Он кивнул в знак признания того, что данная оценка достаточно высока и, подумав, спросил:
— Неужели ты не сможешь удержать своих ребят, Кон? Я слышал историю, как какие-то парни вырезали целый город на Западе, но не верю ей, потому что в городе, где семьдесят процентов жителей прошли войну, а девяносто — участвовали в стычках с индейцами, такое невероятно. Теперь об Эроне Макдональде — не нужно его недооценивать. Он холодная рыбешка, но с крепкими нервами, и если решит, что мне одному не справиться, человек пятьдесят, отличных стрелков, встанут за моей спиной. У тебя же, думаю, наберется всего пятнадцать.
Конечно же, он прав. Если ребята решат пойти с Томом, кровавой бойни не миновать. Горожанам придется туго, но от наших парней мало что останется.
— Посмотрим, что получится, — вздохнул я.
Бармен проводил меня взглядом, и на его лице читалось неприкрытое беспокойство. Он волновался за свою семью. Кто станет заботиться о безопасности семьи бармена или еще кого-то во время жестокой бойни, которая назревала?
Оказавшись на улице, я минуту постоял на солнце.
Выход оставался один: немедленно увести команду из города и перегнать стадо.
Кэйт ждала меня в гостинице, и уже кое-что слышала. Мы нашли тихий уголок в большом полупустом фойе и сели.
— Что он сказал?
— Никаких исключений для Тома. Но я его понимаю. Он не хочет приоткрыть дверь даже на полдюйма. — Потом я передал ей слова Джона о Линде Макдональд и добавил: — До меня не доходит, зачем девушке откалывать подобные шуточки?
Кэйт молчала, и я ждал, поскольку знал, что там, где дело касалось человеческих отношений, здравого смысла ей не занимать.
— Возможно, она ненавидит мужчин… а скорее всего, она обожает своего папашу.
— Как это? Объясни!
— Иногда, сама того не понимая, девушка подходит к парням с той же меркой, как и к своему отцу. Вероятно, ей доставляет удовольствие наблюдать, как они улепетывают от него. Для нее такая своего рода игра — надежная проверка превосходства отца.
— Кэйт, а как наши дела с Хардеманом?
— Предложил двадцать два доллара за голову, но, думаю, согласится на двадцать пять.
— Уступи ему. Нужно поскорее убираться отсюда.
Она быстро взглянула на меня.
— Что, так серьезно?
— Если Том отправится в северный квартал, я пойду за ним.
— И ты будешь драться с Блэйком?
— Может так случиться.
Она встала.
— Пойду к Хардеману. — Кэйт медленно пошла к двери, но остановилась. — Том тебя послушает, Кон. Поговори с ним. Объясни, какой серьезный оборот принимает дело.
Я пообещал, не будучи уверенным, что смогу переломить ситуацию. На нас накатывалось нечто большее, нежели неприятности от нежелательного свидания парня с девушкой. Вновь возникал давний кровавый конфликт эпохи Гражданской войны. Девять из моих ребят и родственники большинства остальных сражались на стороне конфедератов. Все, кроме меня, были выходцами из Техаса.
В каком-то смысле я тоже мог считать себя их земляком, поскольку мои родители похоронены в Техасе, и этот край давал мне кров дольше, чем любое другое место в Америке.
Везде: на улице, в салунах, игорных домах, лавках и конюшне — мне встречались люди, либо воевавшие на стороне конфедератов, либо в прошлом яростные аболиционисты, подобно Макдональду. Даже Джон Блэйк служил в разведке Федеральных войск.
Горькие воспоминания о минувшей войне давали о себе знать. Даже в самом Техасе полиция Дэвиса обращалась с коренными жителями, как с людьми второго сорта, и чувство обиды глубоко проникло в их сердца.
Погонщиков из Техаса по большей части не интересовало, что происходило в северном квартале. Такие закрытые кварталы существовали в каждом городе на маршруте перегона скота, и никто из погонщиков не видел в таком делении ничего оскорбительного для себя. Ковбои приезжали в город весело провести время, их интересовали салуны и притоны. Остальное никого не касалось.
