В больнице, где я лежала, были прекрасные врачи, но, как и повсюду, недоставало младшего медперсонала. Пациентов после операции выхаживали родные и близкие, у кого они были, конечно. Игорь приходил каждый день, торчал в палате с утра до вечера. Кажется, взял отпуск. Он умывал меня, чистил зубы, обтирал не-забинтованную часть тела, переодевал, менял постельное белье, кормил с ложечки, читал книги и газеты. Я была абсолютно беспомощна. Могла шевелить пальцами, но локти оторвать от туловища даже на пять сантиметров было мучительно — возникала резкая боль в том месте, где прежде, была грудь, а теперь сплошной болезненный рубец, заплата — кожу пересадили со спины. И двигать ногами было больно из-за исполосованного живота. И трубки из меня торчат, по ним лимфа сбегает в груши-приемники…
Игорь совершал действия, освоил приемы, которые прежде от него, брезгливого и привередливого, никак нельзя было ожидать. Например, он подавал судно моим соседкам, таким же беспомощным, как и я. Его перестали стесняться, он превратился в своего парня, с шутками и прибаутками обсуждающего проблемы со стулом у женщин, чей срок жизни измерялся месяцами. Анекдоты рассказывал, женщины хохотали, держась за животы, и махали руками: ой, швы разойдутся!
Я понимала, что Игорь ухаживает за мной не из любви — любил-то он другую. Просто кроме него никто не мог мне помочь. И я принимала его участие по той же причине — более некого просить. Многие люди испытывают естественный, хотя и необоснованный страх перед раковыми больными. Сестра Игоря, например, добрый и славный человек, боялась прийти в клинику, подхватить ужасный недуг. Умом понимала, что раком нельзя заразиться, общаясь с больным, терзалась, но в больницу — ни ногой. Игорь ничего не боялся. Он обращался со мной, как с раненым ребенком, скажем, после автокатастрофы. Угораздило, случилось, главное — выжила, до свадьбы заживет.
Когда меня выписали из больницы, я уже передвигалась, отлипнув от стенки, и могла слегка шевелить руками. Татьянка пошла в первый класс. Утром ее Игорь отводил, в свой обеденный перерыв мчался забрать из школы и привести домой. У дочери обнаружились способности к балету — вывороченность коленок и отличная растяжка. Танцевать Татьянка любила всегда. Ей года еще не было, стояла в манежике, завороженно смотрела на «Лебединое озеро» на экране телевизора и дрыгала ножками. Чуть подросла — и целыми днями кружила под музыку. Танцы, балет были ее мечтой и страстью, недетски прочными. Чтобы поступить в балетное училище при Большом театре, требовалось много заниматься. Три раза в неделю Игорь возил дочь в студию. Я делать этого не могла, после операции и курсов химиотерапии не только по документам, но и натурально превратилась в инвалида.
«Терапия» в переводе означает «лечение», но химиотерапия — это убийство. Убиваются раковые клетки, а заодно и многие полезные. У меня клоками полезли волосы. Пришлось побриться наголо. Я редко подходила к зеркалу. Потому что отражение демонстрировало мне какое-то жуткое существо. Не женщина, не мужчина — лысый равноплоский спереди и сзади скелет, обтянутый кожей землистого цвета.
Впервые я расплакалась на свой день рождения. Из-за подарка, который сделал Игорь. Наверное, даже определенно, он хотел как лучше, а я забилась в истерике. Игорь подарил деталь женского туалета, сшитую в специальной, для таких как я, мастерской. Бюстгальтер, чашечки которого заполнены мягким поролоном — муляж.
Невыплаканные слезы, невысказанные проклятия судьбе — все хлынуло из меня прорвавшей плотиной. Игорь укачивал меня, гладил по голове и обзывал себя идиотом. Я ни на секунду не забывала, что где-то у него есть любимая женщина. Наверное, хороший человек, если довольствуется редкими свиданиями, терпит его подвижничество в первой семье. Нам без него не справиться. Игорь — настоящий товарищ, друг, жертвует собой. У меня выбора нет — только принимать его жертву. Вслух мы об этом никогда не говорили. И даже в свой день рождения, когда я истошно рыдала, ни упреков, ни благодарностей на него не выплеснула.
Прошло больше года. Жизнь стала выправляться. Врачи осторожно говорили о хороших прогнозах. Похоже, болезнь победили. Я немного поправилась, начали отрастать волосы и ногти. Благодаря лечебной физкультуре и главным образом настырному инструктору-Игорю я, наконец, смогла выполнять упражнение «руки почти вверх».
Забавно, но окончательно я убедилась, что страшный период позади, в магазине. Покупала вино к какому-то празднику. Продавщица внимательно на меня посмотрела и спрашивает:
— А сколько тебе лет, голубушка?
