Да не просто поет Лавочкин! К нему и военком выходит с повесткой, и какие-то люди спешат: кто кирзовые сапоги на шею вешает, кто китель участливо на плечи накидывает, один сует автомат в руки, другой фуражку нахлобучивает… Сильно удивляется Коля и…
Снова провал.
Парень осознает себя солдатом, но служит не в ракетном полку под Москвой, а где-то далеко, среди снегов, на секретном ядерном полигоне. Носит свинцовые трусы, спит в противогазе, но ничего не помогает. Садится письмо писать: «Дорогие папа и мама! Я живу хорошо, просто замечательно. У меня все есть. Я по вам очень скучаю. А здоровье мое не очень: то лапы ломит, то хвост отваливается. А на днях я линять начал. Старая шерсть с меня сыплется, хоть в казарму не заходи, зато новая растет чистая, шелковистая. Так что лохматость у меня повысилась. До свидания. Ваш сын дядя Шлюпфриг». Срывает Лавочкин противогаз, бежит к зеркалу, а там отражается пес. В башмаках.
Опять провал.
Коля чувствует себя Колей, но не Лавочкиным, а Герасимовым, учеником шестого «б» класса. Лежит он на полу заброшенного дома, побитый и несчастный, потом доползает до подоконника и кричит из последних сил: «Алиса! Они меня пытали, но я ничего не сказал!..» А внизу стоит она в форме советской школьницы. Чуть вздернутый носик, огромные обиженные глаза, круглое личико с ямочками на розовых щечках… И — слеза течет единственная. А сама отвечает укоризненно: «Какая Алиса, Николас? Эльза я, Эльза! Поматросил, стало быть, и бросил? Эх, мужики!..»
Парню стало стыдно, и он проснулся.
Рассвело. Палваныч сидел на кровати и насмешливо таращился на Лавочкина:
— Слышь, рядовой, а кто эта твоя Алиса, про которую ты так кричал? Подружка, типа?
— Секс-символ восьмидесятых, — буркнул Коля, накрываясь с головой одеялом.
В комнату заглянул Всезнайгель:
— Господа, пора вставать! А это что за ящики?
— Я вчера по ошибке наколдовал, — голос Лавочкина прозвучал глухо.
— С чем они?
— Это, товарищ маг, боевые припасы к автомату Калашникова, — авторитетно заявил прапорщик Дубовых. — Сам автомат вот он — на стуле. Он представляет собой огнестрельное оружие с высокой скорострельностью. Поражает живую силу противника на расстоянии… э… на большом расстоянии.
— А вы не могли бы продемонстрировать? — спросил Тилль.
Коля вылез из-под одеяла:
— Сейчас я оденусь и спущусь во двор. Мне пришла в голову отличная мысль: автомат можно использовать в войне против моих клонов.
— Клонов?
— Ну, солдат, похожих на меня.
— Ага, если солдат не похож на вас, то автомат не действует?
Парень скривился:
— Похоже, к вам вернулось ваше своеобразное чувство юмора.
Палваныч умело вскрыл цинк и сноровисто набил патронами рожок. Второй (а в караул выдавали два) не стал.
— Чтобы не тратить драгоценный припас, — пояснил прапорщик.
Во внутреннем дворике россиян уже ждали Всезнайгель, Хайнц и графиня Страхолюдлих. У Дубовых застучало сердце. Хельга была обворожительна: изящное темно-синее платье, песцовый полушубок, длинные смоляные волосы, на которые падали редкие снежинки. Даже ее бледность казалась особенно привлекательной на фоне снега. Муза прапорщика Колю не вдохновляла. «Готичненько», — отметил парень и занялся осмотром двора. Каменный мешок, да и только. Несколько деревянных столбов, ворота стойла и в дальнем углу колода для разделки мяса.
— Вот, пожалуй, на колоде и испытаем, — вынес вердикт солдат. — Будет громко, но вы уж потерпите.
Он перевел автомат на стрельбу одиночными и с плеча всадил несколько пуль в деревянный чурбан.
Резкие хлопки «акашных» выстрелов произвели впечатление. Хельга спряталась за спиной Палваныча. Хайнц недоуменно поднял бровь. Тилль был в восторге.
— Бабахает отменно, дырки тоже вижу, — неестественно громко сказал он. — Что еще?
— Ну, если стрелять не в колоду, а в человека, то убивает наповал, — смутился Коля. — Теперь я переведу на стрельбу очередями.
