Потом, назвав фамилию Миколиного хозяина-тестя, начал объяснять, что действует от имени старого «американтоша», решившего пустить капиталы на торговлю лесом…
Тистгеетэш [8] внимательно посмотрел документы. Возвращая, заметил:
— И праздновать некогда?
В тот день римо-католики отмечали праздник святого Николая, а официально — именины Хорти.
— Заказчики торопят, — Канюк развёл руками. — Приходится и в праздники не забывать о деле.
— А в портфеле все есть для закупок? — подмигнул жандарм.
— Иначе нельзя, — с готовностью поддакнул Канюк, извлекая плоскую бутылку сливовицы.
Знакомство с жандармами закончилось только под вечер — в буфете. Прислуживала им Анночка, которая тоже работала в подполье. Канюк тайком поговорил с ней и о своём задании:
— Товарища надо перевести на ту сторону. Кто бы мог помочь?
Анночка, казалось, знала все. Прищурив глаз, ответила:
— Кто, как не лесник Василь Яцко? Человек отчаянный, бесстрашный. Да и опытный. На него можно положиться.
— Где его найти?
— В Синевирской Поляне.
…Утром тистгеетэш вспомнил, как отмечали именины регента, и, облизав сухие губы, крикнул в сени:
— Пишта!
Хмель постепенно испарился из его головы, и фельдфебель стал соображать, что же всё-таки вчера его озадачило. Какие-то странные были эти двое. Да, да, у коммерсанта слишком толстые, узловатые пальцы. Как у лесоруба. Впрочем, все они тут кормятся лесом… Да, но почему же второй — его работник, а держался так независимо? Чем-то они похожи друг на друга. Чем? Пожалуй, глазами: дерзкие, любопытные… Ничего не боятся.
Тистгеетэш, лёжа на топчане, приподнимает голову и зовёт погромче:
— Пишта, свинская ты рожа!
Заспанный жандарм застёгивает мундир и нехотя входит к нему:
— Слушаюсь!
— Где те… свинские рожи? — других слов фельдфебель теперь не подберёт. — Ну, те, которые вчера нас спаивали… Помнишь?
— Они уехали. Так что сливовица приказала плакать, тистгеетэшур.
— Дурак! Оба уехали?
— Так точно, лично проводил…
В то же утро Канюк с Рущаком наняли в Колочаве санную упряжку. Дорога была чудной — отдаваясь эхом в тихом заснеженном бору, радостно заливались на конях колокольчики. К обеду разведчики уже остановились у ворот Яцко.
Хозяин не спрашивал удостоверений — попросил зайти в хату. Но за разговором посматривал в глаза изучающе. Казалось, он думает о чём-то своём — и, сообразив что-то, вышел в сени, оттуда — во двор. Там отцепил собаку, пробурчал: «Погуляй, Чуря, погуляй…»
Канюк заметил, что Яцко чего-то опасается. По хозяин, войдя в дом, объяснил им сам:
— Решил спустить с привязи собаку, чтобы нам не мешали…
Разговор, однако, не выходил за рамки лесозаготовок. Канюк достал бумаги. Сделав фиктивный договор, направились погостить и к старосте. Тот заверил бумаги печатью. С тем возвратились к леснику.
— Может, снова отвязать собаку? — намекнул Канюк.
— У меня нюх лучше…— ответил Яцко с лукавинкой в глазах и. выдержав паузу, добавил смелее:—Я жандармов за три горы чую.
Канюк неожиданно взял его за плечи.
— У нас, Василь, ещё одна просьба. Убедительная просьба… Вы как лесник можете помочь…
…Слева, окольцованное поясом смерек, осталось молчаливое «Морское око». Пушистые белые подушки, свисая на ветвях, манили к себе красавицу луну. Но она тихонько плыла в небе.
Бесплотными тенями скользили между елей двое. Они вышли к валунам, за которыми открылась полонина. Рущак замедлил шаг. Яцко поднял руку, дотянулся до его плеча — был лесник невысоким, сухощавым, лёгким, как высушенное под колыбу [9] дерево. Не переводя дыхания, словно и не было в дороге крутого подъёма, тихонько сказал:
— Ну, подыши, подыши… И погляди на эту красоту, да только отсюда.
