У Данвина было ощущение, что дворец имеет нечто общее с причудливыми украшениями, но он почему-то думал, что это палатка.
Однако чем бы там замок или дворец ни оказался, Данвин считал, что жить в хижине Одо, где крыша почти не протекает, из пола не торчат камни, а выгребная яма находится с подветренной стороны, гораздо удобнее.
Кроме того, в замке наверняка нет овец. Когда Данвин размышлял об этом, то приходил в ужас: никого похожего на Бернис?!
Он не заметил, как вошел в село.
— Привет, мистер, не хотели бы вы.., а, это ты, — сказал кто-то. Данвин заморгал и только тут увидел Хильди, прислонившуюся к стене булочной.
— Приветик, Хильди! — Он заметил, что на ее блузке слишком низкий вырез, и подумал, что она, наверное, экономит материал. Интересно, как ей удается не простудиться?
— Привет, Данвин! — ответила девушка, слегка наклонив голову и хлопая ресницами. Ее юбка как-то сама собой задралась повыше.
— Что поделываешь? — поинтересовался Данвин.
— Да ничего особенного, просто ожидаю, не появится ли какой-нибудь симпатичный юноша, желающий приятно провести время.
Данвин огляделся. На скамейке перед постоялым двором дремали четыре старика, Грета, жена мясника, развешивала белье. Больше никого не было.
— Я дам тебе знать, если встречу такого, — пообещал Данвин. — А сейчас мне надо купить свечей.
Хильди вздохнула:
— Данвин, ты хоть когда-нибудь вырастешь?
— Я и так уже вырос, — сказал он, немного обидевшись. — Одо доверил мне деньги. И я выше половины мужчин в этом селении.
— Да, ты выше и шире, — согласилась Хильди. — Но я не в курсе насчет мужчины.
Данвин сморщился, пытаясь понять, что это значит, но девушка уже махнула рукой и сказала:
— Не обращай внимания. Иди покупай свои свечи.
— Ладно. — Он двинулся дальше вниз по улице селения, гадая, о чем говорила Хильди: если он выше других мужчин и шире в плечах, то каким же образом он не больше?
Иногда он удивлялся Хильди. Она как будто не работала ни в одной из лавок, она не держала никакого скота. Когда бы он ее ни встречал, она просто болталась без дела, но деньги у нее водились. Правда, немного. Судя по внешнему виду, купить теплые вещи она не могла, но никогда не выглядела голодной.
Милая девушка, подумал Данвин. В прошлом месяце он даже решил, что она не хуже овцы, и видел несколько странных снов с ее участием.
И все же: что она имела в виду, спрашивая, когда он вырастет?
Старики, сидящие перед гостиницей, о чем-то заспорили.
— ..Ничего-то ты не знаешь, — говорил лысый Фернанд. — Все было совсем не так!
— А вот и знаю, — отрезал Тадеус. — Они пытали короля Фумитория шесть месяцев, а он все это время смеялся им прямо в лицо!
— Он не мог смеяться шесть месяцев, — заметил Арминтер. — У него бы сел голос.
— Ну и сел, — сказал Тадеус. — Так он шепотом смеялся.
Данвин остановился послушать. Почти все сведения по истории, географии и политике он получил, слушая этих старых чудиков, постоянно собиравшихся на скамейке.
— Гудж просто оттяпал ему голову, — настаивал Фернанд. — Он не мучил короля шесть месяцев.
— А вот и мучил, — настаивал Тадеус. — А старый Фумиторий смеялся.
— Шесть месяцев? — допытывался Беризариус.
Тадеус уступил:
— Хорошо, может быть, он иногда прерывался. Надо же человеку есть и спать. Так что я полагаю, даже старый Фумиторий смеялся не все время.
— Да уж, с росомахами не посмеешься, — вставил Арминтер.
Тадеус согласился:
— Верно. Над росомахами нельзя смеяться, они от этого сатанеют.
— А я говорю, он отрубил ему голову мечом — и все, — объявил Фернанд. — И не было там никаких офигенных росомах.
— Ну и ерунду ты говоришь. Его мучили шесть месяцев, а он смеялся над ними, — оборонялся Тадеус. — За исключением росомах.
— Отрубил ему голову, объявил себя королем, а потом уложил его дочку в койку, вот и все, на что Гудж оказался способным, — доказывал Фердинанд. — И никто никого не мучил.
