– Да, я такая, – Серафима величественно качнула бюстом, любовно оглядев в зеркале отражение. – Королевна!
– Иди уже, королевна, а то на карету опоздаешь.
Юра все еще маялся внизу.
– Ты чего здесь? – удивилась Сима, в принципе догадываясь «чего».
– Жду, – честно ответил Востриковский, преградив выход. Когда-то надо было определяться в конце концов.
Такой прыти от стеснительного соседа Сима не ожидала. Все бы ничего – и фигура вполне, и рост не подкачал, и не дурак вроде – но три года разницы были абсолютно неприемлемым моментом.
Тет-а-тет нарушила Инга. Когда Востриковский, судя по остекленевшему взгляду, уже нацеливался на поцелуй, вниз пополз лифт. Из кабины доносилось фальшивое, но энергичное пение:
Если вам немного за тридцать,
Есть надежда выйти замуж за принца…
До этих самых тридцати двадцатишестилетней Инге Бартышкиной было еще жить и жить, но тем не менее шансов выйти замуж за принца у нее не было ни сейчас, ни тем более после тридцати. Бартышкина была особой крайне утонченной, интеллигентной, доверчивой и слегка оторванной от реальности. Она была экстравагантна до невменяемости, наивна до идиотизма и доброжелательна до инфантилизма. Такой набор добродетелей провоцировал мужчин использовать Бартышкину самым непорядочным образом, после чего безболезненно с ней расстаться. Инга не устраивала истерик, легко давала деньги в долг, если они были, и не требовала клясться в любви и верности.
– Ты сама их портишь, – злилась по ее поводу подруга Зойка. Серафима занимала нейтральную позицию. Если Зоя пыталась каждого удержать силой и, дай ей волю, сажала бы кавалеров на цепь, то Сима была уверена, что рано или поздно любой мужик с цепи сорвется.
– Ты не представляешь, – свирепела Чугунова, – что она на работе творит. Хорошо хоть товар не дает домой мерить.
Работали они обе в том самом торговом комплексе недалеко от дома. И если Зойка вписывалась в рыночные отношения вполне органично, то Инга была там элементом чужеродным, как самовар на выставке богемского стекла.
– Доброе утро. – Сегодня Бартышкина была, как всегда, в своем репертуаре: светлая улыбка пятилетнего ребенка, кудряшки над лимонной вязаной полоской, прикрывающей лоб, куртка с орнаментом из собачек, кошечек и портретом Ди Каприо во всю грудь, а также разноцветные полосатые рейтузы. – Я не помешала?
– Да.
– Нет.
Нестройный хор полярно различающихся ответов сбил Бартышкину с толку.
– Точно не помешала? – напряглась Инга, выбрав в качестве собеседницы Симу.
– Конечно, нет, – Серафима примирительно погладила вспыхнувшего Юру по плечу и медленно моргнула. Если бы ее кто-нибудь спросил, что такое она пыталась изобразить, то Серафима вряд ли смогла бы членораздельно ответить. Подсознательно отказывать Востриковскому Ёраз и навсегда» не хотелось. Мало ли. Как говорила бабушка: не плюй в колодец.
– А я пошла на курсы вождения, – поделилась новостью Инга. – Папа хочет мне свою старую машину отдать. Здорово?
– Не то слово, – кивнула Сима, подумав, что с того момента, когда Бартышкина впервые отправится в самостоятельное «плавание» за баранкой папиных «Жигулей», придется относиться к переходу проезжей части более бдительно.
Молча втроем они дошагали до остановки, где Инга, неожиданно тепло и грустно улыбнувшись Востриковскому, пошла в свой магазин, а Серафима вновь осталась наедине с взволнованным соседом. Он тревожно смотрел вслед Инге, недоуменно морща лоб. Серафиму столь странное прощание тоже озадачило, и она решила перезвонить подруге с работы, чтобы уточнить подробности. Подошедший автобус рассеял замешательство, и они с Юрой дружно ринулись на штурм.
