Сын нерешительно остановился, но отец уверенно взмахнул секатором и двинулся вперед, в лабиринты огромных пыльных кожухов - на запах. Высоко над проходом между кожухами тянулась проволочка. На ней сушились заботливо развешенные гроздья тушек. Внизу на расстеленной фольге лежали измельченные конечности и отдельно - бошки. Тут же стоял самодельный крематор - чашка с остатками пепла. А рядом валялась и лопатка для вкапывания. Отец замер. Брезгливо огляделся и сорвал с ближайшего кожуха здоровенный лоскут защитной пленки. Завернул в нее все хозяйство и двинулся дальше с этим узлом и секатором наперевес. И сразу же, обогнув кожух, увидел само гнездилище.
Широкая щель между аккумулятором и бортовой обшивкой была со всех сторон надежно огорожена поблескивающими щитками силового поля. Внутри стояла здоровенная лабораторная лунка с желтоватой водой - отец вспомнил, как давным-давно мама жаловалась на ее пропажу. Рядом с лункой возвышалась автоматическая кормушка-дозатор белково-углеродного типа - видимо, позаимствованная из зверинца. Повсюду на полу валялись хлопья мятого строительного синтепона. А у самой дальней стенки, откуда пронзительно несло аммиаком, испуганно жались крохотные пятипалечники - живые, голые. Их было здесь с полсотни. Отец долго смотрел на них с высоты своего роста. Так долго, что один зрелый пятипалечник осмелел, выскочил вперед и быстро стал выкладывать из кусков синтепона импровизированный круг на полу. Затем встал в центре, замахал конечностями и завибрировал воздухом. Постучал конечностью по полу, постучал по своей голове, воздел обе конечности к отцу и оглянулся на остальных.
– Правда прикольно? - послышалось на самой умильной телепатической волне.
Отец обернулся, с трудом сдерживая гнев, и сын осекся.
Пятипалечник снова заверещал, а затем опустился на колени и замер, одну конечность прижав к груди, а другой указывая вверх.
– Какая мерзость! - с чувством произнес отец, взмахнул секатором и двинулся сквозь силовое поле.
Пятипалечники пронзительно завибрировали. Сын развернулся и покатился прочь, к лифту. Позади раздавался ритмичный хруст, вибрации пятипалечников стихали одна за другой, пока не остался последний источник дребезга. Он звучал еще долго - то усиливаясь, то захлебываясь. Наконец оборвался и он. Вскоре появился отец с туго завязанным узлом.
– Куда?… - печально спросил сын, когда они поднимались в лифте.
– Естественно за борт! - отрезал отец, взмахнув узелком.
– Это я уж понял… - вздохнул сын. - Мы-то куда? К капитану?
– Нет, - произнес отец, чуть помедлив. - Если, конечно, ты даешь мне слово, что больше никогда…
– Никогда! - с чувством подхватил сын.
– И чтоб никто в племени об этом не узнал! - предупредил отец.
– Само собой! - подтвердил сын.
– А капитану я доложу сам.
– Папа! - испуганно вскрикнул сын.
– Не бойся. Я доложу только про поганую третью планетенку, где эта дрянь водится. Пусть ею займутся компетентные органы.
Некоторое время они катились по коридору в полном телепатическом молчании. Дробно вибрировали колесики их горшков.
– Всю планету сожгут? - наконец спросил сын.
– Можешь не сомневаться. - сурово кивнул отец.
– А куда пепел? - произнес сын.
И произнес он это с таким игривым предвкушением, что отец не выдержал, обернулся и со всего размаху вломил паршивцу хороший крепкий подстебельник.
7 декабря 2003, Москва
ШАРФ, МУХА И ЗАДАЧНИК
Вправо, влево, петелька, поворот. Подтянуть ниточку. Вправо, влево, петелька. Наверно это будет шарф с нелепым квадратным узором. Бабушка его вяжет вот уже неделю. Сидя в плетеном кресле в углу комнаты, она терпеливо наматывает на спицы виток за витком.
Вот она наклоняет голову и оглядывает комнату поверх очков:
– Ну что, Павлуша, ты кончил?
