достоинству оценить жизненные блага. — Он помолчал, рассматривая Антонию одновременно с недоверием и любопытством. — Неужели вы и в самом деле намеревались убежать отсюда в мир одна, без друзей, без денег?
Лицо ее стало вызывающе враждебным, и весь вид красноречиво подтверждал пренебрежительный тон речей; поворачиваясь, чтобы поставить на место так и не раскрытую книгу, она резко бросила через плечо: — Все бы отдала, только бы сбежать и из этого дома, и от безумной тирании деда. Уж я бы не голодала, уверяю вас.
— Вот в этом-то сомневаться не приходится, — сухо откликнулся он. — С вашим лицом и фигурой вы незамедлительно обрели бы заступника. Но тогда я в полном недоумении: если вы готовы к такому, то почему же тогда так горько жалуетесь на то, что произошло?
Она снова медленно повернулась лицом. Надменно кривились гордые губы, презрительно изгибались черные брови.
— Уж не пытаетесь ли вы доказать, что есть какая-то разница?
Секунду или две он еще рассматривал ее, потом не торопясь, спокойным шагом приблизился, положил левую руку на полку у самого плеча Антонии, а правой слегка взял ее за подбородок, так что ей волей-неволей пришлось смотреть ему в глаза.
— О, разница огромная, дорогуша. — Губы его тронула улыбка. — Волею случая я ваш муж.
Она стояла, напряженно выпрямившись, высокомерно не делая ни малейшей попытки высвободиться, но в темных, выражающих неприязнь глазах, за сердитой враждебностью он прочел страх, и его вдруг пронзило острое сострадание и яростное негодование на самого себя; рука скользнула к ее запястью, он поднес ее пальцы к губам и мягко поцеловал.
— Чтобы привыкнуть к обстоятельствам, нам обоим нужно время. Мне, разумеется, очень хотелось бы познакомиться с вами получше, но сейчас, мадам, позвольте пожелать доброй ночи.
Он выпустил ее руку, поклонился, отступая назад, и ушел. Уже закрылась дверь, а Антония все стояла, прислонившись к полке, потрясенная и озадаченная, прислушиваясь к решительным шагам.
Сэр Чарльз Келшелл был зол и не пытался этого скрыть.
Полусидя на огромной кровати, обложенный грудой подушек, при свете дня он казался еще более сморщенным и похожим на труп, чем вчера вечером, и со злорадством и раздражением смотрел на Джеррена, шедшего к нему через всю комнату. Отмахнувшись от учтивого приветствия, он заговорил с гораздо большей, нежели обычно, яростью: — Уж не пытаетесь ли вы сделать из меня дурака, Сент-Арван? Думаете, раз сожгли свой вексель, так и можете играть мною? Деньги пока еще не в ваших руках!
Джеррен с удивлением смотрел на него, чувствуя, как в душе зарождается неприязнь к этому старику. Потом холодно произнес: — Не понимаю вас, сэр. И не потерплю, чтобы со мною так разговаривали.
— Потерпите, потерпите, молодой человек, да еще как! А дабы помочь вам понять, разрешите напомнить, что не для того я входил в такие расходы и беспокойство, чтоб Антония оставалась вашей женою лишь на бумаге.
— Проявите терпение, сэр Чарльз! — Тон Джеррена стал жестче, а манера — еще более вежливо ледяной. — Поскольку с вашей внучкой мы впервые повстречались только на свадебной церемонии, то не стоит ждать, что я немедленно предъявлю на нее свои супружеские права. — Он умолк, с растущим недоверием рассматривая лицо старика. — Боже святый! Так вы именно этого и ждали! Неужели вы нисколько не считаетесь с нею?
— Считаться? С нею? — Хриплый, насмешливый шепот прозвучал, словно змеиное шипенье. — Не обманывайтесь, Сент-Арван! Держаться и говорить, как леди, она научилась, но в душе осталась такой же цыганкой, как и ее мать. Нечего деликатничать! Унизьте ее, сломите ее дух, покажите, что вы — господин!
Прежде чем ответить, Джеррен помолчал, с нарастающей неприязнью приглядываясь к старику. До сего момента ему казалось, будто Антония преувеличивает, говоря о ненависти деда, но теперь стало ясно, что это — правда. Ненависть, неприкрытая, обнаженная, смотрела из глаз и звучала в голосе сэра Чарльза, когда он давал этот грубый совет — или то был приказ?
— Чтобы внести полную ясность, сэр Чарльз, — резко произнес наконец Джеррен, — давайте кое-что уточним. Соединить нас узами, которых оба мы не хотели, вы смогли, но на этом ваша власть закончилась. Что воспоследует дальше — касается только нас двоих, и я не намерен обращаться со своей женой так, чтобы разрушить крохотную надежду на дружелюбие, которую судьбе угодно было подарить.
Можно было ожидать, что такая отповедь вызовет у сэра Чарльза новый приступ ярости, но, как ни странно, она оказала противоположное воздействие. Сэр Чарльз опять затрясся в беззвучном смехе, сверкая насмешливыми глазами.
— Что, уже попались в сети к этой черноглазой ведьме? Берегитесь, Сент-Арван! Именно такая красотка и загубила моего сына. И вас может загубить.
— Благодарю за предостережение, — отрезал Джеррен, — и — прошу простить. Я выполнил ваши условия. И на этом — все!
— Погодите! — снова приказал Келшелл, словно желая проверить, станут ли ему подчиняться. — Хочу дать еще одно предостережение, а вы хорошо сделаете, если прислушаетесь к нему. Жизнь моя на исходе, а как только я умру, вам будет грозить смертельная опасность.
Тон его был спокойным и сдержанным, совершенно не таким, как раньше, и весьма неожиданно произвел на Джеррена впечатление. Он испытующе смотрел в глаза Келшелла, сверкающие, пронзительные, живые на этом почти уже мертвом лице, и видел в них вполне здравый ум.
— Смертельная опасность, — повторил старик. — Пока я жив, в моей власти помешать коварным замыслам родственника, но с моей смертью и состояние, и эти алчные замыслы будут уже вашей заботой. А если вы умрете, не оставив потомства, то все это унаследует Антония.
— Антония, — подчеркнул Джеррен, — но не Роджер Келшелл.
Усмешка искривила губы сэра Чарльза.
— У Роджера есть сын.