Мы опасались, что Джулька погибнет, не вернется к нам, и мысленно себя терзали. Как же мы не удержали ее? Так жалко нашего друга!
Вот мы ее на минуту вовсе потеряли из виду, думали, что уже погибла, но по крикам и воплям немецкого солдата, пытавшегося уйти от нее, понимали, что она еще там свирепствует.
Кто-то из наших стал свистеть, звать Джульку, но она, конечно, не слышала этого, занятая своим непонятным делом.
Мы мысленно уже прощались с нашим другом. И не только прощались, а поедали себя поедом, не могли себе простить, что не уберегли ее от несчастья. Ведь с этой небольшой кучкой немцев, которая коварно подбиралась к нам, мы быстро и легко бы справились, не помешав нам Джулька этого сделать.
Пропадет ни за понюшку табаку наш друг, и это нарушило радость оттого, что провалился замысел врага застигнуть нас врасплох, сорвали их замысел захватить у нас «языка».
Блеклая пелена дыма стлалась по балке, и трудно было Разглядеть, что там впереди. Видно, и немцам, сидевшим По ту сторону и ведущим беспорядочный огонь, не ясно было, что произошло с их разведчиками, ждали – может, все же вернутся, уцелеют.
Мы поймали на себе сердитый взгляд Самохина. Этот взгляд как бы означал: «Что ж вы, друзья мои, натворили? И дело сорвали, и Джульку потеряли. Эх, шляпы, бить вас некому!»
Да мы сами укоряли себя мысленно, сами понимали, что попали впросак.
Мы всматривались в балку, подернутую дымком. Звали Джульку, но ей, видно, было не до нас, а может, уже погибла. Время шло медленно. Томило ожидание. Минуты тянулись, как вечность.
Над головой чуть расступились тучи, и на какое-то мгновенье вынырнул краешек месяца, осветив балку. В тусклом сиянии мы заметили нашу Джульку. Выбиваясь из сил, она тащила в нашу сторону немца.
Да, сомнений уже не было. Она!
Вот она выпустила жертву из цепких своих клыков, чтобы, видно, перевести дыхание, и тут же снова набросилась на него.
Спросив разрешения у Самохина, Васо и Шика стремглав выскочили из траншеи и быстро поползли в ту сторону, прижимаясь к земле, чтобы пули не задели. Немец, едва живой, тяжело дышал, с ужасом посматривая на собаку. Ребята потормошили пленника – будет ли с него толк, стоит ли его потащить к траншее – и решили; что можно будет его привести в чувство.
Схватив цепкими руками за шиворот куртки, ребята поползли к траншее, потащив за собой немца.
Джулька, постояв несколько секунд на месте, поглядев на хозяев, побежала следом.
Через несколько минут Васо и Шика добрались к траншее, втащили немца и облегченно вздохнули.
Вокруг еще свистели пули, но ребята уже были у себя под надежным прикрытием матушки-земли.
Джулька тут же, обессиленная, свалилась на плащ-палатку.
Кто-то из солдат поднес ей банку с водой, и она жадно стала пить, приходя медленно в себя, затем стала дышать ровнее, облизывать рану.
Мы смотрели на нее, измученную, окровавленную, а санитар стал ее ощупывать, желая обнаружить место, откуда сочилась кровь. Он занялся нашим бесстрашным другом, а остальные окружили чуть живого немца.
Самохин осветил фонариком пленного и увидел на изодранной куртке знаки фельдфебеля, толкнул его ногой и обернулся к Джульке:
– Что ж ты, милая, натворила? Не могла уже притащить живого? На кой бес нам эта дохлятина? Приволокла бы сюда нам живого, мы бы тебя поблагодарили!
Сделав шаг к собаке и увидав, как она тяжко дышит, ранена, опустился на корточки, придвинув ближе к ней банку с водой.
– Пей, дорогуша, хоть дисциплину нарушила, без приказа бросилась в бой, но придется на этот раз тебя простить. – И нежно погладил по окровавленной шерсти: – Ты уж гляди за ней, санинструктор, приведи в полный порядок…
А сам подошел к немцу, нагнулся над ним, прислушался.
