— Уехать?! — проблеял Венделл вне себя от возмущения. — Уехать из Уома? А что мне делать, если я уеду?
— Вот это-то я и твердил себе, когда до меня долетели слухи о твоем отъезде, — любезно отозвался Дестри. — Зачем тебе уезжать? Тут у тебя и дом, и все дела, да и денег немало вложено в рудники, в лесопилку. Чушь собачья, сказал я себе. Как это Джерри вдруг возьмет да и уедет из Уома, где любая собака его знает и он знает всех и каждого?! Но тот парень мне объяснил, будто тебе тут все осточертело: и танцульки, от них уже скулы сводит, и проклятая пыль, от которой летом нечем дышать, как ни закрывай окна, да и вообще весь этот скучный городишко!
Венделл уже начал догадываться, что вся эта пустая болтовня отнюдь неспроста, но молчал как убитый, лишь облизывая пересохшие губы. Он так ни разу и не поднял глаз на своего мучителя — они были прикованы к его правой руке.
— Этот парень, — безжалостно продолжал Гарри, — что-то говорил, будто ты предпочитаешь более спокойную жизнь. А здесь, где все тебя знают чуть ли не с рождения, такое просто невозможно, все время происходит то одно, то другое. Говорил, тебе теперь порой приходится и в суде бывать, а уж этого врагу своему не пожелаешь!
Джерри еще глубже вжался в кресло, словно хотел стать невидимым. А Дестри, намазывая маслом огромный ломоть кукурузной лепешки, казалось, этого даже не заметил. Откусив добрую половину, как ни в чем не бывало принялся рассуждать дальше, впрочем, довольно невнятно, поскольку набил полный рот.
— А заседать в суде — это вам не фунт изюму. Там ребятам надо держать ухо востро, судить по справедливости, не давать чувствам брать верх над разумом. Ведь так? А возьмем, к примеру, парня вроде тебя, Джерри. И что же будет? Ты живешь тут чуть ли не с пеленок, знаешь всех в нашем городе, да ты вынесешь приговор еще до того, как состоится суд! А этого допустить никак нельзя!
— Но ведь присяжных двенадцать человек! — пискнул Джерри.
— Так оно и есть, — кивнул Дестри. — Похоже, ты, парень, здорово сечешь во всех этих делах — сколько присяжных и все такое! Да, конечно, их двенадцать, но даже один человек может перетянуть всех на свою сторону. Достаточно одного голоса, — слышишь, ты? — чтобы суд изменил решение!
Венделл отодвинулся в сторону. В данную минуту ему меньше всего хотелось обсуждать с Дестри этот вопрос. Наконец он решился:
— Я лучше поеду, пожалуй.
— В Уом?
— Да, конечно, куда же еще?
— Ну, — вздохнул Гарри, — это, конечно, тебе решать. Поезжай, парень, надеюсь, по дороге у тебя не будет никаких неприятностей. Впрочем, такой человек, как ты, сможет дать отпор любому, я в этом нисколько не сомневаюсь!
Венделл оцепенел.
— Я уезжаю, — с трудом пролепетал он еще раз. В его голосе ясно слышался невысказанный вопрос, а кроме того — униженная мольба, что заставило девушку поднять голову и посмотреть на него совсем другими глазами.
— Приятного путешествия! — учтиво произнес Дестри.
— Но вначале мне бы хотелось сказать тебе пару слов наедине.
— A стоит ли? — возразил Гарри. — Можно подумать, я не догадываюсь? Сейчас начнешь хныкать, как тебе будет плохо вдали от родного дома, как ты привык к Уому и все такое! Нет уж, поезжай с Богом, желаю удачи!
— Я никогда не вернусь! — уныло заявил Венделл, и сердце у него тревожно забилось.
— Конечно, это было бы затруднительно — по крайней мере пока в городе не утихнут разговоры.
— Дестри! — вдруг завопил доведенный до отчаяния Венделл. — Ну хоть теперь скажи, за что ты так меня ненавидишь?
— О чем ты, старина? Какая ненависть?! Не забивай себе голову подобными глупостями! Ну, похоже, на этом все. Ты получил назад свои часы. А у меня тут полно самой аппетитной на свете ветчины, и, если еще мне позволят выкурить цигарку, я готов сидеть до вечера! Уж очень охота поговорить!
Глава 11
Венделл, шатаясь, вышел из комнаты, казалось, он вот-вот лишится чувств. Когда шаги его замерли вдалеке, в комнате воцарилась гнетущая тишина, впрочем вскоре прерванная веселым щебетанием Дестри.
