В кузовах вперемежку с немцами сидели безоружные русские.
– Что же это, батюшки? – сокрушенно вздохнул Лунь.
За машинами с пленными красноармейцами показалась танковая колонна. Танки двигались спокойно, с открытыми люками. Из башен, высунувшись, глядели командиры танков. Даже водители открыли люки, покуривали. По сторонам, сутулясь, ехали мотоциклисты; покачивались на ухабах легковые открытые машины с офицерами. Такое чванливое презрение к его красноармейцам, к нему, Холодову, выражалось в этой демонстрации грубой силы! Он сознавал нравственное превосходство своих людей над врагом, но невозможность сейчас же сломить и растоптать противника мучила Холодова, оскорбляя до жгучих тайных слез. От себя ждал Холодов многого. Вчера он получил полк, завтра – дивизию. Где-то он остановит врага. Может быть, сейчас все и случится… Холодов не думал, убьют ли его. Еще не изобретено оружие, которое убивало бы человека больше одного раза. Он-то, по крайней мере, теперь проще и значительнее воспринимает войну, чем думал о ней в мирное время. Даже в мыслях не хотел Холодов пятнать себя перед лицом грозного события, на встречу с которым шел он с горячим нетерпением молодости. Вся жизнь его казалась ему теперь подготовкой к тому событию.
Вспомнился сухонький, быстроглазый отец-старик с его гордостью, надеждами на великую армию; мелькнуло в памяти тонкое, смелое и нежное лицо Лены, какая-то веселая фраза, сказанная Богдановым, не заслоняя ни этих лязгающих вражеских танков, ни своих притаившихся за болотцем в лесочке полковых пушек.
Он оглянулся. Замешательство, ожесточение были на лицах высунувшихся из траншей пехотинцев.
– Свои на машинах-то, – сказал солдат. – Ох, братцы!..
– Я бы скорее подох, чем дался позорно везти себя… – выругался Ясаков. – Их повезут до Москвы, а нам что, отступать, что ли?
– Бейте, – тихо приказал Холодов Луню.
Тот передернул плечами; горестно жмурясь, сказал Крупнову:
– Ну, ты, это самое, бей.
Александр велел выжидательно глядевшему на него снайперу Абзалу Галимову бить по водителям.
Галимов мгновенно слился с винтовкой, дернул плечом от удара прикладом. От его выстрела шофер передней машины безжизненно уткнулся головой в баранку. Грузовик несколько метров еще катился, пока не подвернул на муравьиную кочку. Солнце осветило нарисованные на борту лепестки клевера – знак дивизии. Пленные со связанными за спиной руками прыгали из кузова, что-то крича.
Вынеслись, будто выпорхнули из-под машины, мотоциклисты, рассыпая треск автоматов.
Из леска неожиданно ударили русские пушки, в выдвинутых вперед гнездах застрекотали пулеметы. Два фашистских танка задымились. Остальные отходили за ольховник, отстреливаясь из повернутых назад орудий, и только сгорбленные мотоциклисты еще метались среди копен по лугу. Но вот слева из-за соснового бора вытемнились силуэты танков. Стреляя с ходу, они плыли в волнах ржи на позиции русских батарей.
Сопровождаемый юрким ординарцем. Холодов где бегом, где ползком добрался до батареи и обрадовался тому, что капитан Благой, высокий, плечистый, с лукаво прищуренными глазами на большом веснушчатом лице, удачливо выбрал позицию: подступы отрезала речушка с заболоченными берегами. Немецкие танки не могли раздавить батарею, они стреляли по ней снарядами с открытых позиций. Возле разбитых фашистами орудий лежали присыпанные землей убитые; ворочались, беспамятно бормоча, тяжело раненные артиллеристы. Стреляли только из одной пушки. И хотя на лугу уже горело несколько их танков, немцы усиливали натиск, отыскивая путь через речушку. Со звоном разорвался снаряд, упал навзничь замковый, вскочил и снова упал лицом на щит. Последнее орудие умолкло.
