Даже бледная вероника сохранила свое достоинство, ни один лепесток ее не был смят. Луговые лилии замерли, словно созданные из воска и слоновой кости. Маленький голавль из рва, заблудившись, метался среди маргариток, трепеща красными плавниками.
Взявшись за руки, мы спустились по деревянным ступеням и ступили на волшебное стекло лабиринта. Я провела Роба через все повороты, и мы прошли мимо развалин нижнего шлюза, где в грязи у подножия каскада валялась статуя ловившей рыбу кошки, как свидетельство опрометчивости тех, кто трогает то, что не положено.
Повсюду валялись обломки, но ров вернулся в свои берега, и лебеди счастливо ловили рыбу в озере рядом со своей серой флотилией. Старый дом, как мираж, возвышался над своим отражением, и только след от воды показывал, как высоко поднималось ночью наводнение. Весь забрызганный грязью, будто ржавый, под лимонными деревьями стоял «фольксваген». А на мосту стоял и озирался мой троюродный брат Френсис.
Другой Эшли. Светлые волосы, серые глаза, изящное сложение и тот же милый изгиб губ, какой был у моего отца. Мой добрый братец, поэт. Разоренный сад, грязь на мосту, затопленную аллею он созерцал с мечтательным выражением и разве что намеком на ужас.
Френсис увидел нас. Если он и заметил что-нибудь странное в изжеванной одежде Роба или моей ночной рубашке, измазанном халате и босых ногах, то ничем не выдал этого.
– Бриони! – воскликнул он, просветлев. – Роб, я рад тебя видеть! Ради бога, что это вы тут делаете? Наверное, ночью была буря, судя по этому разгрому. А я думал, верхний шлюз выдержит любой ливень.
– Выдержал бы, если бы кое-кто туда не сунулся, – прямо ответил Роб и добавил, когда Френсис выпучил глаза: – Да, разгром больше, чем ты думаешь. Мы должны многое рассказать тебе, и слушать будет не совсем приятно, но боюсь, это не может ждать.
Френсис переводил взгляд с меня на Роба и обратно. Только теперь он заметил необычность в наших нарядах.
– Тогда давайте. Рассказывайте.
Посмотрев на меня, Роб кивнул:
– Это твоя история, милая. Начинай.
И я рассказала, с самого начала, с крутой баварской дороги, не упустив ничего, кроме нескольких деталей, касавшихся только нас с Робом. Я также ничего не сказала о секрете «Ручья» Уильяма, это я хотела рассказать Робу наедине. Когда я дошла до сцены с Эмори и Джеймсом в моем коттедже прошлой ночью, то замялась, не зная, как умолчать о звонке Лесли Оукера и о том, почему вдруг Эмори принял свое убийственное решение, но мне не стоило беспокоиться: всевозрастающий гнев Роба дошел до той точки, когда он, услышав о нападении Эмори, уже ничего не замечал, поглощенный собственной яростью. Я так до сих пор и не уверена, выразилась ли та вспышка ярости в словах или с силой бронебойного снаряда поступила прямо из его сознания в мое. Когда Роб снова пришел в себя, щекотливая часть миновала и сказка сказывалась дальше.
Когда я закончила, последовала тишина. Роб сел на ограду моста рядом со мной, обнял одной рукой и прижал к себе. Я ощущала в нем прилив прежнего гнева и оберегающую любовь. Еще я заметила пробежавшую по руке дрожь. Роб молчал.
Солнце начало припекать, и по воде под нами скользил свет. Я прикрыла глаза и оперлась на руку Роба. Френсис стоял, отвернувшись от нас. На каком-то этапе рассказа он отошел на другую сторону моста и теперь стоял у парапета, глядя вниз на воду.
Нам повезло, подумала я, что первый вестник, так сказать, дневного мира оказался человеком, с которым можно разделить бремя. Я знала, что Роб, чьи мысли текли параллельно с моими, думал о будущем и старался войти в контакт с этим миром. Он также старался осознать, что означают ночные события не только для Эшли и моих родственников, но и для нашего с ним будущего.
Кое о чем можно было догадаться. Даже если Эмори в конце концов спасся (что представлялось маловероятным, судя по описанным Робом ранам), близнецы никогда не вернутся в Эшли, чтобы как-нибудь завладеть им.
