Только Севостьянов своим молчанием выражал недовольство таким исходом.
«Сволочь или дурак? – гадал Пименов. – Кабы можно было без него обойтись, давно бы – горшок об горшок да в разные стороны!.. Вызвать на разговор, спросить, чем ему насолила Света? Только что услышишь в ответ? Все равно правды не скажет, а ложь многолика…»
О Севостьянове думать не хотелось. На душе было покойно, хорошо. Пережить бы еще один груз, а там и о покое подумать пора. Груз этот он планировал встретить в Германии. Взять туда и Свету на свой страх и риск. О лежбище заграничном никому не докладывать, а когда поступят сведения о благополучном исходе – сниматься с якоря и забирать круто на Запад!.. Все ведь – квартира, машина, домина этот – тлен, в гроб, как говорится, не захватишь. Да и положение ничем не отличается от положения грешника, распятого над горой тлеющего хвороста. Уносить ноги, пока не добрался огонь! А Свету не отдавать. Пусть этот Пилат‑Севостьянов забирает золотое «Руно», он даже готов пообещать ему свое место, лишь бы оставил последнюю надежду.
Размечтался Язон. После решения не снаряжать «Арго» в обратный путь, пришедшего, как ему казалось, окончательно, после перебродившего и улетучившегося хмеля да распарки, сбросившей десяток последних, самых тяжелых лет, герой захотел поскорее увидеть свою Медею.
Усталые гости разошлись по опочивальням. Завтра было воскресенье, предоставлялась возможность отоспаться перед возвращением в Москву.
Пименов остался в бане, подкинул в топку дров, заполнил баки водой. Знал, что она придет, как только все улягутся в доме. От предстоящего разговора зависело многое, может быть, вся дальнейшая жизнь. Тема была не внове, но чтобы вот так, сразу, бесповоротно?.. Язон подумал, что это будет неплохим испытанием на верность и преданность, вероломно подвергнутые сомнению Севостьяновым. Он допил пиво и отправился в парную. Отхлестав себя что было мочи дубовыми вениками, окатился водой, плеснул кипяточку с эвкалиптом на камни и, забравшись на самый верхний полок, расслабился в ожидании.
Стук раздался минут через десять.
«Глупая, – не открывая глаз, улыбнулся Язон. – Не дети, могла бы не стучать». Он ожидал, что Света придет по‑другому: безмолвно, неслышно, разденется и ляжет. И то, что получалось иначе, несколько охладило его пыл. Когда стук повторился настойчивее, он почувствовал раздражение. Встал, запахнул на поясе простыню и выглянул в предбанник – не заперто ведь.
На пороге стоял… Барракуда.
– ???
– Валентин Иванович. – спокойствие не изменяло телохранителю, – «чепе» у нас.
Сердце тревожно затрепыхалось в груди Язона.
– Что… с ней? – шевельнул он помертвевшими губами.
– С ней все в порядке, вы не волнуйтесь. Одного из наших нашли мертвым, – перешел он на шепот.
– Где?
– За оградой.
– Дьяков с Погорельским знают?
– Никто не знает, все спят. Светлана Николаевна шла к вам, я попросил ее вернуться.
– Никому не сообщать. Собери своих людей. Ждите, сейчас выйду.
Через пять минут Барракуда проводил Язона в гараж, куда перенесли труп.
Это был Чалый, личный телохранитель Севостьянова.
Он лежал на краю ремонтной ямы. На лице и одежде следов насилия не было заметно.
– Разбудите Севостьянова, – приказал Язон. – Только тихо.
Один из парней вышел, другой запер за ним дверь.
– Как это произошло?
– Никто не видел. Мы «зачистили» территорию, распределили местность по секторам, блокировали подходы. Чалый был во внешнем резерве, следил за парком. Его вызвали по рации, он не отозвался.
Его вызвали по рации, он не отозвался. Пошли искать – нет. Прочесали с фонарями, нашли в десяти метрах от ограды. Возле трех деревьев. – Он, что, с дерева упал? И сам забросал себя листьями?
– Труп осмотрели?
– Внутреннее кровоизлияние.
– Точно?
Барракуда развел руками.
Вошел заспанный, полупьяный Севостьянов, ошалело уставился на покойника.
– Кто его? – задал он глупый вопрос.
Пименов болезненно поморщился в ответ.
– Рацию забрали? – спросил он у Барракуды.
– Рацию, пистолет, удостоверение. Деньги не тронуты.
Севостьянов чувствовал, что земля уходит у него из‑под ног, переставлял опухшие зенки с лица покойного слуги на живых.
– Что делать? – прошептал он.
– Думать!!! – вдруг заорал Пименов, наливаясь кровью. – Думать, бар‑раны!!. Давно это случилось?
– С час назад.
– Шпана местная не может быть?
Барракуда не удержался от многозначительной улыбки.
– Исключено.
– Точнее?
– Во‑первых, Чалый был не так прост…
– А во‑вторых?! Рожай быстрей, философ!
– Во‑вторых, – обиженно продолжал Барракуда, – удар Чистый.
– Что значит «чистый»?
– Профессионал работал. Высокого класса.
– Милиция?
Барракуда помотал головой.
– Кто тогда?
– Точный удар, смертельный – ни следов, ни звука. Так когда‑то умели бить в НКВД.
– Что, безопасность?!
Севостьянова стало мутить.
– Выйди! – зыркнул на него Пименов. Когда Севостьянова вывели, отвел телохранителя в сторонку, прошипел: – Значит, показалось тебе, говоришь? Осторожный? Не дурак?..
– Валентин Иванович, да если бы…
– Хватит. «Если бы да кабы…» – он быстро прошагал к двери мимо понурых охранников, резко обернулся. – Слушайте меня, вы, педерасты!
– Вал…
– Молча‑ать!!! После!.. Ни Дьяков, ни Погорельский, и никто другой ни о чем не должны знать. Этого, – Пименов скосил глаза на труп, – убрать так, чтоб никаких следов. Никаких! Нет больше такого в природе и не было никогда, ясно?!. Узнать, кто это сделал. Узнать любой ценой. Любой, ты понял меня, Барракуда? Лично ответишь.
Он вышел из гаража. Поравнялся с Севостьяновым, метавшимся по двору.
– Что скажешь, Алик?
– После того, как на груз наложили лапу, за нами установили слежку, – заговорщицки затараторил он.
– А почему нас не тронули, как Махрова, а?
– Махров на Украине, а товар в тубы запаивали здесь. Цепочку они устанавливают! Чалый засек, его и убрали.
– Так за кем же «хвост», Алик? Не темни.
Ссвостьянов помялся, ответил в сторону:
– Мой «хвост» Чалый отсекал, а ваш – Барракуда. Мы семь лет без «хвостов»…
– Но и без провалов! Нет разве?.. Значит, если я тебя правильно понял, взялись за нас через Свету?
– Я этого не говорил.
– Говорил, Алик, говорил. Вспомни получше. И не вздумай исчезнуть.
– Я и не думаю…
– Это я вижу. Вижу, что в последнее время ты не думаешь. Отложим пока, – Пименов вернулся к гаражу, постучал: – Барракуда, проводи.
В приоткрытую дверь видел, как заворачивали в пленку тело.
Дом обходили с тыла, не спеша, чтобы продлить разговор.
– Что с ним решили?
– Спрячем, не волнуйтесь.