– Ровена, Кестрель и Джейд... – произнесла Мэри‑Линетт, когда они с Марком проходили мимо старой викторианской фермы.
– Что?..
– Ровена, Кестрель и Джейд. Так зовут девушек, которые скоро сюда приедут. – В руках у Мэри‑Линетт был складной стул, поэтому она лишь кивнула головой в сторону дома. – Это племянницы миссис Бердок. Ты что, забыл? Я же тебе говорила: они приезжают к ней жить!
– Что‑то не припомню, – буркнул Марк, поправляя на плече телескоп. Они с Мэри‑Линетт взбирались на холм, поросший толокнянкой. Краткий ответ означал – Мэри‑Линетт хорошо знала своего брата, – что он испытывает сильное смущение.
– У них прелестные имена. И сами они, должно быть, очень милые девушки. Во всяком случае, так говорит миссис Бердок.
– Миссис Бердок чокнутая.
– Нет. Она просто странная. А вчера она мне сказала, что все ее племянницы – писаные красавицы, что они великолепны, каждая по‑своему. Думаю, миссис Бердок преувеличивает, но она в этом убеждена.
– Тогда им нужно не сюда, а в Калифорнию, – как всегда, пробурчал себе под нос Марк, – позировать для модных журналов.
Наконец они добрались до вершины холма.
– Где тебе поставить телескоп?
– Прямо здесь.
Мэри‑Линетт опустила складной стул, слегка утоптала землю, чтобы ровно установить телескоп, и, как бы между прочим, сказала:
– Знаешь, я подумала, может, нам прийти сюда завтра и познакомиться с ними... ну, хотя бы просто поздороваться...
– Может, хватит? – резко оборвал ее Марк. – Я сам могу о себе позаботиться. Если я захочу встречаться с девушкой, то познакомлюсь с кем‑нибудь сам, без твоей помощи.
– Ну ладно, хорошо‑хорошо. Поосторожней с окуляром, пожалуйста...
– И что, по‑твоему, мы им скажем? Добро пожаловать в Вересковый Ручей, где никогда ничего не происходит? Где койотов больше, чем людей? Где единственным развлечением являются мышиные бега в баре «Золотой ручей» по субботам?
– Ну ладно тебе, успокойся... – вздохнула Мэри‑Линетт.
Она взглянула на младшего брата. Он стоял на вершине высокого холма, освещенного последними лучами заходящего солнца: здоровый загар, румянец на щеках... Его черные волосы блестели так же, как у Мэри‑Линетт, и глаза были такими же синими и ясными, а взгляд таким же живым. Сейчас просто невозможно было себе представить, что в жизни Марка был хоть один печальный день.
Однако в детстве Марк ужасно страдал от астмы и был худеньким – кожа да кости. Каждый вдох давался ему с трудом. Когда ему было всего два года, он, борясь со смертью, почти целый год провел в кислородной палатке. Мэри‑Линетт, которая была старше Марка всего на полтора года, каждый день спрашивала родителей, вернется ли когда‑нибудь ее маленький братик домой.
Ему выпало на долю тяжелое испытание. Малыш был в этой палатке совсем один, даже мама не могла его погладить по голове или поцеловать. И это не прошло бесследно. Домой он вернулся робким и пугливым, все время цеплялся за мамину руку, долго не мог заниматься спортом, как другие дети. И хотя все это было давным‑давно (в этом году Марк перешел в старшие классы), он по‑прежнему робел, а если его «доставали», мгновенно вспыхивал и мог наговорить лишнего.
Мэри‑Линетт хотелось, чтобы одна из приезжих девушек ему понравилась, чтобы он стал более раскованным, уверенным в себе. Может, ей как‑нибудь удастся это устроить...
– О чем ты задумалась? – подозрительно спросил Марк.
Мэри‑Линетт смутилась, заметив его пристальный взгляд.
– Ну... например, о том, что сегодня хорошо будет наблюдать за звездами, – тихо ответила она. – Август для этого – лучший месяц. Воздух такой теплый и тихий. А вот и первая звезда! Загадывай желание!
