Светлана ввалилась в салон, закинула ногу на ногу и закурила.
– И как это называется? – хмыкнул Эдик, направляясь в сторону ЦТРА.
– «Прощай, молодость» называется, – с вызовом ответила она, выпустив струю дыма в его сторону.
Он опустил стекло.
– Рассказывай, – потребовал Аракелов, нахмурившись.
– Захотелось с тобой проститься. Если тебя это не устраивает, можешь меня убить, мне все равно. Больше прошу меня не тревожить, я жить хочу.
– Где, в Шахтерске?
– Не пугай.
– Что же ты там делать станешь, Светик‑Семицветик? Райкома‑то, чай, уже нет? Да и возраст у тебя, прямо скажем, не комсомольский.
– Свободы хочу! Через пять лет я уже никому…
– Да ты и сейчас никому не нужна, можешь на сей счет не обольщаться, – оборвал он ее и включил сигнал поворота. – У тебя за душой – ноль.
Обжигая пальцы, она погасила полсигареты в пепельнице.
– Ах… вот, значит, как?!.
– Да, милая, да. И ты это сама прекрасно знаешь. Что, бросил тебя твой Пименов?
Она молчала. Слезный ком вдруг подступил к горлу, мешал говорить.
– Твой, – только и смогла выговорить.
– А ты на что надеялась, дурочка? – засмеялся вдруг Эдик. – Если у тебя и есть кто‑то постоянный в этой жизни, так это я. Цени, а то разозлюсь ведь.
Они подъехали к гостинице «Северная», где за ФСБ был зарезервирован «люкс» для встреч с агентами. Эдик поставил машину на стоянку.
– Давай‑ка пропустим по стопочке в ресторане да пойдем баиньки, да? – он погладил ее по голове, точно маленького ребенка.
Она отшатнулась, хотя прекрасно понимала, что и на этот раз будет так, как он скажет. Но этот раз будет последним. Теперь у нее есть пусть небольшой, но все же свой счет в Швейцарском банке, о котором Аракелов не знает, и она может уехать в любую страну – не все ли равно, где выходить на панель? Едва ли он станет доставать ее и дальше, для него она – эпизод, одна из многих, нужных до тех пор, пока сами изъявляют желание сотрудничать.
Она молча вышла из машины, побрела к ресторану. Швейцар встал было на ее пути, но, увидев Аракелова, отскочил и раскланялся.
Ресторан был полон. Кавказцы, бизнесмены со шлюхами и шпаной в качестве телохранителей задымили зал, вели себя вызывающе шумно; от сплошь уставленных импортным дерьмом столов рябило в глазах. Подошел метрдотель.
– Столик? – справился он подобострастно.
– Коньяк в номер, – приказал Эдик и, подхватив Светлану под руку, повел прочь.
В номере она сняла шубу, рухнула на широкую кровать. Аракелов сел в изголовье, закурил, ожидая, что она сама расскажет о том, что вывело ее сегодня из равновесия.
– Хочешь уехать? – вдруг спросил он.
– Куда, Боже мой?! – проговорила она в подушку. – Туда, где тебя нет?
Аракелов подумал, что в таком состоянии она становится не только ненужной, но и опасной.
– Успокойся, я сказал! – повысил он голос.
Постучал официант. Принес «Камю» и корзину с фруктами, повинуясь жесту, оставил все на столе и удалился. Светлана встала, шатаясь, поплелась в ванную. Эдик откупорил бутылку, достал бокалы из буфета, выпил и устало откинулся в кресле, закрыв глаза и прислушиваясь к шуму льющейся воды.
– Так что там у вас стряслось? – спросил он, стараясь казаться равнодушным.
Светлана села на кровать, взяла свой бокал.
– Кто‑то следил за дачей, – сказала она в никуда, отхлебнув коньяк.
– Кто?
– Оставил им труп и исчез.
– Кто?
– Оставил им труп и исчез.
– Чей труп? – насторожился Аракелов. – Говори толком, не тяни кота за хвост.
– Чалого.
– И что?
– А то, что Севостьянов подал Пименову идею, будто это я навела.
– Кого?
– Спроси чего полегче.
– Откуда ты знаешь?
– Пименов сказал.
– И про Севостьянова.
– Нет. Но кто же тогда? Ему такое в голову не пришло бы.
– Севостьянову‑то какой интерес?
– Сам знаешь, какой. Боится он меня, убрать хочет. Пимен ведь не знает, что он твой стукач. Там у них неприятности, какой‑то товар арестовали, представитель фирмы на Украине застрелился. Переполох, одним словом. Я думаю, что Севостьянов воспользовался случаем.
– Думаешь или знаешь?
Она налила себе еще коньяку.
– Важно, что Пимен в это поверил. Выпытывал, кому я о нем говорила, с кем общаюсь и все такое прочее.
– Кто там еще был?
– Погорельский с Дьяковым. Ради них и собрались. Поили, ублажали, в баке парили. Они и сейчас там, Пименов про убийство им не расскажет, конечно.
– Кто такой Погорельский?
– Федор Иннокентьевич, из Управления администрации Президента. А Дьяков…
– Этого я знаю, мэровский. Какое он имеет отношение к «Руно»? Акционер?
– Все там… акционеры, – поморщилась Светлана и, погасив сигарету, допила коньяк. – Все, Эдичка. Я туда больше ни ногой. До тех пор, пока там будет Алик, по крайней мере.
– Много пьешь! – прикрикнул Аракелов. – Кто еще был? Из совета акционеров? Гольдин был?
– Да Гольдин – дешевка, подставное лицо.
Появление неизвестного, который следил за дачей, не понравилось Аракелову. Он скинул пиджак, распустил галстук и нервно прошелся по номеру.
– Этот… убийца – ваш человек?
– Делать нашим людям больше нечего, кроме как за дачей доморощенного мафиози следить.
– Не такой уж он доморощенный.
– Пусть тебя это не волнует. Пименов обещал позвонить?
– Да.
– Когда?
– Не сказал.
Эдик замолчал, обдумывая ситуацию. Нужно было во что бы то ни стало узнать подробности этого убийства. Он понимал, что люди Пименова беспокоятся не меньше и сделают все, чтобы узнать, кто следил за ними. Другой вопрос, как уговорить эту истеричку раскрутить Пименова на информацию.
Светлана, опасаясь, что он отвезет ее обратно домой, спешила надраться. Оставаться одной сегодня было страшно. Он понял, с силой вырвал у нее бокал, расплескивая коньяк на покрывало, допил. Потом взял себя в руки, сел у ног Светланы и провел ладонью по ее груди.
– Хватит истерик, – сказал он примирительным тоном. – Я отвезу тебя утром. Алика предоставь мне.
Капитан Андрей Петров любил войну. Профессионал, выпускник высшей школы контрразведки, он пять лет провел в Афганистане и рано понял, что только в бою человек способен проявить себя в полной мере, только с оружием в руках может оправдать земное предназначение. Перемены, положившие конец этой войне, он не принимал. Не мог смириться с мирным прозябанием, с без времени размытым, но таким привычным образом врага, и продолжал искать его в Карабахе, Тбилиси, Москве до тех пор, пока его не уволили из органов. Уволили, как он считал, несправедливо, подло, в угоду амбициям перестроившегося начальства, не считаясь ни с его высоким профессионализмом, ни с боевыми заслугами, двадцати шести лет от роду.
Оружия Петров не сложил, партбилета не сдал и безработным пробыл недолго.