— Тридцать три, — честно ответила я.
— Маша! Иди сюда! — продавщица вдруг стала звать свою коллегу. — Ты веришь, что она — моя ровесница? — ткнула в меня пальцем.
— От силы бы двадцать дала, — сказала Маша. — Девушка, а как вам удалось сохраниться?
Что я могла им ответить, если врагу не пожелаю такого омоложения?
— Диета и лечебная физкультура, — с умным видом проговорила я.
Худенькую и стройную (под футболкой и джинсами шрамов не видать), с тифозной стрижкой и без макияжа, меня принимали за подростка! Как ни нелепа была эта ошибка, она меня согревала и веселила. Я почувствовала, что снова могу жить. Пусть не так, как прежде, пусть другим человеком, но жить! Смеяться и думать о нарядах, водить дочку в балетную студию и найти работу на полставки. И тогда же я решила — все, хватит нянек, пора Игоря отпускать, дальше сами справимся.
Мы сидели на кухне. После ужина Татьянка показала нам новые «па» и отправилась спать. Я вымыла посуду, Игорь рассуждал о том, что в детской нужно убрать мебель от одной стены и построить балетный станок.
— Станок — это хорошо, — сказала я. — Но ты можешь больше не беспокоиться. Ты мне очень помог, я тебе страшно благодарна. А теперь можешь уходить.
— Куда уходить? — удивился Игорь.
— К своей… к той, — заикалась я, — куда ты собирался, пока со мной не случилось. Теперь ты свободен, мы сами выдюжим.
Говорить на запретную тему мне было очень тяжело. И не только мне. Игорь ответил резко, отсекая дальнейшие обсуждения:
— Я об этом давно забыл. И ты забудь!
— Нет, не хочу, чтобы ты жил со мной из жалости.
— Жалость, между прочим, — не самое плохое чувство. Я, например, жалею только двух человек. Странным образом обе — женщины, и обеих зовут Татьянками.
— Игорь! Ты больше года заботился обо мне! Теперь моя очередь. Впереди у тебя интересная жизнь. Ты не обязан сосуществовать с… — Он перебил меня, и слово «калека» я не произнесла.
— Ага! Значит, ты оставляешь за мной право жить так, как я хочу?
— Конечно!
— Тогда марш в койку! — он схватил меня за руку и потащил в комнату. — Доктор сказал, нам давно можно! А ты меня на голодном пайке держишь. Не подступись к ней! По морде огреет, чего доброго. Ходит, понимаешь, недотрога, а я мучайся!
Говорят, раньше в деревнях употребляли не глагол «любит», а глагол «жалеет». И в некоторых губерниях его произносили: «жалает». Любовь-жалость-«жалание» имеет такое же право на существование, как и любая другая. И она нисколько не унизительна и не менее прекрасна. Утверждаю со знанием дела.
Скоро мне исполнится сорок лет. На улице за подростка уже не принимают. Обычная замотанная женщина с авоськами продуктов, закупленных после работы. О болезни давно забыто. Роман моего мужа, случившийся некстати (или кстати?), тоже никогда не вспоминаем. Я так и не знаю, что за женщина проиграла живому трупу. Татьянку уже берут на спектакли. Когда она появляется в балетной пачке на дальнем-дальнем плане, Игорь начинает неистово бить в ладоши. Народ принимает его за ценителя и подхватывает аплодисменты.
Ни сном ни духом
Когда раздался первый звонок, я решила, что ошиблись номером. В мире не существовало женщины, которая имела бы право заявить мне:
— Оставьте моего мужа в покое! Я все знаю! Вы — его любовница! Требую прекратить надругательство над нашей семьей! — и бросить трубку.
Неприятно, но чего только с телефонами не бывает. У моей приятельницы однажды телефон неделю разрывался днем и ночью — о прибытии и отправлении поездов спрашивали или просили билеты забронировать. К тому времени, когда на АТС разблокировали спайку с вокзальным телефоном, моя подруга уже расписание движения поездов купила и давала справки, потому что проще было один раз ответить, чем выдерживать повторные звонки. Если человеку нужно узнать про поезд, он будет терзать телефон до победного конца.
Через два дня тот же женский голос истерически вибрировал в трубке:
— Не желаете угомониться? Бессердечная! Разрушаете семью…
— Вы ошиблись номером, — спокойно сказала я.
— Хищница! — закричала обманутая жена и бросила трубку.
На третий раз я не дала ей слова сказать, перебила и тоже на повышенных тонах заявила:
— Послушайте! Вы звоните постороннему человеку! Если так не терпится выяснять отношения по телефону, то хотя бы номер правильно набирайте!