С рождением ребенка традиция не прервалась: Габриэла отправилась на свою первую встречу с прекрасным в детском сиденьице за спиной отца. Ей не было тогда и года.
После смерти Рейчел Мак и вовсе с головой окунулся в атмосферу музеев. Вместе с дочерью он посетил несметное число их, ища утешения в предметах искусства, самое существование которых говорило о нетленности человеческой природы, о неизбывности законов бытия.
Позже, когда им обоим, каждому по-своему, пришлось столкнуться с проблемами подросткового периода, Мак сделал очень важное открытие: музеи и галереи могут, пусть ненадолго, примирить между собой два поколения. Там ему удавалось временно отложить терновый венец отца-одиночки. Кто-то водил дочерей на балы, Мак Габриэлу – на выставки. Среди картин, статуй и старинных редкостей им удавалось находить общий язык даже в те моменты, когда больше нигде это было просто невозможно.
В летний период, во время каникул дочери, он взял привычку выезжать в заморские сокровищницы культуры: Эрмитаж, Лувр, Прадо и множество других прославленных европейских музеев. В каникулы покороче они обычно колесили по стране, добавляя к уже осмотренному новое: «Метрополитен» в Нью-Йорке, Художественный институт в Чикаго, Художественный музей в Сиэтле и прочее, и прочее…
– Что тебе в голову взбрело? – спросил он неохотно.
– Ради Бога, папа! Это же я, твоя единственная дочь и наследница. Мне ли не знать, когда что-то у тебя идет вкривь и вкось? Вот ты, например, всегда знаешь, что у меня новый парень.
Мак повернулся от гобелена и адресовал «дочери и наследнице» испытующий взгляд. С самого детства она была именно Габриэлой – не Габи или, скажем, Эли. Рейчел настаивала на этом, и так оно пошло. В детском саду дочь с ходу объявила воспитательнице, что будет откликаться только на полное имя. То же самое повторилось в школе, как начальной, так и средней. Сейчас Габриэле исполнилось девятнадцать, она была уже первокурсницей, но ничто не говорило о каких-либо переменах в ее жизненной позиции.
– Не всегда, – возразил Мак. – В данный момент я понятия об этом не имею. А что, у тебя новый парень? Эрик не выдержал испытания временем? Жаль. Мне он нравился.
Дочь возвела глаза к небу – серые глаза с чуть голубоватым оттенком, цвета густого тумана, в точности как у него. Но это была их единственная общая черта, всем остальным: белокурыми волосами, тонкостью черт и необычайно милой улыбкой – она была обязана матери. Вот уже шесть лет прошло с тех пор, как Рейчел погибла под колесами пьяного водителя, первоначальная острая боль уступила место тихой печали, но иногда – в такие моменты, как этот, – самый вид дочери будил застарелую жажду мести. И горечь. Едкую горечь от необходимости принять жестокий факт, что Рейчел не увидит, как Габриэла вырастает в женщину, такую же красивую и умную, как она.
– Я сто раз говорила, что мы с Эриком просто друзья!
– Что-то не припомню.
– И то, что он гей, тоже? Такие детали отец не забывает, так что перестань притворяться. Ты просто хочешь уйти от вопроса. Я вот прекрасно помню, что ты разыскал пропавший шлем и что Нотч и Дьюи согласились продать его программисту-затворнику из Санта-Крус.
– Эмброузу Вандайку.
– Имя не существенно. Я о том, что все как будто устраивалось ко всеобщему удовлетворению. Если так, почему ты такой мрачный?
– Я просчитался.
«И что самое неприятное, не в отношении денег», – мысленно добавил Мак, переходя к следующему гобелену, с изображением дворцового приема во всем его блеске, элегантности и, увы, безнадежном декадентстве.
– Ты не делаешь просчетов, – не унималась дочь.
– Их делает каждый хоть иногда.
– А твой просчет, он что, как-то связан с консультантом, которого ты нанял на этот раз? Эксперта по вопросам европейского декоративного искусства? Который, насколько мне помнится, женского пола.