— А я, знаете ли, прошлым вечером завернул к Минниверу, да так и пролежал там под деревьями битый час! Глаз не мог оторвать, красота-то какая! Луна словно блюдце, хоть сейчас и не полнолуние, все холмы видны словно днем, а старый дом как на ладони! Он был весь освещен, будто во время бала, с веранды доносилась музыка — играли на банджо, да так сладко, что я чуть не заплакал. А потом вдруг наступила тишина, раздался женский смех. Будь я проклят, эта женщина смеялась так, словно лунный свет с мелодичным звоном рассыпался по глади озера. Ну, да Бог с этим! Мне недолго пришлось любоваться красотой, потому что Джерри, похоже, не собирался задерживаться — гнал как сумасшедший. И только когда озеро осталось уже позади, я вдруг вспомнил, что в этом месте когда-то в первый раз увидел тебя, Чарли. Тебе было всего пятнадцать, и твой отец, по-моему, именно в этот день впервые разрешил тебе потанцевать. Ты помнишь?
Она взглянула ему в лицо. Губы ее слабо искривились, в глазах одновременно были и горечь, и радость.
— Конечно помню, еще бы!
— Думаю, помнишь вечеринку, но ведь не можешь помнить…
— Гарри! — перебивая его, почти закричала она. — Ну как ты можешь сидеть здесь и как ни в чем не бывало болтать о всякой ерунде, когда ты буквально выпер из Уома беднягу Джерри? Он ведь из-за тебя потеряет все, неужели не понимаешь? Неужели, по-твоему, это честно? Да по мне, уж лучше бы ты убил его, это было бы милосерднее!
— Ух ты, ну и ну! Вот так Чарли! — воскликнул Дестри, в душе которого восхищение боролось с удивлением. — Похоже, когда ты не даешь себе труда как следует подумать головой, на память приходят фразы из школьного учебника!
— Вот именно, — кивнул Дэнджерфилд. — Если бы Чарли следила за своим языком, кое-кто из ребят, глядишь, решил бы, что она из кожи вон лезет, чтобы произвести на них впечатление хорошо воспитанной леди, или привить им великосветские манеры, или еще что похлеще. Да я и сам то и дело откапываю что-то для себя новенькое, когда моя девочка берется рассуждать!
— Вы оба можете сколько угодно издеваться надо мной, — объявила девушка, слишком возмущенная, чтобы хотя бы улыбнуться шуткам мужчин, — но я на самом деле уверена, что убить Джерри было бы милосерднее!
— Так я и поступил, — тихо произнес Дестри.
И отец, и дочь при этих словах застыли, словно пораженные громом, а он не торопясь пояснил:
— Подумайте сами, ну долго ли вы будете мучиться, если пуля 45-го калибра разнесет вам вдребезги голову и вышибет из вас дух?! Я часто думал, когда сидел в тюрьме, до чего же просто убить человека или умереть! А времени для размышлений у меня было достаточно. Десять лет — долгий срок!
Они не сводили с него глаз, будто заколдованные мрачным очарованием его слов.
— Шесть, а не десять, — поправил полковник.
— У времени тоже есть свой запах. — Дестри, казалось, не отреагировал на замечание. — Как у озона, которым пахнет в воздухе после сильной грозы, а иногда как у смолы — ее запахом напоен воздух в сосновых лесах штата Мэн! Да, у времени есть свой особый запах, для меня оно пахнет железом! Что вы мне говорите о шести годах? Мне казалось, они тянулись как десять! Послушай, Чарли, порой я думал, что схожу с ума! У меня не было часов, но я слышал, как они тикали в моей голове, отсчитывая каждую проклятую секунду на моих нервах. Тик-так, тик-так! — Он грустно улыбнулся, потом отрезал еще кусок лепешки и густо намазал ее маслом. — Это нечто! — объявил с восхищением, набив полный рот. — Кстати, полковник, надеюсь, я не оторвал вас от какого-нибудь неотложного дела?
Полковник предпочел промолчать. Девушка тоже не проронила ни слова. Тогда Дестри беспрепятственно продолжил:
— Ах, нервы! Они могут доставить немало хлопот. Мне и в голову не могло прийти, что суд превратится в такую подлость. Так что с полгодика я даже вроде как отдыхал, приходил в себя после него, не думал, спал спокойно, ни о чем не волновался. Правда, не раз слышал от других: «Очень скоро это будет сводить тебя с ума». Господи, как я смеялся над этими словами! Но в одну кошмарную ночь проснулся, как от толчка.
