Эстер ощутила слабость и даже (легкое?) сексуальное возбуждение. Ирвинг усадила ее в кресло, как у дантиста, и занялась подготовкой к операции, порхая вокруг, словно горничная.
Лицо Эстер вымыли зеленым мылом, вокруг носа смазали йодом и спиртом. Выдернули волоски в ноздрях и аккуратно обработали носовую полость антисептиками. Затем ввели нембутал.
Подразумевалось, что это ее успокоит, но барбитуровая кислота действует на каждого по-своему. Возможно, легкое сексуальное возбуждение сыграло свою роль, но к тому времени, когда Эстер повезли в операционную, она чувствовала себя словно в белой горячке.
– Надо было колоть гиосцин, – заявил Тренч. – И амнезия обеспечена.
– Заткнись, губошлеп, – сказал доктор, почесываясь. Ирвинг принялась раскладывать инструменты, а Тренч тем временем привязывал Эстер к операционному столу. Глаза Эстер были безумны, она тихонько похныкивала, обуреваемая вдруг подступившими сомнениями.
– Теперь уж поздно, – ухмыляясь, успокоил ее Тренч. – Эй, лежи спокойно.
На всех троих были хирургические маски. Внезапно их глаза показались Эстер злобными. Она замотала головой.
– Тренч, держи ей голову, – глухо прозвучал голос Шенмэйкера. – Ирвинг будет анестезиологом. Попрактикуйся, крошка. Возьми ампулу с новокаином.
Эстер положили под голову стерильные полотенца и капнули по капле касторового масла в каждый глаз. Лицо снова протерли, на сей раз метафеном и спиртом. Потом в ноздри ей засунули марлевые тампоны, чтобы предотвратить попадание антисептика и крови в гортань и глотку.
Ирвинг вернулась с новокаином, шприцом и иглой. Сначала она ввела наркоз в кончик носа Эстер, по одному уколу с каждой стороны. Затем сделала несколько уколов вокруг каждой ноздри – большой палец давил на поршень, затем игла вынималась.
– Теперь большую, – спокойно сказал Шенмэйкер. Ирвинг выудила из автоклава двухдюймовую иглу.
Она сделала по одному подкожному уколу с каждой стороны, вводя иглу от ноздри до того места, где нос примыкает к лобовой кости.
Никто не сказал Эстер, что во время операции будет больно. Но эти уколы были болезненны; такой боли она еще никогда не испытывала. Она могла показать, что ей больно, только двигая бедрами, – и завихляла. Тренч держал ее за голову и сочувственно ухмылялся, глядя, как связанная Эстер извивается на столе.
Следующую порцию анестезии Ирвинг ввела внутрь носа, вставив подкожную иглу между верхним и нижним хрящом и протолкнув ее до самой глабеллы – бугорка между бровями.
Несколько инъекций в септум – костно-хрящевую перегородку, которая изнутри разделяет нос пополам, – и с анестезией было покончено. Сексуальная метафоризация процесса осталась на долю Тренча, который беспрерывно постанывал: «Вводи… Вынимай… Вводи… О-о, хорошо… Вынимай». Ирвинг каждый раз раздраженно хмыкала с таким видом, будто хотела сказать: «Ну ты и обормот».
Чуть погодя Шенмэйкер принялся щипать и крутить нос Эстер:
– Ну как? Больно?
Она прошептала «нет». Шенмэйкер крутнул сильнее.
– Больно? «Нет».
– Хорошо. Закройте ей глаза.
– А может, она хочет смотреть, – сказал Тренч.
– Хочешь смотреть, Эстер? Хочешь видеть, что мы с тобой делаем?
– Я не знаю. – Ее слабый голос словно колебался между безразличием и истерикой.
– Тогда смотри, – решил Шенмэйкер. – Будешь образованной. Сначала мы срежем горб. Вот, погляди на скальпель.
Это была рядовая операция. Шенмэйкер работал быстро; они с ассистенткой не делали ни одного лишнего движения. Легкие касания тампоном делали операцию практически бескровной. Изредка он упускал из виду струйку крови, но тут же успевал подхватить ее на полпути к полотенцам.
