Но все не так-то просто. Становясь бодхисатвами, люди так отдаляются ст всех мирских проблем, занимаясь самосозерцанием и самосовершенствованием, что им становится наплевать на общую безграмотность и внутриполитические раздоры местного Олимпа, то бишь Меру.
Ну и последним фактором, мешающим существам отдельного мира оказывать серьезное влияние на всеобщую Вселенную, является то, что они свято верят в карму. Дескать, именно она правит всем миром, и даже боги, сами того не ведая, полностью подчиняются законам кармы. Лориэль недвусмысленно намекнул, кто именно этой «кармой» для индусов и их богов является, и Сеня в ответ криво усмехнулся. Естественно, разве может что-то в параллельных вселенных обойтись без вмешательства Оберона!
Впрочем, влияние повелителя эльфов в этой вселенной было минимальным. Во-первых, ему было трудно оказывать значительные воздействия на конгломерат миров, являющихся замкнутой системой. Во-вторых, оттого, что боги не являлись истинными правителями этого мира и не могли достичь высшей ступени совершенства, местная вселенная упорно противилась любому воздействию «высших сил» и этим ослабляла любые действия Оберона. Ну и, в-третьих, этот мир был настолько самодостаточен и консервативен, что оказывал мало влияния на соседние параллельные пространства.
Именно потому, что влияние Оберона в этой вселенной было минимальным, Лориэль и полюбил ее. Те редкие временные промежутки, во время которых эльфу удавалось выбить у начальства отпуск, он стремился провести здесь, дабы, как любят говорить в армии, быть поближе к кухне и подальше от начальства. Сеня тут же предположил, что маленький наглец получил отпуск, но Лориэль опроверг это утверждение. Оказалось, что крылатый болтун что-то напортачил во время своего последнего задания и Оберон отстранил его от работы. Что именно произошло, Лориэль объяснять наотрез отказался и вместо этого предложил просто отдохнуть и забыть о делах.
— И все равно не пойму я, почему ты выбрал нас в качестве собутыльников? — хмыкнул Рабинович. — Мы тебе вроде не родня…
— Вот, все люди такие. В любом измерении! — обиделся эльф. — И почему вы всегда в благие намерения, чистые побуждения и искренние чувства верить отказываетесь?
— А потому и отказываемся, что обманывают нас часто. Причем все кому не лень, — ответил кинолог.
— Вы сами себя в первую очередь обманываете, — огрызнулся Лориэль и отхлебнул каплю вина из бокала размером меньше наперстка. — Ну, не пойму я, куда танцовщицы делись, тролль их раздери? Долго я еще ждать буду?!
— Ты гляди-ка, наш мухрен крылатый раздухарился! — удивился омоновец, с неожиданной симпатией глядя на захмелевшего эльфа. — Сейчас еще и песни петь начнет.
— И начну! — заявил Лориэль и тут же исполнил свое обещание: — Взвейтесь кострами, синие ночи. Чтоб эльфа увидеть, выпей побольше, — и тут же запнулся. — По-моему, что-то я не то пою.
— Ты лучше молча пей. Умнее выглядишь, — посоветовал Рабинович и перевел взгляд на дверь, из которой в банкетный зал выплывали индийские танцовщицы. — Да-а. А потоньше тут никого нет?
Девушки и вправду отличались довольно внушительными габаритами. То есть, конечно, совсем толстыми назвать их язык бы даже у Рабиновича не повернулся, но и стройными красавицами танцовщицы не были. Можно даже сказать, что они довольно мало отличались от тех коров, которых в Индии почитают священными. Правда, двигались они в отличие от вышеупомянутых парнокопытных плавно и не без грации, да и рогов с копытами не имели, а в остальном сходство было поразительным. Это на взгляд Рабиновича, конечно. Попов имел другое мнение.
— Ничего ты в женской красоте не понимаешь, — безапелляционно заявил криминалист.
— Женщины должно быть много, чтобы было за что подержаться.