Жизненные принципы, которые защищал Джон Блэйк, вовсе не выглядели несправедливыми, и никто, кроме случайного воинствующего пьянчуги, не считал себя вправе обсуждать их.
Но Том Ланди явно не вписывался в рамки устоявшегося порядка.
Тома очень любили в нашей команде, и каждый видел в нем своего младшего брата. Их радовало, что, повзрослев, мальчишка стал настоящим мужчиной и всегда поступал, как подобает джентльмену. Он объезжал самых диких и непокорных лошадей, никто не мог с ним сравниться в бросании лассо, работал наравне с другими погонщиками и получал столько же, сколько они. Том не пил спиртного, и никто не осмеливался его за это упрекнуть.
Лишить юного Ланди права пойти на свидание в северный квартал означало нанести личное оскорбление не только хозяйке, но и каждому члену «Тамблинг Б».
Джон Блэйк знал, что это такое. Для него не являлось секретом, кто входил в состав нашей команды. Большинство ковбоев были закаленными бойцами, участвовали в десятках крупных и мелких боев с индейцами и бандитами в различных городских разборках. Этот город мог сдержать их атаку и даже уничтожить их, если дело дойдет до драки, но и немало горожан сложат свои головы.
Оседлав лошадь, я поскакал к стаду. Том заметил меня и направился следом. Мы были с ним одного роста — чуть выше шести футов — но по весу он немного мне уступал. Глядя на догоняющего меня юношу, я вдруг испытал до боли острое желание иметь собственного сына, такого же статного, красивого. Мне исполнилось тридцать пять, но только одна женщина на свете жила в моем сердце, и именно ее я не мог получить.
— Привет, Кон! — крикнул Том, пустив свою лошадь вровень с моей. — Не мог бы кто-нибудь другой закончить эту работу? Мне нужно в город.
— Никак не могу отпустить тебя, приятель. — Стараясь казаться беззаботным, ответил я и сразу ощутил, как Том напрягся.
— Что случилось? Или ты испугался Джона Блэйка?
Произнеся эту фразу, он сразу раскаялся. Его глаза выражали сожаление, но я тут же почувствовал такой знакомый холодок внутри. В те дни сказать такое человеку с револьвером на поясе значило оскорбить его. Но я был достаточно зрелым и мудрым, чтобы простить ему выпад… Или все же нет?
— Не испугался, и ты прекрасно это знаешь. Но если пойдешь сегодня в северный квартал, завтра кого-то придется оплакивать.
— Плевать, я не боюсь!
— Я не говорил, что боишься. Как и не говорил, что должны убить непременно тебя.
Я никогда не был силен в речах. Монологи на моральные темы мне всегда трудно давались — слова как-то не шли, не удавалось заарканить нужную фразу, хотя и знал, что сказать.
— Малыш, если ты сегодня пойдешь в северный квартал, — сделал я еще одну попытку, — черт знает какая каша может завариться. Поверь, Макдональд не отступится.
— О, Кон! Я проберусь туда, повидаюсь с девчонкой и вернусь назад. Ничего даже не заподозрят!
— На самом деле она не жаждет тебя увидеть, Том.
Он, конечно же, не поверил мне, а мне следовало предвидеть такой оборот. Она была девушкой его мечты, и мысль о том, что ей не хочется его видеть, не могла даже прийти ему в голову.
Тогда пришлось выложить ему все, что сказал Джон Блэйк, и кое-что добавить от себя, призвав на помощь все законы логики, которые только знал.
— Не верю! — упрямо твердил он.
— Только не скажи это Джону Блэйку.
— К черту Джона Блэйка! Везде лишь о нем и болтают! У него что, четыре руки?
— Ему достаточно двух, Том. Это я тебе говорю.
Казалось, он видел меня впервые, и я вдруг понял, что мой высокий авторитет в глазах Тома Ланди только что с грохотом рухнул.
Смерть в его возрасте — пустой звук, за свою жизнь он не успел испытать жестоких угрызений совести из-за глупой гибели хорошего человека в уличной пыли. Ему приходилось драться с индейцами, но участвовать в кровавых разборках, уносящих жизни близких и любимых людей, слава Богу, не выпадало.