Вопрос захватил Мака совершенно врасплох – он так и не успел привыкнуть к неожиданным вспышкам женской интуиции, которые случались у его взрослеющей дочери все чаще и чаще.
– Почему ты так решила?
– А разве нет? Ты все время обращаешься к консультантам, и я к этому уже привыкла. Но на сей раз… на сей раз что-то носилось в воздухе. Пожалуйста, признай это, пап.
– Я ничего не собираюсь признавать, – проворчал Мак, чтобы выиграть время. – Не делай скоропалительных выводов.
В прошлом нередко удавалось отвлечь Габриэлу – подростковый ум слишком боек, чтобы подолгу задерживаться на чем-то одном. Кроме того, молодежь считает все проблемы, кроме их собственных, не стоящими внимания. Они слишком заняты, пробиваясь во взрослый мир, как рассада на грядке пробивается наружу, и не придают значения уклончивым ответам.
– Почему скоропалительных? – Светлые брови дочери сошлись, придавая лицу трогательно насупленный вид. – Когда ты упоминаешь об этой своей новой знакомой, то как-то… я не знаю… меняешься, что ли. Настораживаешься, ведешь себя уклончиво, меняешь тему, а уж если удается развязать тебе язык, начинаются дифирамбы. Она и то, она и это – цены ей нет, да и только.
– Да, она ценный специалист, с чутьем. Я имею в виду шестое чувство, которое не каждому дано. Далеко не каждому. А между прочим, антиквар без него как без рук.
Чем дальше Мак говорил, тем больше сознавал, что у Кейди в самом деле есть все для осуществления своей угрозы и что в ее лице он может обрести серьезного конкурента. Одних связей недостаточно, одного мастерства тоже, но вместе они дают многообещающую комбинацию. Жутко было даже подумать, что она возьмется сама разыскивать утерянные ценности. Конечно, в девяти случаях из десяти дело удается уладить полюбовно, но тот самый десятый раз может стоить и жизни, как убедительно доказала история с ограблением Эмброуза Вандайка. В самом деле, Кейди приняла боевое крещение, жаль только, что теперь ей море по колено. С такой бравадой как раз и попадают в передряги.
«Если понадобятся кулаки, я их найму». Мак невольно передернулся, вспоминая эту парфянскую стрелу.
– Для тебя специалист с чутьем – не новость, пап. Ты только к таким и обращаешься. Тут что-то другое…
– Габриэла!
– Попробуй только утверждать, что нет. Ты ведешь себя странно с тех самых пор, как лично познакомился с Кейди Бриггз. Между вами что-то произошло, могу спорить на что угодно.
Очевидно, он как-то пропустил тот момент, когда Габриэла окончательно вышла из подросткового возраста. По крайней мере отвлечь ее уже не удается.
Переместившись к следующему гобелену, Мак углубился в изучение превосходно выполненного единорога.
– Пап!
– Ладно, раз уж тебе так неймется. Мисс Бриггз преступила рамки заключенного соглашения, а именно проявила излишнюю инициативу. По неприятному совпадению именно в этот раз возникли сложности, и, хотя никто не пострадал, пришлось все же подключить полицию.
– О! – оживилась дочь. – Так мисс Бриггз сваляла дурака!
– Ну, не совсем так…
– Именно так: сваляла ду-ра-ка, и притом здоровенного. Я вижу это по твоим глазам. Ну вот, теперь все ясно. Ты ее, конечно же, размазал по стенке и уволил без выходного пособия?
– Не совсем.
– А как? Человека вышибают с треском, если он напортачил настолько, что не обойтись без полиции. Ты мне сто раз повторял, что, мол, надо работать так, чтобы воды не замутить, и не в коем случае не вовлекать в дело власти. Повторял или нет? Ну то-то же! Кстати, потому народ так и ломится в «Потерянное и обретенное», что только у тебя можно избежать огласки.