Высокий, плечистый капитан стер пот с большого веснушчатого лица, залег за щиток пушки, готовясь встретить гранатами неприятеля.
Этот песчаный холм на опушке соснового леса густо обстреливали, но зато с него Холодов отчетливо видел поле боя.
В особенно тяжелом положении оказался батальон Луня. Там стонала земля и, казалось, горело все: деревья за огородами, подбитые танки и автомашины. Над окопами и траншеями непроницаемо-темно перекипали дым и смрадная копоть, застившие солнце. Резкие выстрелы танковых пушек немцев скрещивались с длинными очередями станковых пулеметов русских.
За деревьями Холодова окликнул по имени чей-то голос. Штабной лейтенант Тугов прибыл от комдива Глинина с приказом отходить полку к переправе. Пощипывая редкий молодой ус, не скрывавший родинки на губе, Тугов рассказал Холодову, что переправу бомбят зверски, что он едва проскочил, лошадь ранило в шею.
Холодов слушал его, и в то же время ему хотелось пресечь это вульгарное пощипывание усов.
– Доложите как положено.
Тугов, как бы поумнев большими навыкате глазами, снова доложил о приказе. Он было поспешил к раненому коню, чесавшемуся о дерево, но Холодов остановил его:
– Пойдемте со мной.
Холодов нашел Луня на командном пункте в блиндаже перед луговиной. Склоняясь к сидевшему на камышовой подстилке незнакомому командиру, Лунь кормил его с ложки: бинт закрывал половину лица, и офицер схватывал кусочки размоченных галет только уголком рта. Раненый был подполковник четвертого механизированного корпуса, принимавшего участие в знаменитом танковом сражении 24 – 27 июня. Теперь он с группой танкистов прорывался на восток и уже во время боя попал к Луню.
Худое, раньше времени посеченное морщинами лицо Луня с большими карими глазами повеселело. Он говорил танкисту, что 3 июля выступал по радио Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин.
Командир рывком всего грузного тела сел. Глаз его все яснее разгорался, по мере того как Лунь, пробиваясь через свои вводные привычные слова, старался передать смысл речи Сталина.
«Ну и святой говорун! Погубит батальон», – подумал Холодов, слушая сбивчивые объяснения Луня.
Не унижаясь до грубости, Холодов с усмешкой сделал замечание:
– Вы ранены, товарищ политрук.
– Да… так себе, это самое, пустячное увечье, – сказал виновато Лунь, шевеля пальцами перевязанной ниже локтя руки, и добавил тихо: – Вот танкист, того, не жилец… облегчить душу надо…
– Полк отходит, вы прикрываете отход, – сказал Холодов, когда они вышли из блиндажа.
Минуту Лунь моргал виноватыми глазами.
– Сюда бы нам счетверенную установочку, а? Обещали ведь. Я бы сам на ней, а? – несмело попросил он.
– Хорошо, дадим.
– Спасибо, это самое…
Не то жалость, не то горечь испытал Холодов, прощаясь с Лунем не за руку, а приложив пальцы к козырьку.
…Цепь немецких автоматчиков приближалась к командному пункту батальона, когда Александр отошел туда со своей ротой.
В лощинке за лесом Лунь вскочил в кузов автомашины со счетверенной зенитной установкой, открыл огонь во фланг немцев. Их все больше и больше накапливалось на узкой полосе между болотцем с высокой кугой и огородами перед окопами роты Крупнова.
Несколькими глотками воды из баклажки Александр погасил неприятный привкус во рту. Повернулся налево к Ясакову, суровея лицом, передал по цепи: приготовиться к атаке. Мягкая, в густом травостое земля пахла цветами и корнями молоканки, пухом и пером незадолго до этого жировавших по луговине гусей и уток.
Влажная пахучая луговинка не отпускала от себя, удерживала каждым стеблем травы. Но когда Лунь перенес огонь зенитных счетверенных пулеметов на новую волну автоматчиков и пыльно вспухла от пуль земля в цепях немцев, Александр пружинисто выпрямился.