Некогда говорил древнейший мыслитель Ойойкумены, прозванный Отцом Историй (за то, что вечно попадал во всяческие истории): «Воистину мудр тот, кто не разыскивает похищенных женщин». Трудно оспорить это замечание, но Хэм, не будучи женщиной, сам выпутаться не мог, вдобавок охрана его безопасности составляла мою прямую обязанность. А там, куда его повели, безопасности ему никто гарантировать не мог.
Волкодавль вообще-то гостеприимный город, в чем я не раз убеждалась лично. Но привечают здесь тех приезжих, кто имеет кошелек набитый, товары знатные и в гостях не задерживается. Иной прием встречают те, кто ни первым, ни вторым похвалиться не может, однако норовит осесть в Волкодавле. Честят их бродягами и мигрантами беспрописочными, работы в городе не предоставляют, а для жилья отведен им чужанский посад, и улицу, что туда ведет, перегораживают цепью, возле которой бдит стража. Потому как из чужанского посада выходят на промысел нищие калеки, в неведомых войнах пострадавшие, мамаши с замурзанными младенцами, да мнимые кипежане. В самом же посаде понастроены шинки, где подают не пиво и медовуху, а такие напитки, отведав которых добрый горожанин может и замертво упасть. Говорят еще, будто здешние в бане не моются – а это последнее дело – и вместо Ядреной Матери поклоняются неведомой Кузькиной. Посадские же за честь почитают обмануть и ограбить зажравшегося горожанина. Драки между городскими и посадскими бывают такие, что наша нынешняя потасовка рядом с ними – что девичьи танцы на лугу.
И если б дело было только в этом, я бы нимало не беспокоилась. В любом городе есть подобные кварталы. Но приходилось мне слышать, будто – поскольку ни Ивановы стражники, ни жрецы в чужанский посад не суются – завелась там нежить, ничего общего с проповедями святого Траханеота не имеющая. Без всяких пустот и мнимостей, зато с клыками и когтями. В чужанском посаде документов ни с кого не спрашивают, вот они и селятся здесь. И среди нормальных посадских по ночам ни один двуногий из своих лачуг на улицу не суется.
Конечно, это могли быть только сплетни. А могли и не быть.
Рыбин Гранат зачем-то увязался со мной, но по благоразумию вперед не забегал. Ходить ночью по Волкодавлю – занятие не из простых, даже по главным улицам. В отличие от большинства других городов, по ночам фонарей здесь не зажигают, напротив – это запрещено. Причина, думается, ясна. Таковы здесь меры противопожарной безопасности. Летом в обывательских домах даже светильники жечь запрещается. Возможно, этот мудрый обычай и предупреждает случаи возгорания, но тьма по ночам в городе Волкодавле стоит кромешная. Потому оставалось лишь благодарить руководство МГБ, снабдившее меня заклинанием ночного видения, без которого я бы разбила голову о ближайший забор. Непрошеный спутник мой, таких преимуществ не имевший, двигался следом.
Благодаря этому заклинанию мне и предстало зрелище, полностью убившее вероятность того, что Хэм просто решил сходить налево из чересчур благопристойной «Белки и свистка».
Цепь уже не преграждала вход в чужанский посад, а, разорванная, валялась на земле рядом с распростертым стражником. Я нагнулась над ним.
– Оглушен. Очухается… Так я и думала.
Рыбин Гранат, изучавший цепь, повернулся ко мне.
– Почему?
– Стражник местный. За него бы мстить стали. Могут посад сжечь. Его убивать не станут. А Хэм – чужестранец.
Восточный единоборец снова поглядел на цепь, затем извлек меч из ножен и осторожно полоснул себя по мизинцу, так чтобы капли крови потекли на лезвие.
– Ты чего?
– Готовлюсь. Здесь ведь не человек поработал.
– Сама вижу. Человек бы цепь уволок и продал, на лом.
– Я не про то. Цепь не разрублена и даже не порвана. Она зубами перекушена…
– Тогда – вперед. Раз у нечисти есть зубы, значит их можно выбить.