Востриковский как порядочный всю дорогу до метро пытался сохранять между ними дистанцию, что в условиях часа пик было затеей провальной и раздражавшей окружающих. Отстраниться от Серафимы ему удавалось лишь на доли секунды, после чего плотная пассажирская масса с размаха влепляла его в Симины формы. Юра краснел, переживал и страдал.
– Лучше расслабься и получи удовольствие, – успокоила его Сима. Ничего особенного она в виду не имела, но Юра, настроенный на совершенно другую волну, пошел пятнами и неожиданно взялся за ее грудь.
– Не в этом смысле, – обозлилась Серафима. – Просто не рыпайся, а то все пуговицы мне оборвешь.
Судя по Юриному взгляду, он перешел в параллельную реальность и Симу не слышал.
«Я действую на мужчин гипнотически», – самодовольно подумала Серафима, легко и ненавязчиво ткнув кавалера коленом в нужное место. Он хрюкнул и вернулся с небес на землю.
Не успела мадемуазель Разуваева отойти от утренней поездки с юным поклонником ее форм, как нахлынули вчерашние воспоминания, разбуженные звонком Антона.
– Я скучал, – дохнул он в трубку и томительно затих.
– И я, – взволновалась Сима, глупо добавив про себя «и я, и я, и я того же мнения». Это были нервы. Не пристало взрослой, знающей себе цену женщине так смущаться и психовать. Подумаешь, мужчина позвонил. Мало ли… Но с адреналином, выплеснувшимся в кровь, не поспоришь. Руки тряслись, уши заложило, а щеки полыхали.
– Я не спал всю ночь…
– Я тоже, – Серафима стыдливо вспомнила, что заснула, едва только голова коснулась подушки. Но это же ничего не значило. Крепкий сон тоже мог стать следствием сильных переживаний, даже стресса. А как же: когда у тебя столько времени нет мужчины, то поцелуи на морозе с едва знакомым кавалером – стресс! Тем более что планируется продолжение.
– Мы увидимся? – Антон говорил интимным полушепотом, от которого по Симиной спине волнами кочевали мурашки.
Тут она сообразила, что пора немного покочевряжиться, а не идти покорной овцой в открытое стойло:
– Ну, я как-то не думала…
– А ты подумай. – Серафима по голосу чувствовала, что Антон улыбается. Конечно, все ее хитрости шиты белыми нитками, но игра есть игра, а правила есть правила. Ценится лишь то, что тяжело дается. Серафима твердо решила «даться тяжело». То, что само свалилось в руки, потом не жаль и потерять, а вот то, за что бился, будешь беречь и охранять всегда.
Антон ей нравился. Наверное, даже больше, чем нравился. Именно поэтому Сима понимала, что ошибиться нельзя. Хотя особой уверенности, что получится выдержать характер до конца, у нее не было. Хотелось согласиться на все и сразу, наплевав на условности.
Наплевать на условности гораздо проще, чем удержаться в рамках, прописанных общественной моралью и собственной логикой. Серафима увязла в чувствах к Антону, как колхозный трактор в трясине. Она и ненавидела себя за слабость – и наслаждалась ею. Если мужчины пугливо съеживаются, когда ты резко взмахиваешь рукой, если в транспорте с тобой не отваживаются вступать в конфронтацию, если соседка просит помочь передвинуть шкаф, уважительно глядя снизу вверх, то иногда чудовищно хочется ощутить себя слабой и беззащитной Дюймовочкой. С Антоном она чувствовала себя именно так. Счастье плескалось в Серафиминой душе, как вода в переполненном ведре, обдавая брызгами окружающих.
Если сравнивать жизнь с пустыней, обезвоженной, утомительной, кишащей змеями и скорпионами, то Антона с полным правом можно было бы назвать оазисом. Кто-то так и погибает в песках, а кому-то везет. Серафиме повезло, но она все еще боялась поверить в свое счастье. Судьба ее не особо баловала подарками. Детство прошло в крайней бедности: родители пили, потом и вовсе оставили дочь сиротой, угорев в бане.