Ему не удалось добраться до отражения, в котором он увидел бы себя в колыбели, — «в силу кривизны поверхности земли и ограниченных возможностей телескопа».
Но оставим пока де Селби и вернемся к МакПатрульскину. Полицейский сидел за кухонным столом и негромко отдувался после всей поглощенной им еды. В обмен на принесенную ему сигарету он одарил меня пытливым взглядом.
— Ну что скажете? — спросил МакПатрульскин, потом закурил и, посасывая сигарету, улыбнулся мне едва заметной улыбкой — Ну что скажете? — повторил он. Его полицейская лампа стояла на столе рядом с ним, и пальцы бегали по ней как бы играючи.
— Прекрасный денек, — сказал я — А зачем вам среди бела дня зажженная лампа?
— А я вам могу задать вопрос не хуже: не могли бы вы подсказать мне значение слова волбык?
— Волбык?
— Вот именно, волбык. Что, по-вашему, значит это слово?
Разгадывать эту нелепую загадку мне совсем не хотелось, но я притворился, что ломаю мозги над ее разрешением, и даже наморщил лоб, чтобы показать: я нахожусь в напряженном раздумье. Я так усиленно морщил лоб, что кожа у меня на голове вроде бы съежилась и сморщилась.
— Это не про тех женщин, которые берут деньги? — высказал я первое пришедшее в голову предположение.
— Нет.
— Латунные заглушки на паровом органе немецкого производства?
— Нет, не то.
— Может быть, что-то имеющее отношение к обретению Америкой независимости или что-нибудь еще в таком роде?
— Нет, мимо.
— А это не механическое устройство для того, чтобы заводить большие настенные часы?
— Нет, опять промах.
— Нарыв? Болезнь зубов у коров? Такие растягивающиеся предметы женского исподнего?
— Ничего близкого.
— Тогда, может быть, это такой восточный музыкальный инструмент, на котором играют арабы?
МакПатрульскин радостно хлопнул в ладоши и широко улыбнулся:
— А вот это уже близко, ну, почти совсем рядом. Вы, как я вижу, задушевный, интеллигибельный, то бишь понятливый человек. Волбык — ударение на первом слоге — это персидский соловей. На персидском языке, разумеется. Ну, как, трудный орешек я вам подсунул?
— Должен вам сказать, редко так бывает, чтобы я не нашел верного ответа или, по крайней мере, близкого к истине, — заявил я весьма сухо.
МакПатрульскин смотрел на меня с восхищением, и некоторое время мы сидели молча — каждый из нас был вполне доволен собою и собеседником, и для такой удовлетворенности были вполне существенные основания.
— Вы, без сомнения, получили университетское образование? — спросил полицейский.
Я не дал никакого прямого ответа, но попытался придать себе важный и ученый вид, сообщив себе наружность человека, хотя и сидящего на маленьком неудобном стульчике, но весьма непростого.
— Вы на меня производите впечатление человека извечной мудрости [20] , — медленно проговорил МакПатрульскин.
Какое-то время он сидел молча, вперив взгляд в пол, словно что-то изучал на нем самым тщательным образом, а затем снова повернул ко мне свое иссизо-черное — в его нижней части — лицо и стал задавать вопросы касательно моего прибытия во вверенный ему район графства.
— Мне совсем не хотелось бы выглядеть человеком, который сует свой нос в чужие дела, но позвольте вас просить проинформировать нас более подробно о вашем появлении в нашем округе. Чтобы преодолеть все эти наши холмы, вам наверняка пришлось ехать на трехскоростном велосипеде? Ведь иначе как на трехколесном велосипеде их не преодолеть.