– Дышит, товарищ взводный! – махнул рукой дядя Леонтий, дымя цигаркой. – Черт его не возьмет! Здоровый как бык.
Очухается скоро.
И в самом деле, через несколько минут фельдфебель открыл мутные, залитые кровью глаза, что-то стал мямлить.
– А ну, Профессор, подойди поближе, переведи, что этот молодчик брешет… – кинул Самохин.
– Так он же без сознания. А ну-ка, ребята, – сказал Ашот, – откройте форточки, нечем дышать… Гад испортил начисто воздух…
Он снял баклажку, откупорил ее и хлюпнул немного воды на немца.
– Скорее проснись, не придуривайся!
– Брызни еще немного! – кинул Шика Маргулис. – Кажется, жив…
– Да, хорошо Джулька его обработала. На всю жизнь запомнит, – добавил Васо. – Вот это у нас «санитар» – настоящий! Ну и Джулька!
Саша Филькин опустился на колени возле немца, приложил ухо к его изодранной Джулькиными зубами груди и поднялся:
– Жив, сволота, жив, мои дорогие, мои славные синьоры. Сам черт его не возьмет!
Санитар стал хлестать фельдфебеля по щекам, приводить его в чувство. Приподнял, прислонил к стенке, поднес к его губам консервную банку с водой.
– Пей, пей! Гут пей! – сказал Самохин, глядя на оживающего фельдфебеля. – Пей! Нам нужен живой фриц, а не дохлятина. «Язык» нам нужен до зарезу. Понял?
– Гут… гут… – промычал немец и стал жадно пить из банки воду.
Санитар и Саша Филькин приводили немца в божеский вид. Они вытерли тряпкой кровь с лица, причесали его взлохмаченные, грязные патлы, кое-как перевязали, помыли и сделали его немного похожим на человека.
Надо сказать, что мы еще никогда так не старались, как в те минуты, спасти немца. Взводный по телефону передал комбату о нашем неожиданном трофее, а тог передал выше, и стали звонить телефоны: начальства требовало чем поскорее доставить пленного в штаб, только живого, целого. Не приведи бог, если тот отдаст черту душу. А воинам взвода объявлялась благодарность за то, что захватили фельдфебеля.
Самохин все это выслушал с улыбкой, не зная, как быть: рассказать начальству о фельдфебеле, поведать всю правду, как к ним попал этот эсэсовец, или лучше умолчать?
И Самохин умолчал, ни словом не обмолвился о необычном происшествии. Выделил двух бойцов-автоматчиков, которые отведут пленного в штаб. Он приказал ребятам ничего не говорить о том, как поймали фашиста. Сдать под расписку и немедленно назад. Ясно?
– Конечно, ясно. Приказ есть приказ.
Санитар и Профессор облегченно вздохнули, когда мы поползли с пленным к штабу батальона. Они стали приводить в порядок Джульку, мыть, смазывать ей раны йодом, перевязывать. Остальные пытались накормить ее, отдавая последние куски, которые приберегли для себя на всякий случай. А она постепенно успокаивалась, стала свободнее дышать. Заметив, как ребята выволокли пленного фельдфебеля из траншеи, из последних сил вскочила на ноги, бросилась к нему, норовя схватить за штанину, но ребята ее удержали. Только этого нам не хватало, чтобы Джулька доконала насмерть перепуганного фельдфебеля и чтобы мы не добрались с ним до штаба.
Да, сегодня Джулька выросла в наших глазах. Все толки и пересуды, споры, – нужно ее держать или прогнать, – прекратились окончательно.
Надо собаку беречь и не позволять ей самовольничать.
Тем временем огонь со стороны немецких окопов усилился.
Визжали мины, свистели пули, осколки. Видимо, кое-кто из немецких разведчиков все же уцелел и добрался к своим, рассказал начальству, что произошло. И немцы засыпали нас минами, бушевали, никак не могли примириться с провалом операции. Они вели сильный огонь еще и по той причине, что под прикрытием стрельбы пытались подобраться к зеленой балке, дабы перетащить трупы своих солдат. Но наши пулеметчики тоже не дремали, снайперы тем паче, и каждая новая попытка оканчивалась для противника ничем.