— Надень свое вишневое платье из парчи, — тихо сказал ей Доминик, лаская взглядом се тело.
Кэтрин почувствовала, как кровь прилила к щекам. Он просил ее надеть то самое платье, которое было сшито специально для обольщения.
— Да, милорд, — сказала она, едва дыша.
— Повар приготовит нечто особенное. Надеюсь, тебе понравится.
Взгляд его обещал куда более изысканные радости после ужина, и Кэтрин покраснела еще сильнее.
— Я вернусь домой пораньше, — пообещал он и поцеловал ее руку. — До вечера, дорогая.
Кэтрин долго смотрела ему вслед, любуясь его великолепной фигурой: узкими бедрами, широкими и сильными плечами, стройными ногами и прямой спиной.
День для Кэтрин тянулся невыносимо медленно. Ожидание скрасило лишь общение с маленьким Яношем, хотя сегодня мальчик внушал ей особенно сильную тревогу.
— Я скучаю по ним, Катрина, — говорил он. — Так сильно, что у меня болит вот здесь.
Он приложил ручонку к левой стороне груди. Кэтрин обняла ребенка.
— Я знаю, Янош, но скоро ты привыкнешь здесь и полюбишь нас так же сильно.
— Я и сейчас вас люблю. Но я скучаю по Меделе, по Персе, по Ставо. Я скучаю по ребятам, по танцам, по скрипкам. Мне хочется идти рядом с повозкой, путешествовать по новым красивым местам.
— Ты полюбишь здешний край, — пообещала Кэтрин, втайне надеясь на то, что школа поможет Яношу забыть бродячую жизнь и табор, но сейчас надежда ее стала таять.
Кэтрин почитала мальчику сказку перед сном, затем ушла, оставив Яноша на попечение Персиваля. Вернувшись к себе, она присела у камина. Близился час свидания. По телу ее пробежала дрожь от предвкушения наслаждения. Она приняла ванну, тщательно оделась, волосы собрала в пучок.
Взглянув на себя в зеркало, она покраснела. Вырез был настолько глубок, что, быть может, и не стоило надевать это платье, но когда она, войдя в гостиную, увидела взгляд Доминика, сомнения исчезли.
— Ты сегодня красива как никогда, — шепнул он, легонько целуя ее в щеку. — Я часто представлял тебя в таборе одетой как леди.
— В самом деле?
— Да, хотя мне, как цыгану, стыдно в этом признаваться.
— А теперь, — улыбнулась Кэтрин, — когда ты знаком и с Катриной, и с Кэтрин, какую из нас двоих ты предпочтешь? Леди или цыганку?
— Я предпочту, любовь моя, чтобы в тебе было понемногу от обеих.
Доминик улыбнулся, и вновь по телу Кэтрин прокатилась дрожь предвкушения.
Ужин накрыли в столовой. Золотые кубки, фарфоровые тарелки, золотые канделябры украшали стол.
— Как чудно, — воскликнула Кэтрин. — Боюсь, все это стоило тебе немалых хлопот и средств.
Доминик поднес к губам ее руку.
— Для тебя, моя любовь, мне ничего не жаль.
На ужин подавали лососину, спаржу, рулет из телятины, колбаски и перечный пирог. На десерт были пирожные, сделанные в виде ежиков с миндальными орешками вместо иголок, и шампанское. Чай с печеньем они пошли пить в гостиную.
Но, каким бы вкусным ни был ужин, ели они мало. Кэтрин так волновалась, что не могла заставить себя проглотить ни кусочка. Доминик, похоже, буквально заставлял себя есть. Сегодня он был в ударе. Ни разу Кэтрин не слышала от него столько комплиментов, не чувствовала такого нежного внимания. Неудивительно, что он пользовался огромным успехом у лондонских дам!
И самое главное, Кэтрин чувствовала его желание к ней в каждом его жесте, каждом взгляде. Были моменты, когда ей хотелось встать, схватить его за руку и потащить наверх, в спальню.
Но она сдерживалась. Ждала, как положено леди, вежливо улыбалась и поддерживала беседу. Доминик должен сделать все сам.
— Моя драгоценная жена, — сказал он наконец, делая упор на последнем слове. — Думаю, нам пора отправиться отдыхать.
