Мне кажется, в доме прибавилось жизни. Даже здоровье Жужанны заметно улучшилось. Дуня решила, что пока она будет ночевать в ее спальне. Жужанна этому не противится. Думаю, гирлянды чеснока и присутствие горничной – достаточные средства, чтобы оградить Жужанну от зла.
* * *
ДНЕВНИК АРКАДИЯ ЦЕПЕША
15 апреля
Уже достаточно поздно, и моя дорогая Мери спокойно спит. Я затопил камин в западной гостиной и уселся писать свой дневник, время от времени поглядывая на языки пламени. Дважды я вставал, собираясь швырнуть в огонь надиктованное В. письмо, и дважды чувствовал, что не в состоянии этого сделать. Знакомая боль сдавливала мне череп, а за ней приходило странное ощущение. Мне казалось, что, уничтожив письмо, я нарушу свои обязательства перед нашим родом.
Я считаю себя честным человеком и ненавижу обман, но сейчас мне необходимо выбирать одно из двух: либо продолжать ублажать дядю, либо добиваться торжества справедливости. Я еще не знаю, как сообщу Мери о том, что он строжайшим образом запретил нам покидать свои владения. Она так обрадовалась, так загорелась предстоящим переездом в Вену. Признаюсь, я и сам был бы рад сбежать отсюда. Но наши надежды на возвращение в цивилизованный мир разбиты в пух и прах. Единственный способ – уехать самовольно, а следовательно, нарушить дядин запрет и... навсегда порвать с семьей.
При всей моей любви к дяде, при всей благодарности за его щедрость по отношению ко мне и Мери, я с трудом заставил себя переступить порог замка. Ощущение родового гнезда начисто исчезло. Теперь при этих словах в моем расстроенном воображении возникает не место, где обитали многие поколения моих предков, а древнее ухмыляющееся чудовище, которое затаилось и ждет, готовясь меня сожрать. Железные заклепки на входных дверях видятся мне острыми клыками, порог – разинутой пастью, а темные коридоры, куда не проникает свежий воздух, – громадным чревом, в котором я могу бесследно сгинуть.
Сегодня под вечер, когда я входил в эту "ненасытную пасть", прихватив на всякий случай отцовский револьвер, все мои мысли были о Джеффрисе. Где, в каком месте смерть настигла беспечного англичанина? В комнатах для гостей? В людской? Или его под каким-нибудь предлогом заманили в сумрак леса и расправились с ним там?
Я шел, внимательно приглядываясь к полу, стенам, мебели – не мелькнет ли где пятнышко крови. Поднимаясь по каменным ступеням, я боялся, что сейчас мне навстречу выкатится голова Джеффриса и спросит: "Ведь вы и есть Колосажатель, не так ли? Вы – из породы людей-волков?"
И стоило мне войти в отцовский кабинет, как на меня вновь нахлынули бредовые видения – я опять и опять вел раскопки в лесной чаще. Я попробовал работать и не смог – бумаги валились у меня из рук. Я запретил себе погружаться в раздумья, ибо сейчас это было весьма опасным занятием. Я просто сидел в отцовском кресле и сражался с холодным ужасом, подступавшим ко мне со всех сторон. Я бился за сохранение рассудка и, когда более или менее совладал с собой, встал и направился в дядину гостиную.
Я постучал и, услышав приглашение, вошел.
В гостиной ничего не изменилось. Дядя сидел в кресле перед пылающим очагом. Как всегда, огонь распространял тепло и уют. В хрустальном графине переливалась янтарными огоньками сливовица, но дядя еще не притрагивался к ней. Все было как всегда, кроме самого В. Он помолодел лет на двадцать. Я же на двадцать лет постарел.
Что за чушь? Этого не может быть! Неужели я все-таки схожу с ума?
– А, Аркадий, – приветливо произнес дядя, поворачиваясь ко мне.
Улыбку на его лице тут же сменила тревога. Я заметил, что его виски еще сильнее потемнели, а лицо, хотя и бледное из-за неприязни дяди к солнечному свету, показалось мне пышущим здоровьем.