И мы ступили на чужанскую территорию, находившуюся за пределами деревянного города Волкодавля, где кончались мостовые, а добротные дома сменялись халупами, неизвестно из чего слепленными.
Молва не солгала. Чужанский посад в ночное время казался вымершим, а ведь отребье, его населяющее, по преимуществу должно вести ночной образ жизни. Неужели все настолько запущено?
Ядрена Вошь! Если у этой твари здесь гнездо и она успела уволочь туда Хэма, мы до утра их не найдем.
Но Великая Богиня Волкодавля либо просто удача пока были на нашей стороне. Я увидела их в переулке, за покосившимся плетнем. И как только я их заметила, поняла, почему они не успели далеко уйти.
Девица сидела у Хэма на плечах и ехала на нем верхом. А он малый был некрепкий, и даже если был зачарован (а это несомненно было так), сил это ему не прибавляло, и ноги он переставлял медленно.
– Стой! – завопил Рыбин Гранат.
Шалава спрыгнула на землю, мягко, как кошка – или нежить. У Хэма подкосились ноги, и он упал, как марионетка с перерезанными нитками.
Девица – разумеется, та самая, из «Белки и свистка», – стоя на четвереньках, осклабилась. Волшебное зрение позволяло видеть то, что осталось незамеченным в гостинице. Она не была набелена. Она было смертельно бледна от природы. И распущенные волосы в первую очередь скрывали нечеловечески длинные и острые зубы.
Рыбин Гранат выступил вперед. Меч он, однако, держал не боевым хватом, а так, словно старался отгородиться им от страшилки.
– Сделай так же! – услышала я его свистящий шепот. – Я много путешествовал, я знаю… Нежить боится холодного железа!
Как же! Я чуть не выругалась. Это на Западе она его боится. А здешняя и не думает. Местная нежить – она непродвинутая, она даже и не знает, что холодного железа надо бояться.
Этого, за отсутствием времени, я объяснять не стала, ограничилась тем, что бросила: «Здесь все по-другому», выламывая дрын из плетня. Если воткнуть ей в сердце, может и сработает…
Тварь захохотала. Зубы у нее были с зеленоватым отливом.
Нет, это не упыриха. С упырями борются с помощью чеснока, а в «Белке и свистке» чеснок кладут в каждое второе блюдо. Отпадают и оборотни, не выносящие серебра. Немало посетителей гостиницы серебром просто увешаны. И кол в сердце здесь не поможет…
И словно в ответ на мои мысли тварь начала расти. Изначально она была довольно мелкой, но через миг превосходила в росте и меня, и Рыбина. А еще через несколько минут – выше всех домов посада.
Но кто это? Я проклинала пробелы в образовании по части поволчанской нечисти и лихорадочно припоминала все, что знала. Злыдни, кощуны и недоли вроде бы все мужского пола. Лешие и водяные – тоже, да и в населенные пункты не суются. Но тварей женовидных здесь водится гораздо больше. Одних лихоманок – разновидностей не меньше дюжины. А есть еще мавки, самодивы, поедучие ведьмы… Хуже всего, если это окажется моровая дева. Убить ее можно, причем именно мечом, но только после этого непременно умрешь и ты…
Тварь, обнажив клыки свыше локтя длиной, нависла над нами и протянула к нам руки. Они все удлинялись и удлинялись, становились многосуставными.
Проклятье, как же она назвалась в гостинице? Какое-то типичное для веселой девицы имя… Фру-Фру… нет… Мими, Жижи…
Вспомнила!
– Я знаю, кто ты! Кикимора!
Руки, уже почти достигшие моего горла, отдернулись, и хохот умолк. Тварь по-прежнему возвышалась над крышами, озадаченно раскачиваясь.
Конечно, кикимора, малое божество ночи и сонных видений. Особо конкретно не любит мужчин и старается причинить им вред. Убить кикимору нельзя, но прогнать можно.
– Метла нужна! – крикнула я единоборцу.
– Боевая? – переспросил он.
– Обычная! Какой мусор выметают.
– Где же мы среди ночи метлу возьмем?
– Нужно работать с тем, что есть. Сойдет и швабра.