Старый Беризариус внес предложение:
— Ладно тебе, ведь в точности неизвестно, что он делал с бедной королевой Артемизией. Ее он, может, малость и помучил.
Арминтер согласился:
— Ну, это естественно: мужик всегда мучает свою жену.
Тадеус тоже согласился:
— Я думаю, это нормально для тех, кто может позволить себе такое дело. Им не надо беспокоиться, убрано ли в доме и приготовлен ли ужин.
— Ха, — процедил Феранд сквозь зубы. — Ты бы уж помучил своих жен, ежели бы возможность была.
— А вот и нет, — обиделся Беризариус. — Мы не кучка горгорианских варваров. — Он оглядел остальных, ожидая поддержки.
Наступила испуганная тишина.
— Про жен не скажу, но я не стал бы отрубать голову ее отцу, — наконец произнес Тадеус.
Арминтер запротестовал:
— Но ты же сказал, что Гудж и не делал этого, а только мучил старого короля шесть месяцев.
— Мучил, мучил! Вы меня совсем запутали. Он мучил Фумитория шесть месяцев, а потом он отрубил ему голову!
— Чего? Кто отрубил Гуджу голову?
— Это Гудж отрубил голову Фумиторию!
— А раньше ты говорил не так.
— Нет, так.
Данвин начал терять нить разговора.
— Он отрубил голову Гуджу и тогда, значит, женился на Артемизии?
— Правильно. Чтобы мучить свою жену.
— Кто же женится на Фумитории, мучителе женщин?
— Он не мог жениться на Артемизии: она его дочь.
— Дочь?
— Верно, поэтому Гудж и обезглавил Фумитория: чтобы жениться на его дочери.
— А о чем ты только что говорил?
— Когда?
— Про свою жену, о мучениях.
— Какие мучения? Я же не женат.
У Данвина голова пошла кругом. Он решил, что на сегодня хватит, и направился в маленький пивной бар при гостинице. Селение Вонючие Ягоды было слишком маленьким, свечной лавки никто не держал, и жена содержателя гостиницы Арметта раз в неделю варила воск и продавала свечки прямо на кухне.
В баре за одним из трех больших столов сидел незнакомый мужчина. Данвин вежливо поклонился и стал высматривать Арметту.
В следующий момент женщина вышла из кухни с кувшином эля в одной руке и глиняной кружкой в другой. Она поставила все это перед путником и вытерла руки о юбку.
— — Пиво прекрасное. Пейте! Мой муж — лучший пивовар в тутошних горах! — На ее лице расплылась широкая улыбка.
Арметта все делала широко.
Данвин помахал ей:
— Привет! Одо послал меня за свечами.
Путник, наливавший пиво в кружку, повернулся, чтобы посмотреть на Данвина.
Неожиданно он вытаращил глаза и чуть не разбил кувшин.
— Свечи? — Арметта нахмурилась.
— Верно, дюжину свечей.
— Это стоит два медяка.
— Я даю три, — ответил Данвин, смутно понимая, что следует торговаться.
Женщина фыркнула:
— Заметано, — и протянула руку. Данвин пересыпал медяки в ее ладонь.
— Сейчас принесу, подожди.
Арметта проплыла на кухню, а путник все пялился на Данвина, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Наконец мужчина сделал приглашающий жест:
— Присаживайся, паренек.
Данвин заколебался.
— Садись, — повторил незнакомец, указывая на стул рядом с собой.
Данвин медленно сел.
— Как тебя зовут?
— Данвин.
Путник нахмурился.
— Это гидрангианское имя или горгорианское?
— Понятия не имею. Но оно мое, и точка. — Путник продолжал разглядывать его, и Данвин добавил:
— А как вас зовут?
— Фрэнк.
— Это гидрангианское имя?
— Да, — резко ответил мужчина.
По его тону Данвин догадался, что сказал что-то не то. Извинение могло прозвучать совсем уж бестактно, поэтому он протянул:
— О-о!
Путник снова вытаращил глаза, и Данвин заерзал на стуле.
— Ну, — сказал он отчаявшись. — Вы откуда-нибудь отсюда?
— Нет, — ответил человек, назвавший себя Фрэнком. — А ты?
— Да, я да.