– Ты белый как мел, племянник. Прошу тебя, садись.
Я послушно опустился во второе кресло, стараясь не выдать своего волнения, хотя неожиданное омоложение дяди совершенно выбило меня из колеи. Прищурившись, он окинул меня долгим, внимательным взглядом, затем налил в бокал сливовицы, улыбнулся и сказал:
– Знаю, ты был сильно болен. Твоя милая жена известила меня через слугу. Надеюсь, теперь тебе лучше? На-ка, выпей. От этого хорошо розовеют щеки.
Дрожащими руками я принял бокал. Несколько капель выплеснулось через край, наполнив воздух характерным терпким ароматом сливовицы. Я чуть было и вовсе не выронил бокал, но все-таки кое-как поднес его к губам и выпил.
В. с легкой улыбкой и в то же время пристально следил за моими действиями.
– Ну как, лучше стало? – спросил он.
– Да, – пробормотал я, ощущая жжение в горле и изо всех сил борясь с кашлем. – Теперь совсем хорошо. Врач нашел у меня мозговую лихорадку, однако сейчас я вполне здоров.
– Серьезно? Ты уверен, что уже совсем поправился?
Я отвернулся к огню. Гостиная вдруг показалась мне тесной и душной.
– Правильнее будет сказать, в достаточной мере. Но для окончательного выздоровления врач настоятельно советовал сменить на время обстановку. Мери согласилась отправиться со мной в Вену. Разумеется, с вашего позволения.
– Нет, – коротко ответил В.
Я удивленно открыл рот и, похоже, даже вскрикнул от удивления. Я отказывался верить своим ушам и глядел на дядю, ожидая, что он вот-вот рассмеется и объявит свое "нет" шуткой.
Этого не случилось. Его лицо оставалось бесстрастным. И заговорил он без раздражения, но таким тоном, который вообще не оставлял места для моих возражений.
– Мери уже почти на сносях. В ее состоянии любая поездка – это дополнительный риск. И потом, ребенок должен родиться здесь, в доме своих предков, а не в какой-нибудь венской гостинице.
– Но...
– Ей нужны твои забота и поддержка, Аркадий. Ты ведь не можешь поехать, а оставлять ее одну негоже – не забывай, я тоже нуждаюсь в твоей помощи. Сегодня мы должны написать письмо лондонскому стряпчему с просьбой подыскать для нас подобающее жилье. Время летит неумолимо. Я не могу больше ждать.
– Я...
– И это еще не все. Вскоре в Бистриц должны прибыть мои гости. Им мы тоже должны написать. Завтра Ласло отвезет оба моих послания. В общем, Аркадий, имеется множество больших и малых дел, которыми тебе необходимо заняться. Ты был прав, когда сказал, что лучшее лекарство от горя – работа. Так давай браться за работу. Но обещаю тебе: ты замечательно отдохнешь вместе с Мери и ребенком. В Англии. Мы все замечательно там отдохнем.
– Я не могу здесь оставаться, – дрожащим, срывающимся голосом произнес я и поднес руку ко лбу, чтобы стереть обильно выступивший пот. – Не могу! Я больше этого не вынесу! Дядя, я нашел... голову Джеффриса. Ее отпилили от тела и закопали в лесу!
Я опустил лицо и уставился на собственные колени.
Установилась зловещая тишина. Я никак не мог заставить себя взглянуть на дядю, и, даже когда он заговорил, я продолжал сидеть с опущенной головой.
– Ты в этом уверен? – тихо и с каким-то сожалением спросил он, как будто я был не в своем уме.
– Уверен! – огрызнулся я. – Не думайте, будто мне это привиделось! Мне ничего не привиделось: ни голова Джеффриса, ни его кольцо на пальце у Ласло!
– Понимаю, – ничуть не рассердившись, сказал дядя, хотя на самом деле он ничего не понял и едва ли мне поверил.