А теперь получалось, что Людмиле не добраться засветло до заготовленной надежной гавани. В горах темнеет раньше. Тени вдоль дороги уже сливались с сумерками.
Людмила поцокала языком и громко сказала:
— Толку нет, я думаю. Мы должны перебиться как сможем, мои куколки, а до дома Говены дойдем завтра утром. Где-то поблизости есть селение Вонючие Ягоды, попробуем-ка его отыскать.
Она продолжала подниматься в гору. Дорога скоро превратилась в плохо утоптанную тропу, а тропа постепенно стала грязной и узкой полоской.
— Странно, — сказала Людмила, тяжело дыша на крутом подъеме. — Я не помню, чтобы дорога в Вонючие Ягоды была такой скверной, а уж мне ли не знать! Я забегала туда еще девчонкой, всего-то пару-тройку лет назад. — Ее сознание не угнетала разница между понятиями «годы» и «десятилетия», а деток не волновало, насколько старуха перевирает свой возраст. Они проголодались и устали выступать в качестве молочнокислых продуктов. Людмила хотела успокоить их с помощью мокрой сахарной тряпочки, но, пошарив на дне корзинки, обнаружила, что утешающая соска исчезла. Наверное, выпала во время недавней схватки с горгорианцем. Детей не волновали оправдания, инфанты имели прекрасные легкие и беспрерывно орали.
— О Боже, Боже, — бормотала старая нянька, всматриваясь в сгущавшиеся сумерки глазами, которые плохо видели и при солнце. — Уж не свет ли это я вижу? Похоже, мы ближе к Вонючим Ягодам, чем мне казалось. Сейчас, сейчас, мои куколки, — мягко убеждала она плачущих детей. — Скоро мы придем на отдых в прекрасное тепленькое местечко со всеми удобствами. Гляньте, мои хорошие, вон свет фонарика над дверью деревенской таверны. А дальше — дверь в кузню, я прекрасно помню ее, и.., опа!
Людмила споткнулась о мирно дремавшую овцу. Корзина отлетела в сторону, и голодный плач сменился криками восторга, когда дети обнаружили, что рождены не только ползать. Приземлились они недалеко: в высокой траве лучшего пастбища с этой стороны столицы. Кроме того, корзина плюхнулась в середине отары жирных пушистых овец. Животные вскочили на ноги и, блея от ужаса, помчались прочь. Просто чудо, что бедных младенцев не затоптали.
— О Боже, — сказала Людмила. И ворчливо добавила: — Дети, немедленно идите обратно. — К этому времени стало совсем темно. Луна еще не взошла. А дети были такими же голодными и мокрыми, но недавнее приключение немного развеселило их. Теперь они лежали в траве тихо и только почмокивали, мечтая о подобных полетах в будущем.
Бедная Людмила шарила вокруг, но ничего не видела. А огонек, который показался ей фонарем над таверной в селении Вонючие Ягоды, неожиданно начал приближаться. Для фонаря таверны это было довольно странно. Оставалось только одно объяснение.
— Черная магия! — завопила Людмила. — Души бедных чародеев, жестоко убитых королем Гуджем, алчут крови живых! Пожалуйста, о, пожалуйста, не трогайте моих деток!
— Хо! — раздалось совсем нечародейское сопение. — Я хочу знать, что это за проклятущая... Людмила?
Свет пастушьего фонаря выхватил из темноты старое загорелое морщинистое лицо. В седой бороде торчала солома. Королевская нянька не видела его уже.., не важно сколько лет.
— Одо? — выдохнула она, прижав руки к увядшей груди.
Некоторое время спустя, отыскав корзину, Людмила поменяла детям пеленки и уложила их с двумя бутылочками овечьего молока в углу хижины Одо. Закончив дела, она вернулась к рахитичному столу, где старый пастух еще пожирал свой ужин, состоящий из хлеба, сыра и диких луковиц. Кучи диких луковиц.
— Я так и не понял, откуда ты взяла детей, — заметил Одо с набитым ртом. — Когда ты ушла из Вонючих Ягод, ты не была беременной. По крайней мере от меня.