— Тоже мне, знаток женской красоты нашелся! — фыркнул Сеня. — Впрочем, кабану и должны свиноматки нравиться.
— Зато они хорошо танцуют, — встрял в диалог Лориэль, и головы все присутствующих, включая три черепушки Ахтармерза, повернулись в сторону танцовщиц, чтобы проверить это утверждение эльфа.
Тут мнения присутствующих относительно привлекательности тех па, что выделывали танцовщицы посреди зала, также разделились. И вопреки бытующей в народе поговорке, что о вкусах не спорят, в подвыпившей компании вновь разгорелась жаркая дискуссия. Рабинович решил до конца стоять на своем и заявил, что размахивающие руками и ногами девицы, устроившие дикарский хоровод в банкетном зале, заслуживают разве что хорошего артобстрела из гнилых помидоров и тухлых яиц, а никак не восторженных отзывов. Более того, Сеня заявил, что зря согласился с предложением Попова и с большим удовольствием наблюдал бы за африканками из племени тумба-юмба или японскими гейшами, чем за такими вот художественно-эпилептическими антраша индусских коров.
Попова с Лориэлем, нашедших общий язык на базе поклонения индийским женщинам, подобные заявления кинолога страшно возмутили. Оба стали доказывать Рабиновичу его неправоту. Причем делали это одновременно и в манере, присущей только им: Андрюша пытался растолковать бестолковому Рабиновичу всю глубину смысла любого индийского танца, а эльф просто крыл кинолога отборным матом, хотя и почти неслышным из-за громкой музыки. Остальным пирующим и индийские танцовщицы, и спор, и сами спорщики были глубоко до лампочки. Мурзик, выражая полное презрение к индийскому искусству танца и подвыпившим скандалистам, лежал на полу мордой к стене, а хвостом, соответственно, к пирующим и с упоением грыз мозговую кость абсолютно неизвестного животного, но не человека, это точно! Жомов тоннами поглощал вино, сам с собой обсуждая его отличия от российской водки. А Горыныч попытался было высказаться насчет бессмысленности гуманоидных танцев как таковых, если только они не являются необходимыми составляющими брачных ритуалов, но трое спорщиков, временно объединившись, так наорали на Ахтармерза, что тот обиделся, раздулся, сломал топчан, на котором сидел, и надолго замолчал.
Наконец Жомову надоел беспорядочный шум.
— Слушайте, достали, блин. Вы или этот занудный музыкальный центр выключите, — Ваня махнул рукой в сторону индийского оркестра, — или сами заткнитесь. Уши от вас вянут!
Трое спорщиков посмотрели на омоновца так, словно первый раз его увидели и совершенно не понимают, как это чудо бестактности могло оказаться в их обществе. А Жомов, как тот мавр, что сделал свое дело, мог бы уже уходить, но делать этого, естественно, не собирался. Он просто вновь присосался к бокалу с вином и мутным взором уставился куда-то вдаль, поверх голов танцовщиц, кстати, ни на секунду не прекращавших выделывать всяческие номера. Несколько секунд никто из пирующих не издавал ни звука — чавканье и бульканье не считаются! — а затем Ваня встрепенулся.
— Не понял, это что за ерунда? — глядя на что-то невидимое остальным, поинтересовался омоновец.
— Где, Ванюша? Что там такое, мой маленький? — елейно поинтересовался Рабинович.
— Вон там, — Жомов махнул рукой перед собой. — Корова. С седлом.
— Вообще-то, Ваня, в таких случаях обычно белые кони приходят, — подсказал другу добрый кинолог. — Присмотрись внимательней. Может быть, рога на животном тебе померещились? — А затем повернулся к Лориэлю. — Ты уверен, что тут в вино белладонну какую-нибудь не добавляют?
— Ничего мне не померещилось! Корова, она и есть корова, и никаких белых коней… — возмутился Жомов, пропустив последнюю реплику Рабиновича, и только теперь понял, на что Сеня намекал.