Посередине комнаты стоит круглый обеденный стол, за которым сидит рыжий стриженный шестиклассник с бледным веснушчатым лицом и грызет карандаш. Перед ним раскрытый задачник и тетрадка. На лице его застыло выражение покоя, он наблюдает полет мухи вокруг люстры. Услышав вопрос, Павлуша мигом вынимает карандаш изо рта и густо краснеет.
– Я… нет еще. Я еще занимаюсь. - говорит он, тщательно выговаривая слова, - Мне еще осталось решить пять квадратных многоч… - Павлуша краснеет еще больше, - много чего осталось решить. Задач. Нам Марина Юрьевна задала.
Вправо, влево, петелька. Бабушка сочувственно качает головой:
– Ох, и сколько же она вам дала?
Павлуша краснеет снова.
– Задала задач много. Десять.
– А ваша бывшая, Елена Семеновна, меньше давала?
Павлуша краснеет.
– Она задавала задач тоже десять.
В комнате воцаряется тишина. Лишь муха набрасывается на лампочку и отскакивает обратно, получая тяжелые ожоги.
– Опять трубы у подъезда кладут, - неожиданно произносит бабушка, - весь тротуар перекопали. Я сегодня шла в магазин и по дороге так трахнулась!
Бабушка откладывает в сторону шарф и начинает рассматривать синяк на левой ноге. Павлуша от неожиданности подпрыгивает на стуле и краснеет.
– Шла я уже не помню зачем, - продолжает бабушка, - А! За яйцами!
Павлуша густо краснеет и смотрит на свои кроссовки.
– Да, за яйцами, - продолжает Бабушка, - и вот яиц не достала, и трахнулась.
– Ба… - вздрагивает Павлуша, но голос срывается на писк, - Бабушка, я занимаюсь, не мешай мне!
– Не буду, не буду! - спохватывается бабушка и вновь берет шарф.
Павлуша ставит учебник вертикально и отгораживается им, пригибаясь к столу. Выше учебника торчит только рыжая стриженная макушка, да иногда появляется цепкий бегающий глаз. Влево, вправо, петелька, подтянуть ниточку. Вот мелькание спиц замедляется. Бабушка снимает очки, щурится, снова надевает и пристально разглядывает шарф.
– О, вот это сплоховала. Пожалуй здесь я спущу.
– Что? - немедленно вскакивает рыжая макушка над учебником.
– Ничего, ничего, это я про себя. - торопливо говорит Бабушка, - занимайся, Павлушенька.
Макушка недоверчиво опускается. Муха берет разгон, с треском врезается в темное оконное стекло и валится на подоконник, ошеломленно шевеля лапками. Постепенно макушка склоняется все ниже и внутри загородки-учебника слышно как шуршит по бумаге авторучка. Муха уже поднялась на ноги и сосредоточенно массирует шею. Бабушка наматывает виток нитки на палец и ловко нанизывает на спицу. Ей хочется поговорить.
– Когда-то, еще до войны, я с соседкой жила в Гомеле… - начинает она размеренно.
– Ай! - взвизгивает стриженная макушка и заходится в кашле.
– Что? - подпрыгивает бабушка от неожиданности.
– Да нет, ничего, просто так неожиданно вслух…
– Ой, прости Павлушенька, забыла опять, дура старая. Занимайся.
Муха с победным жужжанием взлетает и начинает носиться по кругу, монотонно чиркая головой об потолок.
– Ох, намаялась я, - произносит Бабушка, - пойду сосну.
Из- за учебника раздаются вхлипывания.
– Павлушенька, что с тобой?
– Ничего… - над учебником появляется голова со страдальческими глазами.
– А чего ты такой красный и взъерошенный как петух?
– Да что ты мне все время говоришь такое? - взрывается Павлуша.
– Что, не смог ни одного? Ну не расстраивайся, с каждым бывает. Пойдем-ка с тобою лучше спать, утро вечера мудреннее, а завтра с утра попросим тетю Галю с тобой заняться.
– Да не пойду я спать! Все у меня решается, только не мешай! - в его глазах блестят слезы отчаяния.
– Смотри, опять с утра головка болеть будет.
– Бабушка! Прекрати!!!
– А ты не кричи на бабку-то! Не кричи! - обижается Бабушка.
– Прости.