Представьте, будто на нас надвигается толпа врагов. Я не стану водить дулом, чтобы не было рикошета.
Лавочкин дал короткую очередь, но немного не рассчитал. Как известно, при стрельбе автомат забирает вверх. Последняя пуля прошла выше чурбака и отскочила от каменной кладки в окно второго этажа. Стекло разбилось.
Всезнайгель небрежно взмахнул рукой, окно восстановилось.
— Все, я понял, — промолвил колдун. — Несколько минут работы этой штукой уничтожат большой отряд солдат Дункельонкеля, так?
— Да. — Коля поставил автомат на предохранитель.
— И вы все время ходили с ней по нашему миру?
— Конечно, только у меня патронов не было. Без патронов не постреляешь.
Парень был озадачен: придворный маг был не особо рад обретению нового оружия против Черного королевства.
— Тю-тю… — присвистнул Тилль. — У вас, господа мои, ужасный мир. Я боюсь представить, что бы было, если бы Дункельонкель смог завладеть парой таких штуковин.
— Вот, ектыш, интеллигенция! — хохотнул Палваныч. — Я по-простому считаю. Ствол и комплект у нас, значит, будем плясать от этой печки. А прикидывать, что там «если бы да кабы» или как где чего, некогда. Предложение мое будет категорически верным. Я и Хельга садимся на ковровую авиацию дальнего подскока и оказываем огневую поддержку угнетенному народу Дробенланда. А вы, как мне перед сном доложил рядовой Лавочкин, летите с дипмиссией.
— Хм, план хорош, — согласился после недолгих раздумий Всезнайгель.
— Нет, в Дробенланд полечу я, — сказал Коля. — Автомат мой, я и должен…
— Ладно, рядовой, не дрейфь, верну оружие в цельности и сохранности, — заверил парня Дубовых. — Я же понимаю, Родина вверила автомат в твои руки, ты и ответственный. Да ты прикинь, что именно тебе придется там делать…
— 3-знаете, я б-б-бы зашла в д-дом, — проговорила Хельга.
— Разумеется! Прошу вас, — захлопотал Тилль. Лавочкин поймал Палваныча за рукав, дескать, надо остаться.
— Товарищ прапорщик, я ведь все понимаю, — сказал парень, пронзая командира пылким взглядом. — Стрелять там придется не совсем по людям, точнее, совсем не по людям. Там будут големы, тупые и бессловесные машины-убийцы. Их вырастили за неделю в магических котлах. Но самое страшное — у них моя внешность!
— Так, рядовой. — Дубовых взял Колю за плечи. — Признавайся: спиртягу пил, клей нюхал, травку курил? Хотя откуда тут… Неужели с катушек съехал?
— Да не съехал я! Вы были в отключке, когда Дункельонкель показывал нам по зеркалу…
— Замолчи! — прикрикнул Палваныч и тряхнул Лавочкина, надеясь привести его в чувство. — Тебя послушать, сам с ума съедешь. Ишь карикатура: «По зеркалу показывал»! Не распускай сопли. Давай сюда автомат, язви тебя Хейердал.
Парень сдался. «Надеюсь, на месте не растеряется», — подумал он.
Прапорщик зашагал в дом, что-то решил добавить на ходу, повернулся к Коле и… налетел на открытую дверь, больно треснулся головой.
— Ух-е! — вырвалось у мужика, и он сел наземь. Рядовой не сдержал улыбки:
— Я ж говорил, не стучитесь там, где написано, что надо звонить.
Он помог командиру подняться.
— Вижу, вы столковались, — деловито сказал Всезнайгель, когда россияне вернулись в гостиную. Поправил седую прядку, белевшую в пышных черных волосах, надел теплый берет с ушами. — Готовьтесь, Николас, мы отбываем!
— Удачи, салапет, — сказал прапорщик.
— Вам тоже.
Коля сбегал в комнату, сгреб вещи, оделся и в коридоре встретил колдуна с ковром под мышкой.
— Пойдемте, — коротко скомандовал Тилль, выходя на улицу.
Он развернул ковер прямо перед крыльцом, прочитал заклятье, и предмет роскоши превратился в средство передвижения.
Солдат осторожно ступил на ковер, парящий в полуметре от земли. Потом сел Всезнайгель.
— Берегите лицо, Николас. А лучше — отвернитесь.