«Черт бы побрал эту бабу!»
«Прошу!» Куницын как истинный джентльмен и сотрудник органов пропустил даму вперед. Та замерла, едва войдя, и настороженно огляделась. Потом, увидев поблизости стул, переместилась на него каким-то текучим движением. Пролилась из одной точки пространства в другую и застыла, превратившись в ледяную скульптуру.
Остапчук, позабыв представиться, молча утихомиривал ветер в голове, вызванный появлением женщины. «Впечатляет. Определено впечатляет». Старший следователь забыл, что эти же самые слова он уже произносил, и совсем недавно, и именно в той самой «нехорошей» квартире. «Но уж красивой-то ее не назовешь. Так, есть что-то… своеобычное… мгм… ведьминское? Нет, другое… Не-по-нятно».
Разговор с подозреваемой длился не более пятнадцати минут. Ровно столько ему понадобилось, чтобы уяснить: разговор бессмыслен, он ничего не добьется. Абсолютно. Решительно ничего. Беспросветно. Как и подсказывало заранее чертово шестое чувство. «Что вы делали вчера вечером после восемнадцати часов?» — «Не помню». — «Кто убил вашего мужа?» — «Не знаю. Вы уверены, что у меня есть муж?» — «Был. Но его убили. Жестоко убили. Вчера. И вы в это время были дома». — «Я не помню. Я ничего не знаю». — «Ну хоть как ваше имя вы помните?» Пауза. Напряжение во взгляде. Страх. «Нет. Я не помню своего имени». — «Вас зовут Диана Димарина. Вы пишете книжки. У вас литературное реноме. Вы ничего этого не помните?!» — «Диана?…» Выдавила, будто ощупывала языком буквы и слоги. Удивление. Недоверие. Снова страх. «Это не мое имя. Я не чувствую его своим». — «Хорошо. Оставим это. Со своей биографией вы сможете ознакомиться позже, если в этом есть необходимость. А сейчас я хочу знать, зачем вам понадобился сразу после убийства вашего мужа Минотавр и кто это такой». — «Шеф, это из мифологии. Чудовище с головой быка…» — «Вас не спрашивают, лейтенант. Это я и без вас знаю. Госпожа Димарина, ответьте, кого или что вы имели в виду, говоря о Минотавре?» — «Я… я не помню». Виноватая полуулыбка, легкое пожатие плечами. Она не хитрила и не лгала — Остапчук это видел. С такими глазами не лгут. В ее взгляде сейчас не было ничего — только опустошенность. Почти стерильность. Из глаз ее смотрела душа, по которой прошлись ластиком, стерев все — прошлое, настоящее и, возможно, будущее. «А лабиринт? О какой карте вы спрашивали?» — «Лабиринт… Он вокруг. Он везде. Он вышел из ниоткуда. Как затонувший город появляется из волн и снова уходит в океан». — «Мгм… А где вы провели эту ночь?» — «Там. — Взмах рукой. — Улицы, парк, скамейки. Город. Я была в городе. Он похож на лабиринт. Но он не лабиринт. В городе спокойно. В лабиринте — нет. Хочется наружу. А он не пускает. Крепко держит». — «Шеф, по-моему, картина ясна. Это не в вашей компетенции». Лейтенант Куницын позволил себе отыграться. Его почти раздражало нежелание начальства признать очевидное — шизофрению, столь однозначно демонстрируемую женщиной. «Молодая, тридцати нет — а психушка уже обеспечена», — едва ли не с укоризной думал лейтенант, крепко убежденный в том, что любая психопатия — от распущенности, безответственности и отсутствия цели в жизни.
Остапчук молчал. Долго. Угрюмо. И даже колечки дыма, выпархивавшие из трубки, имели унылый и недовольный вид, точно говорили: «Не нравится нам эта ситуация. Очень неправильная ситуация. И убийство это, если уж на то пошло, тоже неправильное. А расхлебывать все равно придется — хоть первой попавшейся калошей». Умные колечки. Понимают, что к чему. В отличие от желторотого лейтенанта — с которым все-таки придется согласиться, как бы ни хотелось сделать обратное, отослав его вон из кабинета.