— У меня нет трехскоростного велосипеда, — ответил я довольно резким тоном, — нету у меня и двухскоростного велосипеда, и, более того, истине будет соответствовать мое заявление о том, что у меня нет вообще никакого велосипеда, как нет у меня насоса, в общепринятом понимании этого слова, и даже если бы у меня была велосипедная фара, она мне совсем не понадобилась бы, так как даже если бы я прикатил сюда на своем велосипеде, который остался дома по причине проткнутости шины, на нем нет кронштейна, на который можно было бы прицепить фару.
— И такое бывает, но не хотите же вы сказать, что приехали сюда на трехколесном велосипеде? Над вами все бы смеялись!
— Я прибыл сюда не на велосипеде, а пришел пешком, и, кстати, я не зубной врач, — проговорил я, тщательно выговаривая слова, причем весьма суровым тоном. — И меня не интересуют проблемы велосипедов с колесами разной величины, я не езжу на самокатах, на тандемах и прочих велосипедных родственниках.
Услышав это, МакПатрульскин побледнел, затрясся мелкой дрожью, схватил меня за руку крепкой хваткой и всадил в меня напряженный взгляд.
— Сколько живу-дышу на этом свете, — проговорил он сдавленным голосом, — не приходилось встречаться с более фантастическим эпилогом [21] или выслушивать более невероятную историю. Воистину, вы необычный человек, принесенный издалека, дошедший до нас из старины глубокой. До самого смертного часа не забыть мне сегодняшнего утра. Я надеюсь, вы не вводите меня в заблуждение и говорите правду?
— Нет, не ввожу и, да, говорю чистую правду.
— Подумать только!
МакПатрульскин вскочил на ноги и ладонью провел себе по волосам, приглаживая их так, что они еще плотнее улеглись на его черепе, потом уставился в окно и что-то там долго высматривал, глаза при этом так плясали у него в глазницах, что казалось, они вот-вот оттуда выскочат. Лицо его, без кровинки, стало каким-то помятым и спало, как пустой мешок.
Потом он быстрыми шагами походил по комнате, наверное для того, чтобы возобновить циркуляцию крови в организме. Наконец он остановился у полки на стене и взял с нее какой-то острый предмет, нечто вроде крошечного копья.
— Протяните-ка перед собой руку, — попросил полицейский.
Я недоверчиво вытянул перед собой правую руку ладонью вверх, а он стал водить этой своей железной колючкой на палочке над моей рукой, а потом вдруг, хотя жало оставалось на расстоянии сантиметров тридцати от ладони, я почувствовал укол прямо в центр ладони, где тут же появилась бусинка крови.
— Ну, спасибо вам, — сказал я беззлобно: слишком уж был поражен тем, что он сделал, чтобы по-настоящему рассердиться на него.
— Вам придется крепко подумать, чтобы догадаться, как я это сделал, — объявил МакПатрульскин торжествующе, — будь я не я, если не задумаетесь!
Он положил свою железную колючку на палочке назад на полку и посмотрел на меня как-то сбоку с очень хитрым видом, который называют«roi s’amuse » — «король забавляется».
— Ну, что, можете объяснить, как я это сделал?
— Нет, это выше моего понимания, — признался я, пребывая в полном недоумении.
— Да, для того, чтобы разобраться, придется провести тщательный, глубоко интеллектуальный анализ этого феномена.
— Нет, скажите мне, пожалуйста, сами, как так получилось, что эта железная колючка, не прикоснувшись к коже, уколола меня до крови?
— Эту штучку, это копьецо, эту колючку, как вы изволили выразиться, я смастерил своими собственными руками в свободное от работы время, — полицейский говорил взвешенно, спокойно, размеренно. — Копьецо это было одной из первых моих поделок. Теперь я редко вспоминаю о нем и не вижу в нем ничего особенного, но в тот год, когда я его сделал, я был очень горд собой и никакой сержант не заставил бы меня подняться утром и заниматься делами — я все время возился с этой штучкой. Могу вам сказать, что во всей Ирландии не сыщется больше ничего подобного и даже в Америке есть только одна подобная штучка, но какая именно и где, точно не знаю...