— Ну, не из-за того, что ты не старался. — Людмила поудобнее расположилась рядом с ним на единственной лавке.
— Это произошло немного позже, — сказала она застенчиво. — Это случается.
Одо скептически оглядел старуху.
— Так они твои, что ли?
— Может, и мои, — ответила Людмила. — А может, и нет. Думай как хочешь и будешь прав. Или ошибешься.
— Ага. — Одо пережевывал следующую луковицу. — Так ты еще.., как овечка?
— А у тебя до сих пор самая большая пастушья дубинка во всех Фраксинельских горах?
Одо посмотрел в угол, где стояли орудия пастушеского труда.
— Не знаю, — честно признался он. — Я мог бы померить.
Людмила похлопала его по руке.
— Я вижу, ты совсем не изменился.
— Не правда, — обиделся Одо. — Я меняю рубаху каждый год на праздник Прунеллы, как всякий хороший пастух. И я меняю свои малые вещи раз в три луны, если погода позволяет и...
— Я имела в виду, — Людмила тихонько пододвинулась ближе, и ее бедро потерлось о его ногу — так пара палочек трением добывает огонь, — что ты все еще тот самый Одо, которого я знала девчушкой-былинкой. — Она откинула в сторону прядь рыже-седых волос старого пастуха и пощекотала ему мочку уха языком. — Помнишь?
Одо нахмурился.
— Девчушкой были.., были.., бли.., ох, мои ягнятки и мазь от лишаев!
Несмотря на возраст, и Одо, и Людмиле лучше удавалась деятельность, чем воспоминания. С неясным непроизносимым восклицанием старик выпростался из-за стола — со всей проворностью, на какую способен мужчина шестидесяти лет, — и схватил Людмилу в объятия, пахнущие овчиной и диким луком.
Затем отпустил и, охая, схватился за поясницу. Людмила поцокала языком, покачала головой и повела своего давнего дружка к покрытому овечьей шкурой тюфяку.
Согретые, сухие, наевшиеся молока детки мирно спали. Поэтому они пропустили совершенно уникальный общеобразовательный опыт. Они не слышали приглушенных звуков потрескивающих и щелкающих старческих суставов, когда Одо с Людмилой пытались воскресить чувства молодости. Дети не шелохнулись даже тогда, когда Людмила задыхающимся голосом объясняла О до разнообразные методы, освоенные ею на королевской службе. Детки сладко дремали, несмотря на рычание стариков и их быстро возрастающие темпы. И что совсем удивительно — "они смогли спать даже под радостные рулады, которые в завершение вырвались из горла Людмилы. Затем рулады перешли в икоту, бульканье и еле слышный хрип.
После нескольких мгновений изумленной тишины Одо пробормотал:
— Ящур ее забодай, она мертва!
Он долго лежал неподвижно, поглощенный волнением, смущением и горем. Однако наконец надел штаны и посмотрел на ситуацию логически.
В Людмиле не осталось ни малейшей искорки жизни. Сторонний наблюдатель мог бы сказать, что она и раньше смахивала на мумию, но сейчас разница была очевидна. Одо часто видывал смерть прежде, чтобы усомниться в этом. Правда, он видел ее у овец, а не у женщин, но особой разницы нет.
У него никогда прежде не умирали в объятиях женщины. Но и овцы тоже.
— Должно, у нее сердце не выдержало, — пробормотал он себе под нос, затягивая веревку на штанах. — А мне следует увеличить практику. — Одо глянул на Людмилу и добавил: — Да и она уже, спорю, не так молода, как ей чудилось. — От этих соображений ему полегчало: он решил, что в будущем за молодых женщин можно не волноваться.
Правда, в последние времена у пастуха не было случая проверить свои способности. Девицы из селения Вонючие Ягоды вовсе не рвались составить ему компанию.
— Не понимают, дуры, что теряют, — буркнул он, глядя на улыбку, застывшую на лице Людмилы.
Старуха умерла, это точно. Сейчас стоял только один вопрос: что делать?
Раз он не может вернуть ей жизнь, значит, надо заняться ее останками. Смерть овцы означала обед на неделю и более. Разве что сдыхало что-нибудь слишком тошнотворное.