Это было кошмаром! Если я остался жив, то только чудом. Почему я не могу открыть глаза? Я сделал невероятное усилие, и слипшиеся от затвердевшей крови ресницы разомкнулись, позволив мне увидеть синее небо.
Я пошевелил головой. Послышалось жужжание. Крупные зеленые мухи поднялись в воздух. В нескольких футах от себя я заметил тонкошеих стервятников, издававших резкий противный клекот.
Чуть поодаль лежал гризли. Рукоятка моего ножа по-прежнему виднелась в его груди. Он был мертв, весь покрыт мухами.
«Исчадие ада!» — проплыло в моем мозгу.
Я попытался подняться. Пронзительная молниеносная боль уложила меня на место. Я отдышался и начал обследовать себя. Правая рука была в целости и сохранности. Левой я мог едва двигать: плечо было изуродовано. Левая нога распухла и болела от перелома и укусов. Спина была изрыта когтями. Боль из нее не уходила ни на секунду. Здоровой правой рукой я провел по левому виску. Он покрылся тонкой коркой начавшей заживать раны.
Разгневанный медведь сделал из меня инвалида!
Я захотел пить. Вода была рядом. Превозмогая боль, я пополз к ручью. Каждое движение стоило мне огромных усилий. Но я стонал и полз. Уткнувшись, наконец, лицом в прохладную воду я пил ее с наслаждением и истомой. Утолив жажду, я полностью погрузился в воду. Лохмотья кожаной куртки, промокнув в воде, один за другим отставали от спины и плечей. Это облегчило мои страдания. Когда я полз к ручью, прилипшие к ранам лохмотья натягивались, причиняя невыносимые муки.
Лежа в ручье, я посмотрел на небо. Солнце стояло в зените. Значит, я почти целые сутки провалялся без сознания. Я выбрался из воды и пополз к сумке с едой, влача за собой сломанную ногу. Пара койотов, завидев мое приближение, отбежала от туши медведя. Стервятники, неуклюже подпрыгнув, взмыли в небо.
Ни птицы, ни звери не тронули моих припасов. У них был богатый стол в виде поверженного властелина Скалистых гор. Отведав пеммикана, я лег на живот, повернув голову в сторону гризли. Койоты были возле него. Стервятники ждали своей очереди в стороне.
«Если полку койотов прибудет, они осмелеют и нападут на меня!» — подумалось мне.
Я вспомнил о «спенсере», улетевшем от удара медведя в кусты. Я пополз туда и нашел его в отличном состоянии. Мое настроение поднялось. Теперь я мог защитить себя от любых хищников.
Меня волновало неприятное ощущение слабости, появившееся в моем теле после всех усилий. Добравшись до сумки со съестным, я положил на нее голову и потрогал лоб рукой. Он горел. Не удивительно, что с такими ранами я чувствовал себя плохо.
Остаток дня и всю ночь я был в бреду. Временами жар отступал, и я находился в сознании, но скоро мрак снова окутывал разум.
Во второй половине следующего дня я почувствовал себя лучше. Голова перестала кружиться, ощущение слабости таяло, лоб лишился жара. Я уделил внимание ранам. Они покрывались тонкой коркой. Это порадовало меня.
Я достал из сумки пеммикана и съел немного, наблюдая, как койоты и утратившие боязнь стервятники вместе потрошат тушу гризли. Лишь изредка какой-нибудь койот огрызался на наглого пернатого падальщика.
Я начал думать о своем положении, напившись воды и устроясь на отдых в тени кустов диких слив.
До Паудер-Ривер было безумно далеко. Со сломанной ногой придется добираться до нее вечно. Сто миль — чепуха для здорового, полного сил человека, для калеки они — бесконечный путь. Оставаться здесь было подобно самоубийству: в высокие предгорья зимняя стужа приходит рано.
Я должен был убираться отсюда, не теряя времени. Пусть даже ползком или прыгая на одной ноге.
Я посмотрел на левую ногу. Она сильно распухла и посинела в месте перелома. Я осторожно прощупал его, невзирая на боль.
