Или вы очень умны, или вы круглая дура, или вас подставили, что, впрочем, не отменяет пункта «два»…
– Что вы имеете в виду?
– Что вы поступили довольно глупо, позволив себя так подставить. Это не ваши вещи.
Ну вот и приехали. Вот он сразу и говорит это. Как будто мысли читает, а я ведь уже почти придумала, что ему говорить. Я думала, он спросит меня, как я дошла до жизни такой, и где взяла, и куда везла, а он…
– Это мои вещи.
– Очень глупо, Регина Владимировна. Ваши вещи я осмотрел. Простите, не хочу задевать ваше самолюбие – вы красивая женщина, и это все вас нисколько не компрометирует, не портит в глазах мужчин, но ваши вещи, именно ваши, все очень дешевы.
Господи, так вот зачем ему понадобились этикетки! И зачем он щупал кожу на туфлях. И зачем проверял швы на блузке – она же дешевая, с рынка, на ней, правда, написано «МаСе in France», но правды-то не скроешь, паленая дешевая кофточка… Ах, как я пожалела в этот момент, что закрылся тот Люсин тайный магазинчик, где мы покупали мне мой первый питерский костюм! Где тот магазинчик, нет его давным-давно, смело какой-то волной… Я по-прежнему покупаю одежду на рынках, только умнее стала и оранжевый кошмар, в котором приехала в Питер, уже не куплю…
– Я не верю, простите, не верю, что молодая женщина, у которой есть деньги – а, как вы понимаете, перевозка наркотиков – занятие, которое очень хорошо оплачивается, иначе стал бы кто-нибудь так рисковать, – не поддастся соблазну и не купит себе хорошую помаду, хороший крем для лица, хорошее белье… Белье ведь не видно, его не приходится показывать всем и каждому, так, чтобы встал вопрос, на какие деньги вы его купили. Впрочем, кого сейчас волнует, на какие деньги куплено ваше белье. Да и не отличишь сразу-то.
Я набираюсь храбрости и говорю, только чтобы что-нибудь сказать:
– Ну вот, может быть, и вы не отличили…
– Я разбираюсь в этих вопросах. По должности.
– И потом, – пытаюсь я спасти положение, – у меня хорошая помада!
– Ваша помада действительно куплена за границей, это я вижу. Что неудивительно, вы же там бываете. Сколько у вас было международных рейсов за последние три месяца?
– Больше половины… Не помню, я не считала.
– Ну вот видите. У вас была возможность, совершенно легальная возможность, купить помаду за границей, криминала тут нет. Но это же очень дешевая помада. Там тоже бывают вещи дешевые и дорогие. Эта – дешевая.
Это мы с девочками однажды были в Париже: повезло нам, сломались в хорошем месте и, пока чинились, просидели в Париже три дня. Денег было немного, но я уже научилась экономить на суточных, откладывать, брать с собой по максимуму на всякий случай, да еще Оля мне одолжила, и я поехала с Галей в «Тати», это такие дешевые магазины, целая сеть, с очень красивыми пакетами, я даже побольше пакетов набрала, они у меня дома лежат, и купила на все, что могла. Очень даже прилично получилось, набрала там разного, там даже дешевле, чем у нас. И помаду эту там купила. И свитер, свитер же оттуда!
– И свитер у вас импортный! – читает он мои мысли. – И я даже догадываюсь, где вы его купили. Но это же все дешевка. Не обижайтесь! Я верю, что на вас это смотрится прекрасно.
– Ну и что это доказывает?
– Ничего, кроме того, что денег у вас нет. А поскольку у вас нет детей, как вы сами мне только что сказали, маловероятно, что вы все свои деньги, все до копейки, отсылаете родителям. Впрочем, это можно легко проверить.
– Я первый раз.
Это все, что я успеваю придумать.
– Ах, вы первый раз! Вы бедны, как церковная мышь, вы сделали это первый раз, вы еще ничего не успели себе купить, вы надеетесь на снисхождение… Так?
– Так.
– Отлично, это меняет дело. Допустим, вы первый раз. Давайте теперь зайдем с другого конца. Расскажите, что вы делали сегодня, с того момента, как началась посадка на самолет.