«Лейтенант, проводите госпожу Димарину в комнату отдыха и предоставьте ей все необходимое». — «Понял, шеф».
— «Только не переусердствуйте. Иначе с вами картина тоже будет ясна. — Остапчук предпочитал оставлять последнее слово за собой. — Я доходчиво излагаю?» — «Вполне, шеф». — «Выполняйте».
СТАРЫЙ ДРУГ — ХУЖЕ НОВЫХ ДВУХ
В пустой огромной квартире находиться было жутковато. Ни одной знакомой вещи — все чужое, хотьтеи убеждали, что все это — ее собственность.
И, как чужие вещи в доме, в мозгу — чужие слова, чужое знание. Они знают о ней все, она — ничего. В клинике сказали — шоковая амнезия, постепенно пройдет, память вернется. А чтобы помочь ей вернуться, нужно накачивать себя чужими воспоминаниями о себе же. Брать себя взаймы у других. Рисовать свой портрет с их подачи и вживаться в навязываемый, далекий от истины образ, в который каждый из тех, кто знал ее, будет вкладывать самого себя. Это будет портрет с тысячью лиц. Как найти среди них свое?
Они уже одолжили ей имя. Удостоверили его паспортом. И книжками с ее фотографиями. Но ничто из того, о чем они говорили, ни одна из тех вещей, которые они предлагали в качестве атрибутов ее биографии, не казалась столь далекой, неправдоподобной, как эти две — имя и книги. Диана Димарина — популярная торгово-литературная марка. Диана Димарина — раскрученный издательский бренд. До чего глупое имя. Нет уж, лучше пусть будет… просто Ди. Огрызочек громкого имени, ни то ни се. Ди — хорошо, созвучно внутреннему обвалу, из-за которого она теперь — никто.
Вслушиваясь в долгие, нудные трели телефона, новонареченная ощущала нарастающее желание сбежать. Где-то в мире должно существовать место, где ее «никто» будет не так заметно, не так сильно будет выпирать наружу, едва ли не прогрызая изнутри плоть и кожу.
Город за окнами звал, манил. Может, там получится найти потерянное… Может, города для того и существуют, чтобы находить в них себя и заново знакомиться с собственной персоной?
«Ну, здравствуй, Ди.
А теперь ответь мне, Ди: кто ты и для чего ты?»
Тварь ты или творение? Для полета ты или на съедение?
Ди облюбовала столик летнего кафе на берегу — почти у кромки моря. Белые скатерти, красный пластик стульев, зеленоватый оттенок прибоя. Редкие мозаичные островки на пляжном песке — загорающие человеческие тела в цветастых клочках одежды. Вдалеке на склоне из-за крыш домов виднеются золотые кресты церкви.
Официант поставил на столик бокал белого вина и фруктовый салат. Пожелал приятного аппетита, заученно улыбнувшись.
В кафе «У папы Карло» официантов наряжали в костюмы Буратино и наклеивали длинные остроконечные носы. Буратино-перестарки смотрелись по-кретински, но чем-то они завораживали. Как и те, кто фланировал по улицам в рекламных нарядах сосиски в тесте, сотового телефона или шоколадки Нестле.
Глазея на ряженых без зазрения совести, она вдруг поняла — чем. Они тоже жили в долг. Их маски, даром что убогие, ссужали им жизнь — пригоршнями. Жизнь масок. И даже не под процент — совершенно безвозмездно. У ряженых, как и у Ди, не было лица. Но они имели то, чем не располагала она — маски, позволяющие забыть о том, что ты — никто, абсолютный, стерильный нуль.
На долю секунды уверенность затмилась тенью сомнения — так ли уж безвозмездно дается эта костюмная жизнь? Возле соседнего столика Буратино в курточке-разлетайке, коротких штаниках и колпаке с помпоном принимал заказ, стоя спиной к ней. И эта узкая, юношеская спина демонстрировала столь явное пренебрежение ко всем ее сомнениям, ощущениям и просто мыслям о сути заимствованной жизни, что случайная тень тревоги тотчас умерла.
«Маски — всесильны», — подумала Ди и в тот же миг поразилась своему открытию. Это было… странно. Непонятно.