Мне приснился сон, и как вы думаете какой? Будто я снова на том балу в доме Миннивера! Снова увидел все эти лица, сиявшие улыбками в ослепительном свете люстр, и милое личико Чарли улыбнулось мне, а волосы ее, как тогда, копной падали на плечи. Потом на этом лице появилось странное выражение: и радость, и испуг, и какое-то бесшабашное чувство, словом, все, как в тот день, когда я в первый раз поцеловал ее на счастье!
И вот я лежал, скинув с себя простыню, улыбался в темноте и, хотите — верьте, хотите — нет, чувствовал, что где-то высоко надо мной сияющие в небе звезды. И вдруг будто само небо обрушилось мне на голову — я как-то сразу осознал, что между мной и этими звездами целых девять этажей со стальными перегородками, а в каждой клетке — бедный узник вроде меня, который вот так же лежит каждую ночь, и тоскует, и радуется. Вот тогда-то я впервые задумался: да что такое смерть, в конце концов?! Сейчас я расскажу вам одну очень смешную вещь. В ту самую ночь я выбрался из койки, на ощупь добрался до двери и долго ощупывал дверную ручку, прикидывая, выдержит ли, если я зацеплю ее веревкой, связанной из лоскутьев, а другой конец обмотаю вокруг собственной шеи.
— Гарри, Гарри! — вскричала девушка. — Это неправда! Ты просто выдумал все это, чтобы меня помучить!
Он взглянул на нее и улыбнулся. Но от этой улыбки ее пронизала дрожь.
— Но я не сделал этого, даже зная, что впереди у меня девять лет и шесть месяцев тюрьмы. Подумайте только — дышать тем воздухом девять с половиной лет! Я не сделал этого, милая, и когда понял, что смерть от жизни отделяет лишь один удар сердца. Даже когда до меня дошло, что одно мгновение может означать и величайшее счастье в жизни, и смерть, я не накинул петлю себе на шею. Понимаешь, Чарли, не сделал этого. И не потому, что испугался, нет! Просто понял — должен жить, чтобы еще хоть раз увидеть тебя на той самой веранде, увидеть и поцеловать, и чтобы ты опять дала мне пощечину, как в тот раз!
Он откинул голову и расхохотался, но Чарли заметила, что это был совсем невеселый смех.
— Вот так я лежал каждую ночь еще пять с половиной лет. И именно поэтому сейчас не убил Джерри Венделла! Смерть — ерунда, просто дуновение ветерка, а вот стыд, словно глыба льда, долгие годы лежит под ребрами, и так всю жизнь, пока не придет конец. Так что пусть наш приятель Джерри проживет подольше! Вы хотели знать, почему я так поступил, — я вам объяснил. А теперь можно мне еще чашечку вашего великолепного кофе, полковник? Вашей кухарке просто цены нет, уж вы мне поверьте!
Конечно, Шарлотта помчалась на кухню за кофейником, налила ему кофе.
— Мда-а, — задумчиво протянул Дэнджерфилд. — Похоже, сынок, тебе там пришлось набраться терпения. Одного не понимаю — какого черта тебя дернуло ограбить этот проклятый поезд?!
Дестри опять негромко рассмеялся.
— Ах, эта история еще смешнее, полковник. Наверное, было бы не так обидно сидеть на скамье подсудимых, а потом за решеткой, если бы в конце концов на свободе меня ждала куча денег, которых хватит до конца дней! Но в том-то вся и штука, что я не брал этих проклятых денег! Меня просто подставили!
И вдруг полковник поверил ему. А поверив, выругался длинно и замысловато.
— Наконец-то! Я так и знал!
— Спасибо, — кивнул Гарри. — Но ведь кроме вас там были двенадцать так называемых «равных», которые мне так и не поверили. А не поверили, потому что не хотели поверить! «Равные», подумать только!
Веселья совсем не было в его глазах. Полковник увидел в них гнев. Не выдержав, он нервно отодвинулся назад.
— Все позади, Гарри, — сказал примирительно. — Теперь ты можешь просто выкинуть это из головы!
— Не думаю, — возразил Дестри. — Вы когда-нибудь слышали, что, бывает, человек по-прежнему мучается от боли в раненой руке, когда этой руки уже нет и в помине? Чувствует, как у него чешутся пальцы, ноет локоть, а руку-то — тю-тю — уже отрезали! То же самое и со мной. У меня вырвали из жизни шесть долгих лет. Их нет, а душа не верит в это, ноет и ноет!