Горячий взгляд его остановился на ее груди, практически обнаженной, и он взял ее за руку.
— Да, милорд, — ответила Кэтрин, облизнув пересохшие губы.
— Доминик, — поправил он, касаясь кончиком пальца ее плеча.
— Доминик, — еле слышно повторила она.
Рука об руку они поднялись по лестнице. Доминик поднял Кэтрин на руки. В спальне он опустил ее на ковер и, целуя в затылок, стал расстегивать платье.
Через несколько минут она стояла перед ним обнаженная. Он вытащил шпильки из прически, и огненные волосы ее каскадом упали на плечи. Еще немного — и он стоял перед нею без одежд, и кожа его, смуглая и гладкая, при свечах казалась бронзовой.
Доминик наклонился к Кэтрин. Головокружительный поцелуй лишил ее способности дышать, и Доминик, подхватив ее на руки, отнес на мягкую перину.
— Ты нужна мне, моя огненная кошечка, как никогда еще не нужна была женщина.
С этими словами он вошел в нее, тяжелый и мощный, и они слились воедино.
— Кэтрин, — прошептал он, двигаясь все быстрее и глубже, такой тугой и горячий, что, казалось, готов был взорваться. Боже, как хорошо ему было с ней, как приятно чувствовать на своих плечах ее маленькие руки, видеть, как она запрокидывает голову, достигая вершины страсти. Он хотел произнести слова любви, те, что она ждала от него, слова, которые могли бы соединить их сильнее любых других уз.
Он смотрел, как закрывает она глаза, как маленький розовый язычок се быстро обводит пересохшие губы, и тут краем глаза он увидел вырезанную на спинке кровати метку.
Грэвенвольдский крест. Сто лет назад мастер выгравировал его на полированном дереве, пятнадцать лет этот крест ненавистью жег его сердце. Крест Грэвенвольдов. Шесть поколений, отмеченных им, несли его как символ богатства и власти. Шесть поколений — а сейчас, быть может, будет зачат тот, кто понесет его дальше. Наследник титула и богатства Грэвенвольдов, ребенок, который когда-нибудь примет из его рук земли и состояние — то, что больше всего на свете любил его отец.
Доминику показалось, что смех его отца эхом отозвался в этой спальне, так, будто старый маркиз стоял в дверях. Заклиная видение исчезнуть, Доминик снова и снова входил в Кэтрин, он видел, что она достигла своего пика, и теперь делал все, чтобы достичь своего.
Но словно назло плоть его спазматически сжалась, не давая излиться семени. Мускулы готовы были лопнуть от нечеловеческого напряжения. Кровь и плоть находились в войне друг с другом и с его волей. Доведенный почти до неистовства в неутолимом желании, он застонал, и стон его слился со стоном Кэтрин. Ее била дрожь. Волна страсти донесла ее до следующего гребня. Он двигался как сумасшедший, но освобождения не было, каждая клеточка его тела, каждая мышца дрожала от чудовищного напряжения, но разрядка так и не приходила.
Он начинал понимать, что сегодня ничего у него не получится, и отчаяние захлестнуло его. Тело оказалось вернее цыганским клятвам, чем мозг. Он вновь одержал верх над отцом, но победа оказалась пирровой. В этой борьбе он потерял самого себя.
Кэтрин чувствовала, как начинает спадать и вторая волна. Она ждала, что Доминик вот-вот присоединится к ней, но неожиданно он вышел из нее, по-прежнему горячий и твердый, и отвернулся к стене.
— Что с тобой? — прошептала она.
Кэтрин испугалась. Она встала, обошла кровать, присела рядом с ним и дотронулась до плеча. Мускулы его были напряжены, костяшки пальцев, плотно сжатые в кулаки, побелели.
— Что случилось? Что я сделала не так?
Доминик посмотрел на нее с грустью. Лицо его исказила гримаса боли.
— Похоже, любовь моя, что мозг мой и сердце приняли тебя как мою жену, а тело… нет.
Господи!
— Позволь мне помочь тебе. Дай я…
— Нет, — сказал он, перехватив ее руку. — Нет.
Скатившись с кровати, он достал халат и накинул его на плечи.
— Я боялся, что может случиться нечто подобное. Прости.