Она показала на яркую точку над южным горизонтом. Удалось! Марк отвлекся, глядя на небо.
Мэри‑Линетт уставилась в его темный затылок. «Если бы это могло сбыться, я загадала бы для тебя целый любовный роман. И для себя тоже... Но что в том проку? Здесь нет никого, с кем стоило бы закрутить роман».
Никто из ее школьных приятелей – может быть, кроме Джереми Лаветта, – не понимал, почему она интересуется астрономией и что она чувствует, глядя в звездное небо. Впрочем, Мэри‑Линетт это не очень огорчало. Но временами она ощущала какую‑то смутную тоску... Если бы хоть кто‑то мог ее понять! И если уж загадывать желание, то пусть оно будет об этом... О том, чтобы кто‑то вместе с ней смотрел в ночное небо.
Ну, довольно. Все это пустое. К тому же они загадывали желание совсем не на звезду – только Марку об этом лучше не говорить. Это была планета. Планета Юпитер.
Марк тряхнул головой. Тяжело ступая, он спускался вниз по тропинке, вьющейся через кусты медвежьей ягоды и заросли болиголова. Вообще‑то надо было извиниться перед Мэри‑Линетт. Меньше всего ему хотелось ее обидеть: сестра была единственным человеком, с кем он старался быть добрым и вежливым.
Но почему она вечно все за него решает? Взять хотя бы эту ерунду с загадыванием желаний. Впрочем, Марк ничего и не загадал, однако сейчас подумал: если бы я загадал желание... правда, я все равно не загадал бы... это так пошло, так глупо... Но если бы я загадал... я хотел бы, чтобы хоть что‑то в нашей жизни изменилось.
«Дикость какая‑то», – решил про себя Марк, и ему вдруг стало не по себе. Он шел по склону холма, погружаясь в сгущающуюся тьму.
Джейд вглядывалась в сверкающую бриллиантовую точку, застывшую над южным горизонтом. Она знала, что это – планета. Последние две ночи Джейд наблюдала, как эта яркая точка в сопровождении крошечных блесток света – должно быть, спутников – двигалась по небу. Там, откуда приехала Джейд, никто не загадывал желаний на звезды, но эта планета была для нее почти другом. Планета‑путешественница, как и сама Джейд. Наблюдая за ней этой ночью, Джейд вдруг ощутила зарождающуюся в глубине души надежду. Следовало признать, что начало путешествия оказалось не слишком многообещающим. Ночь была подозрительно тиха и спокойна, с дороги не доносилось ни звука. Джейд устала, и почему‑то ей было тревожно. К тому же она ужасно проголодалась. Обернувшись, Джейд взглянула на сестер:
– Ну и где же она?
– Не знаю, – мягкий, спокойный голос Ровены прозвучал на этот раз подчеркнуто ровно. – Потерпи.
– Может, нам стоит ее поискать?
– Нет, – сказала Ровена. – Ни в коем случае. Вспомни, о чем мы договорились.
– Может, она забыла, что мы должны приехать, – предположила Кестрель. – Она стара, как мумия, из нее уже песок сыплется.
– Не смей так говорить! Веди себя прилично, – по‑прежнему мягко, но уже теряя терпение проговорила Ровена.
Ровене было девятнадцать лет. Высокая и стройная, как рябина, она держалась с достоинством и была спокойной и кроткой, если ей удавалось с собою справиться. У нее были светло‑карие глаза и длинные волосы теплого каштанового цвета, волнами струившиеся по спине.
Золотые волосы семнадцатилетней Кестрель развевались, словно крылья птицы. Янтарные глаза напоминали глаза ястреба, и кротости в ней не было ни капли.
Джейд, самой младшей, только что исполнилось шестнадцать. Она не походила ни на одну из своих сестер. У нее были зеленые, словно нефрит, глаза, а лицо скрывала вуаль белокурых волос.