Шенмэйкер сначала сделал два надреза – по одному с каждой стороны – на внутренней ткани носа около перегородки у края бокового хряща. Затем вставил в ноздрю длинные ножницы с острым изогнутым концом и протолкнул их мимо хряща до носовой кости. Ножницы были сделаны так, что резали при сжатии и разжатии. Молниеносно, словно парикмахер, подравнивающий хохолок на макушке, он отделил кость от мембраны и кожи.
– Мы называем это «подкопом», – пояснил он. Затем проделал те же манипуляции ножницами в другой ноздре. – У человека две носовые кости, они разделяются перегородкой. Нижним концом каждая из них прикреплена к боковому хрящику. Я делаю надрез от этого соединения вплоть до того места, где носовые кости соединяются с лобовой.
Ирвинг подала ему похожий на стамеску инструмент.
– А это элеватор МакКенти. – Этим инструментом он пошуровал внутри, довершая подкоп.
– Теперь, – нежно, словно любовник, произнес он, – я отпилю твою горбинку.
Эстер, насколько могла, пыталась заглянуть ему в глаза, надеясь увидеть в них хоть что-то человеческое. Никогда еще она не чувствовала себя такой беззащитной. Позднее она рассказывала: «Это был почти мистический опыт. Не помню, в какой религии – кажется, в одной из восточных – высшее состояние, которого можно достичь, – это состояние предмета, камня. Что-то вроде этого было со мной; я чувствовала, что уношусь куда-то прочь, ощущая сладостную утрату эстер-естества, все больше и больше сжимаюсь в точку, лишенную забот и боли, лишенную всего, кроме Бытия…»
Маска с глиняным носом лежала рядом на маленьком столике. Сверившись с ней несколькими быстрыми взглядами, Шенмэйкер вставил пилку в один из сделанных им разрезов и продвинул ее к кости. Затем направил ее строго по линии нового носа и начал осторожно пилить носовую кость с этой стороны.
– Кости легко пилятся, – пояснил он Эстер. – Мы и впрямь очень хрупкие. – Полотно пилки коснулось мягкой ткани хряща; Шенмэйкер вынул пилку. – Теперь самое хитрое. Надо точно так же пропилить с противоположной стороны. Иначе нос получится кривобоким.
Тем же манером Шенмэйкер вставил пилку с другой стороны, примерился к маске (разглядывая ее, как показалось Эстер, по меньшей мере четверть часа), сделал несколько мельчайших поправок. И наконец ровнехонько пропилил кость.
– Теперь твоя горбинка представляет собой два отдельных кусочка кости, которые держатся только на хряще. Сейчас мы прорежем его вровень с двумя предыдущими надрезами. – Что он и проделал с помощью ножичка с изогнутым лезвием, разрезав хрящ быстрым движением и завершив эту фазу операции несколькими изящными взмахами тампонами.
– Сейчас бугорок болтается внутри носа. – Шенмэйкер с помощью ретрактора раздвинул одну ноздрю, просунул внутрь пинцет и поискал бугорок. – Возьми это, – улыбнулся он. – Он пока не хочет выходить. – Взяв ножницы, он отрезал бугорок от бокового хряща, на котором тот держался, затем с помощью щипцов вынул темный хрящик и победоносно потряс им перед глазами Эстер. – Двадцать два года несчастной жизни в обществе, nict wahr[83] ? Конец первого акта. Положим его в формальдегид, и, если захочешь, оставишь его себе на память. – Говоря все это, он подравнивал края надрезов маленьким напильничком.
Что ж, с горбинкой покончено. Но на месте горбинки теперь был плоский участок. Переносица была слишком широкой, и первым делом ее надо было сузить.
Шенмэйкер вновь подрезал носовые кости, на этот раз там, где они примыкали к скулам, и чуть дальше. Вытащив ножницы, он вставил на их место прямоугольную пилку.
– Видишь ли, носовые кости крепко прикреплены к скулам и к лобовой кости. Их надо разбить, чтобы можно было двигать нос. Как кусок глины.
Он подпилил носовые кости с обеих сторон, отделив их от скул.