Красота полонины — она сейчас для нас самая коварная. Она — как капкан: с той стороны — пост. Когда луна вон за то седло зайдёт — тогда двинемся дальше.
— Так темно же станет, — заметил Рущак.
— А мне чем темнее, тем лучше. Переждём в колыбе…
Осторожно подошли к заброшенному шалашу и залезли внутрь… Но не успел Микола вздремнуть, как лесник заговорил:
— Пора! Хорошего ходу ещё на час, не больше. Пойдём верхней дорогой через Кабаний клык — знаешь, небось, такую скалу, если ты лес валил в этих горах. Низом оно быстрее, да не совсем удобно: чистили мы как-то под овечий загончик поляну — заметил: у потока венгерские солдаты складывали кирпич. А вдруг — новый пост?
Пошли к той скале. К счастью, снег был неглубокий, мягкий — под ногами слышался только тихий шорох. Теперь Рущак ступал позади. Завидовал в душе леснику: весь согнулся, а ступает быстро, сторожко — как рысь. А ему, Миколе, даже стало душно. Снимал шапку и вытирал пот. Казалось, дороге не будет конца. Колени дрожали…
Но вот в отдалении, в лунном свете, мелькнули берёзки.
— Ещё немного… Ну! — схватив его за руку, зашептал Яцко.
Наконец — советская пограничная застава. В тёплой комнате Миколу невольно сломал сон. И, засыпая, он услышал, как неутомимый Яцко балагурил со знакомым ему лейтенантом. Но сон как ветром сдуло, когда лесник воскликнул:
Здравия желаю, товарищ майор!
— Здравствуй, здравствуй, Быстрый, — по-свойски отозвался майор Гусев.
Оказалось, они уже знали друг друга давно.
…На третий день Рущак и Канюк встретились уже в Хусте: местом встречи после возвращения Миколы из-за гор выбрали молочарню Дмитрия Маснюка под ресторацией «Корона»: в этой молочарне Канюк тогда работал.
Осмотревшись, он провёл товарища на свою квартиру, которую снимал у Юры Сюча. Там и разработали план работы группы, согласно инструкции советских товарищей. Договорились о системе связи, насчёт «почтовых ящиков» и кличек. Рущак как лесоруб получил псевдоним Явор, Канюк стал Грабовским…
* * *
Начался тревожный сороковой год. Лютые морозы сковали даже Тису — самую могучую реку Закарпатья. Тяжёлые белые ковры глухо накрыли крыши Хуста, Замковую гору, долину нарциссов.
Но именно в то время началась горячая пора для молодых разведчиков.
В Мукачеве каждый понедельник проводился ярмарок. Из далёкой Хустщины тянулись на «торговицу» тяжёлые возы с окутанными сеном джонатанами. Верховинцы сгоняли овец. Из ближайших сел привозили сено и свиней… Тут вечпо толпились спекулянты, скупщики. В последние годы появились лихие валютчики в надвинутых на брови котелках. Торговали немецкими марками, в ходу были также хрустящие зелёные доллары — они шли по особому, наивысшему тарифу. Со стороны казалось, собирается народ, которого мало волнует политика.
В ряды коммерсантов быстро затесался и Канюк. В начале февраля он приобрёл себе документы агента будапештской лесозаготовительной фирмы «Галамбош», и в этом шумном мире на берегу Латорицы, как в мутной воде, рыбка сама плыла в его руки: здесь, как нигде, многое успевал услышать и разведать. Кроме того, «торговица» была удобным местом встречи.
Вот двое торгашей похлопывают друг друга по плечу: видимо, заключают выгодную сделку. Правда, когда мимо кто-нибудь проходит, повышают голос, затем говорят вкрадчиво, полушёпотом. О чём?
Канюк: «Какие-то артиллеристы появились недавно в Мукачеве. Постарайся разузнать — не из восьмого ли корпуса? Он раньше был расположен в Мишкольце. Если оттуда — понимаешь, что это означает? В Хусте остановился новый полк, а теперь — в Мукачеве… Что у тебя нового?»
Бабинец: «Знакомый из фирмы „Латорица“ [10] сетовал, что весь бук идёт в Венгрию. Назвал несколько цифр.