— Берцовая кость неправильно срастется, если я не сумею вправить ее, — обеспокоился я вслух, принявшись разглядывать местность в поисках чего-то такого, что помогло бы мне управиться с переломом.
Мне на глаза попались два валуна, бок о бок торчавших из земли. Это было то, что надо. Я притащился к валунам и просунул между ними сломанную ногу. Ухватившись за ствол стоявшей рядом осины, я резко дернулся назад и на несколько мгновений потерял сознание от сильнейшей боли. Переведя дух, я проверил работу. Нужна была еще одна попытка. Обливаясь потом, я снова повторил рывок. Даже теряя сознание, я почувствовал, что кость встала на место.
Приходя в себя, я лежал на земле и слушал, как ссорятся хищники.
Следующей задачей было наложение шин. Мне требовался нож. и я пополз к гризли или. вернее, к тому, что осталось от него, прихватив «спенсер». Но трусливые койоты тут же ретировались, а падальщики взмыли в воздух.
Вытащив нож, я оглядел медвежьи останки. Хищники потрудились на славу: его внутренности были съедены, бока истерзаны, глаза выклеваны.
Мой взгляд упал на длинные коричневые когти, причинившие мне столько страданий.
— Будет память об этой великой схватке, — пробормотал я, отрезая когти. — Получится неплохое ожерелье.
Положив когти в парфлеши, я подполз к осине, срезал с нее кучу твердых прямых веток, обложил ими ногу и перевязал полосками из куска медвежьей шкуры, который был вырезан заранее.
Шины были готовы.
— Еще бы костыли!.. Ну, хотя бы их подобие.
Я внимательно осмотрел осину и увидел на ней две толстые ветви, изогнутые у основания.
— Есть! — воскликнул я радостно.
Но для того, чтобы добраться до них, мне нужно было подниматься. Держась правой рукой за ствол, я кое-как встал на здоровую ногу. Справившись с головокружением, я не сразу, но все же срубил ветви томагавком.
Опустившись и передохнув, я удалил с веток отростки, зачистил более тонкие концы. Толстые же, изогнутые как револьверная рукоятка, сами просились в подмышки. Затем я попробовал встать на костыли. Они были нужной длины и достаточно крепки. Я помолился и сделал первый робкий шаг, вслух поздравив себя. Только израненные плечо и спина от напряжения зажглись болью. И тогда, сунув нож в ножны, заткнув за пояс томагавк и повесив на шею сумку с карабином, я отправился в самое долгое в жизни путешествие.
Оно было жутким. Каждый шаг вымучивался мной. Все тело горело огнем. По временам я ложился на правый бок и полз, чтобы дать отдых уставшей опорной ноге. Уставала правая рука — я просто останавливался и забывался сном.
Но мне необходимо было двигаться. Набрав сил, я продолжал мучительный путь. Иногда мне казалось, что это не я ползу в дикой глуши — изувеченный, одинокий. Казалось, что это дурной сон, который вот-вот кончится.
Часто, отдыхая в какой-нибудь рощице, я думал о Лауре. Господи, могла ли она представить, какие на мою долю выпали испытания? Может, и нет. Но я знал наверняка, что мысленно она со мной, что молится за мое спасение, ждет меня. Это давало мне силы. Я был еще жив, хоть в зловещем положении, но жив. Я вышел победителем в гонке и в схватке с гризли не за тем, чтобы мои кости белели на солнце предгорий.
Мои передышки становились все продолжительней, раны заживали, но очень медленно. Когда выпадали жаркие дни, идти или ползти было невмоготу, и я забирался в тенистые места в ожидании прохлады. А ближе к сумеркам снова отправлялся дальше.
Я все время держался притока Танг-Ривер. Вода была под боком и жажды я не испытывал. Без влаги мое путешествие, наверное, превратилось бы в ад.
Порой на пути попадались хищники, но они ни разу не осмелились напасть на меня. Вид моего спенсера отгонял их прочь. Карабин оттягивал мне плечи и шею, но расстаться с ним было бы равносильно смертному приговору.