Учитывая права Роба, продать землю невозможно, и, следовательно, она не представляет для братьев интереса. А любая угроза мне или Робу устраняется событиями прошлой ночи: если мистер Эмерсон и полиция все узнают, Эмори и Джеймс могут считать большой удачей, что унесли ноги. А на всякий случай нужно принять меры, подумала я. Я напишу всю историю последних дней, факт за фактом, и спрячу ее вместе с копиями кое-каких документов как гарантию на будущее. Заходить дальше было бы бессердечно по отношению к отцу близнецов и Френсису. По английским законам, если я и Роб решим не настаивать на своих правах, больше от нас ничего не требуется. Что касается дорожного происшествия в Баварии – это другое дело. Как ни рада я была узнать, что это в самом деле несчастный случай, я не могла простить Эмори последующего бесчеловечного своекорыстия. Однако и не могла усугубить несчастье его отца, передав сведения баварской полиции. Я как можно скорее позвоню герру Готхарду и попрошу прислать фотографию назад для моих архивов. Что касается оставленных близнецами долгов, то «Ручей Уильяма» и унаследованное поместье решат эту проблему и успокоят дядю Говарда. А близнецы – или уцелевший Джеймс – устроятся там, куда забросят их небеса. В Южной Америке? В Мексике? В любом случае им придется начинать с нуля, и Джеймс, оказавшись предоставленным самому себе, получит не больше, чем заслужил... Я не печалилась, что так или иначе больше никогда их не увижу. И жалела не о тех двоих – преступном и слабовольном, что были здесь прошлой ночью, – а о тех своенравных и обаятельных мальчишках, живших здесь с нами много лет назад.
Френсис обернулся и снова подошел к нам. Он был мрачен и немного побледнел, но больше ни в чем его душевное волнение не проявлялось. Это было похоже на Френсиса: когда он открыл рот, то начал говорить не о событиях прошлой ночи, а о моей тяжелой утрате (которая оказалась для него новостью) и о моем неожиданном замужестве.
Но его прервали. Где-то на аллее хлопнула дверь автомобиля. Послышались голоса. Из-за поворота появились трое мужчин: впереди двое в полицейской форме, а за ними спешил викарий. Увидев нас на мосту, они замерли, и мистер Брайанстон поднял руку в жесте, выражающем одновременно приветствие и облегчение. Но даже на таком расстоянии мы увидели в нем нечто сродни благословению.
– Может быть, мы объясним им все в общих чертах, а остальное пусть улаживает Эмерсон? – быстро проговорил Френсис, глядя на приближающихся полицейских. – Ему, конечно, надо знать все это, и он посоветует нам, что делать. Но меня больше беспокоит, что я скажу отцу...
Роб, остыв, вернулся к своему обычному спокойствию и рассудительности:
– Мне кажется, не надо добавлять волнений твоему отцу рассказами о том, что натворили братья прошлой ночью. Мы сочиним для него историю, как только поймем, как обстоят дела с точки зрения закона. Правда подождет, пока он поправится и сможет ее выслушать... Если ему вообще нужно ее знать.
Он помолчал, глядя мне в глаза. Не знаю, что он в них прочитал, но кивнул, словно получил какой-то ответ, и снова заговорил, обращаясь к Френсису:
– Я бы добавил еще кое-что. Не думаю, что твои братья вернутся. А ты тут, так что основная часть земли перейдет к тебе. А у нас свои планы. Мы, Бриони и я, собираемся эмигрировать. С этим, правда, придется немного подождать: мы не можем уехать, оставив такой разгром, так что, если хочешь, мы пока останемся и поможем тебе навести здесь порядок. Не знаю, что за открытие мы сделали сегодня утром, но Бриони думает, что, если подтолкнуть в нужном направлении, имение может начать окупать себя. Так что мы поможем, приятель, а потом – это все твое. – Он покосился на меня. – А, милая?
– Да, Роб.
Я посмотрела на сверкающую вокруг воду, на заросшие травой берега, утопающие в ярком и чистом отражении, на верхушки яблонь за ними, среди которых, без сомнения, на прекрасной цветущей башне грушевого дерева по-прежнему пел дрозд.