Можете спокойно рассказывать правду, я в курсе деталей проведенной операции – мне уже доложили, у нас тоже существуют телефоны, так что в общих чертах все то, что происходило на борту, мне известно. Потрудитесь просто рассказать все, что вы делали, все, что происходило, последовательно.
Зачем он меня об этом спрашивает, если и сам все знает, я не понимаю. Но начинаю почти спокойно рассказывать, врать тут действительно не надо, это просто. Тем более что он спросил меня не о том, что было с утра, а только о том, что было в самолете, и, следовательно, о Валере, о том, как он давал мне пакет, то есть о том, что он мне его не давал, говорить не нужно.
Рассказываю я довольно долго, в подробностях, погружаясь в воспоминания о мелочах сегодняшнего дня, дня, когда моя жизнь была еще привычной и нормальной в последний раз. Я не то чтобы не надеюсь на лучшее, нет, я надеюсь, но после прохода по аэропорту я уже поняла, что все пошло кувырком и, как бы ни сложились обстоятельства, вернуть все-все назад будет непросто. Скорее всего – невозможно.
Единственное, что я опускаю, – это самый последний момент моего пребывания в самолете, то, как я крикнула: «Валера!», я надеюсь, что об этом ему не рассказали, это же такая мелочь… Тем более что и это можно объяснить. Ну ведь если они будут вызывать и допрашивать всех, кто-нибудь непременно скажет ему, что я «была с Валерой», ведь это знали все…
Когда я описываю проход по аэропорту, он меня прерывает:
– Достаточно! Ну вот видите, Регина Владимировна, все стало ясно, как божий день. Вы говорите, что это ваш пакет – так?
– Так.
– Он был у вас в сумке в тот момент, когда вы поднялись на борт, так?
– Так.
– И вы, зная, что сейчас начнется проверка, зная, что проверка уже идет, и имея возможность, имея доступ к вашему багажу, к вашим вещам, даже не попытались от него избавиться? Не выбросили его в мусорное ведро, не засунули в шкафчик, в микроволновку, под панель куда-нибудь, не бросили хотя бы на пол, не переложили в чьи-то чужие вещи, в конце концов?! Мы бы тогда еще долго разбирались, чье это, доказывали, кому это принадлежит…
– Я не хотела никого подставлять.
– Охотно верю. Более всего я верю именно в это – что вы не хотели никого подставлять.
Тут я понимаю, что чуть было не проговорилась.
– Я не знала, что мне делать, не соображала ничего, испугалась…
– И в это верю. Есть чего испугаться. Но как бы вы ни были испуганы, как бы вы ни были легковерны, как бы вы… Словом, даже разбей вас паралич от испуга – вы все равно вели бы себя иначе, если бы знали, что вам грозит опасность. Вы бы задергались, заметались, заплакали, оцепенели… А по вашему рассказу ясно, что вы вели себя совершенно спокойно. Это делает вам честь, даже кристально чистый человек начинает дергаться, когда на борт поднимается милиция с собакой!
– Я люблю собак.
– Этих собак любить нельзя. Вы этого еще не поняли, но теперь поймете и запомните на всю жизнь. Этих собак боятся все, у кого совесть не чиста. Но я уверен, что вы сейчас рассказали чистую правду. И что когда мы вызовем ваших коллег и спросим, как было дело, все они подтвердят, что вы вели себя совершенно спокойно.
Я молчу. Я подавлена, потому что мне совершенно, абсолютно нечем крыть. Как я облажалась, господи боже мой. Нельзя, нельзя было говорить ему правду, надо было врать с самого начала. Но мне-то казалось, что это совсем безобидная правда и что хорошо, что я не вру – во вранье легче запутаться.
– Я думаю, дело обстоит вот как. Вы вообще не знали, что у вас в сумке лежит этот пакет. Или знали, но не придавали этому значения, потому что не знали, что в нем. Второй вариант более реален. Иначе вы сказали бы сразу, что не знаете, что это, а вы спокойно подтвердили, что это ваши вещи.