— И ты, парень, тверд в своем решении? — угрюмо поинтересовался полковник.
— Так же тверд, как эти скалы, что вы видите перед глазами, — сообщил Гарри. — Ты не можешь ненадолго нас оставить, Чарли?
— Держу пари, это будет самое лучшее, — сказала она, вставая.
Он поднялся вслед за ней.
— Похоже, у тебя голова разболелась, Чарли, — заботливо сказал отец. — Ты бы прилегла ненадолго.
Девушка не выдержала:
— Тебе нет никакой нужды обращаться со мной как с хрустальной вазой, Гарри. Я не намерена изображать на лице сладенькую улыбочку и сидеть тихо, как мышь. В конце концов, я еще не сыграла в ящик! Нет, я буду сражаться!
— Отлично, — кивнул Дестри. — Ты храбрая малышка. Только вот из-за чего ты собираешься сражаться и с кем?
— Я буду сражаться с тобой!
— Мы и так сражались немало, — ухмыльнулся он. — В самом деле, мы с тобой нанесли друг другу столько ударов, что теперь заранее знаем, как прикрыться, чтобы удар не достиг цели.
— О, Гарри! — воскликнула она странно изменившимся голосом. — Но сейчас я разучилась защищаться! Мне так больно!
— Нет, вы только взгляните на нее! — рявкнул полковник. — Да провалиться мне на этом месте, если она не собирается зареветь! А ну, поцелуй ее, да покрепче, Гарри, сынок, да подпусти ей парочку комплиментов, чтобы высохли слезки! Не то возьму дробовик и разнесу вдребезги твою голову, как гнилую тыкву, если ты заставишь плакать мою девочку!
Но Чарли отмахнулась. Предложение отца ей явно пришлось не по вкусу.
— И что же ты намерен теперь делать, а, Гарри? Неужто и в самом деле решил расправиться с ними по одному, как и пообещал в тот день, когда тебя судили?
— Посмотри, что они сделали со мной? — гневно зарычал Дестри. — Да ведь каждый день из этих Богом проклятых лет, словно камень, давил мне на плечи! И с каждым годом этот груз становился все тяжелее! Я ведь рассказал тебе, как сходил с ума все эти ужасные годы, день за днем. А ведь каждый такой день состоит из часов, и в каждом часе — шестьдесят минут, а в каждой минуте — шестьдесят секунд, и все эти секунды, минуты, часы текут между пальцев как песок. Ведь я был еще совсем молод, когда наступил тот проклятый день! — Он опустил голову и хрипло прошептал: — Ладно, раз уж мы заговорили о времени, я лучше пойду! Похоже, мне сегодня немало часов предстоит провести в седле. Так что уж лучше я пойду! — Он обернулся к хозяину: — Всего вам доброго, полковник!
— Погоди минутку, Гарри! Нам с тобой чертовски много надо обсудить.
— Сейчас не могу. В другой раз. Пока, Чарли! Ты уж не унывай, ладно? — Он склонился к девушке и осторожно коснулся губами ее лба. — Так до свиданья, полковник!
Дестри скрылся за дверью, и в ту же минуту его приветствовал нестройный хор голосов. Это были негры. Они были без памяти рады, что он вернулся. Почему-то Гарри всегда был их любимцем. Его голос почти затерялся в их ахах, охах и причитаниях.
— Ну и ну! — проворчал полковник. — Будь я проклят, да разве так целуют девушку на прощанье, когда это такая девушка, как ты, и к тому же когда парень так влюблен, как Дестри?! Чтоб я сдох! Да ведь он попросту выплюнул тебя, будто цыпленка, который на проверку оказался старой, жесткой курицей. Эй, Чарли! Что с тобой, девочка? А ну, гляди веселей!
— Оставь меня в покое! — буркнула она раздраженно.
Он ласково обнял ее за плечи.
— Ну, в чем дело? Что случилось, глупенькая?
— Так ты, пожалуй, заставишь меня рыдать целую минуту. Ну же, папа, прошу тебя, дай мне уйти!
— Держись, моя дорогая, — проворчал полковник. В его глазах, обращенных к дочери, стояла боль. — В конце концов, должен он или не должен покончить со всем этим? Если должен, то…
— Замолчи! — попросила девушка.
— Но нет же никаких оснований так убиваться, Чарли. Все идет хорошо. Он же не болтается без дела, нет, все его мысли заняты только одним. Да и потом, разве Гарри не приехал к тебе, чтобы начать все снова?