Вот такое было слово – сфабрикованное. И ещё раз – с той девицей по делу Волната. Припоминаете? Брантинг никогда этого не забудет.
Я сказал Филдсу: слушай, Кэллаген слишком умен, чтобы пытаться снова провернуть что-то подобное: если затея рухнет, ему конец.
Кэллаген перебил.
– С чего вдруг? Вы полагаете, мою клиентку мисс Мероултон подозревают в преступлении?
Грингол закусил губу, потом рассмеялся.
– Не заводитесь, Слим. Я просто говорил…сами знаете о чем.
Кэллаген дружелюбно улыбнулся и снова закурил.
– Послушайте, Грингол! Все ясно, как божий день. Мисс Мероултон – мой клиент. Она пришла в мой офис вчера поздно вечером обсудить наши дела. Оставалась она у меня до полуночи. Я запомнил время, потому что у меня у самого была назначена встреча, я не хотел опаздывать и пришлось быстренько закругляться.
Грингол кивнул.
– Я понял. Но Эффи Перкинс утверждает, что мисс Мероултон явилась к вам не раньше половины двенадцатого, или даже позднее. Она перепутала время?
Кэлаген кивнул.
– Возможно. Но скорее дело не в этом. Она сделала это намерено. Понимаете, – он пустил струи дыма из ноздрей, – я вчера её уволил, так что у неё есть повод не испытывать ко мне нежных чувств.
Он улыбнулся Гринголу.
Тот в ответ с симпатией улыбнулся Кэллагену.
– Женщины – опасные создания, верно? Они готовы черт знает на что, лишь бы досадить мужчине.
Он взял сигарету и на некоторое время задумался. Потом покосился на Филдса, который задумчиво похрустывал пальцами, дожидаясь, когда же «Танцор» перейдет к делу.
– Филдс, нужно что-то предпринять с этой Эффи Перкинс. Ей следует преподать урок.
Потом повернулся к Кэллагену.
– Видите ли, Кэллаген, мисс Перкинс уверена в своих словах. И дьявольски решительно настроена. Мы просили её прийти поговорить, но она не хочет ограничиться разговором. Она сделала заявление и готова дать показания в суде.
Он подтолкнул Кэллагену пепельницу и жестом предложил взять ещё сигарету. Кэллаген взял, закурил и начал медленно демонстрировать свои фокусы с дымом. Глаза его не отрывались от Грингола. Грингол отвечал ему тем же, думая при этом, что глаза Кэллагена напоминали взгляд орла: такие же твердые, непреклонные и очень яркие.
Детектив-инспектор положил локти на стол, затем сдвинул их вместе и переплел пальцы. Кэллаген усмехнулся, подумав про себя: « – Ну, началось…»
– Я собираюсь поступить так, как делаю нечасто, – снова заговорил Грингол. – Собираюсь сказать, что у меня на уме и почему я намерен не принимать всерьез вашу Эффи Перкинс. Дело в том, что я рассчитываю на вашу помощь. Я на неё надеюсь. Филдс подтвердит, что первые мои слова после её ухода были: « – Я не намерен пользоваться этой информацией лишь потому, что она направлена против Кэллагена». Вот что я сказал Филдсу. Многие тут с радостью уцепились бы за шанс использовать такие сведения, если бы смогли связать их с вами. Но я не дурак. Что мне это дает? Мне нужно найти и арестовать убийцу Августа Мероултона, а не терять время в попытках прижать некоего частного детектива, только потому, что он разок – другой слегка перемудрил.
Я заявил Филдсу, что собираюсь прямо вам сказать: если заявление Перкинс – правда, то нам не составит труда найти виновного. Совершенно ясно, что если Кэллаген намеренно фабрикует ложное алиби для мисс Мероултон, то делает он это по исключительно важной причине, и ею может быть только одно: он знает, что она нуждается в алиби, так как она была с Августом Мероултоном на Линкольн Инн Филдс, когда того убили. Или – как альтернатива – она его убила.
Лицо Грингола осветила добродушная улыбка.
– Видите, Слим, я вам рассказываю, почему не верю мисс Перкинс.
Лицо Грингола осветила добродушная улыбка.
– Видите, Слим, я вам рассказываю, почему не верю мисс Перкинс. Прежде чем мы начнем, можете убедиться, что я на вашей стороне. Тогда давайте разберемся, чтобы преподать урок этой Эффи Перкинс; вдолбим ей, что Скотланд Ярд не должен попусту тратить время, когда ей хочется причинить кому-то неприятности.
Кэллаген с кроткой и смиренной миной смотрел в потолок.
– Не знаю, Грингол… Не стоит быть таким жестоким с Эффи. Она милая девочка. Правда. Просто переборщила – вот и все. – В его голосе проступила еле заметная нотка сарказма. – Вы хотите сохранить свое время и энергию? Тогда зачем их тратить, чтобы убеждать женщину вроде Эффи, что она валяет дурака?
Пальцы Грингола забарабанили по крышке стола. Голос его слегка напрягся.
– Послушайте, Кэллаген! Я просил вас прийти сюда и играть с нами в одной команде. Можно сказать, протянул вам руку. Но похоже, вы не собираетесь даже и пальцем шевельнуть, чтоб действовать заодно. Полагаете, это разумно?
Кэллаген ласково ему улыбнулся.
– Понятно… Предполагалось, я о чем-то расскажу? А я этого не сделал. Ладно, но о чем?
Грингол встал, подошел к окну и выглянул наружу.
– У Эффи Перкинс основательные показания. Их вполне достаточно, чтобы выдвинуть против вас обвинения. Перкинс твердо держится своего, раз предпочла явиться сюда и сделать официальное заявление, чем принять ваши предложения…
– Секундочку, – прервал Кэллаген. – Что за предложения?
– Вы послали ей письмо, позаботившись, чтобы его доставили как можно раньше. Хотели, чтобы она получила его прежде, чем прочитает газеты и обнаружит репортажи про убийство Мероултона.
Кэллаген выглядел сначала недоумевающим, затем удивленным, и лишь затем понимающая улыбка расползлась по его лицу.
– Я понял, вы имеете ввиду записку, в которой я ей сообщил, что она может снова приступить к работе. Навалилась уйма дел, и я даже прибавил ей жалование. По-моему, самый обычный ход работодателя. Как полагаете? Я увольняю девушку, которая работала со мной пять лет, и обнаруживаю вдруг, что предстоит огромная работа и мне опять понадобятся её услуги.
Он выдержал паузу, чтобы придать больший эффект своим словам.
– И это вы считаете предложением? Да? Очень мило! Вы приказываете сотрудникам схватить меня и доставить сюда… Мистер Кэллаген, не будете ли вы добры, не возражаете ли вы…Тьфу! Короче, обрушиваете на меня целый поток недвусмысленных предложений, замаскированных изысканными фразами.
Он затушил в пепельнице сигарету, и резкость жеста выдавала его возмущение.
– Не успел я пробыть в вашем дрепаном офисе и десяти минут, как мне было заявлено, что я фабрикую ложное алиби и становлюсь соучастником преступления, которое некто может быть когда-то совершит. Затем мне вежливо внушают, что мои действия бросают подозрения на клиента, который – так уж получилось – оказался в моем кабинете в тот момент, когда я уволил чертову дуру – машинистку. Так, между делом, объясняют, что детектив-инспектор Факсли сильно мне не симпатизирует, как будто мне не наплевать – любит он меня или нет. Еще мне сообщают, что детектив-инспектор Брантинг тоже меня не обожает, что я воспринимаю как комплимент, так как у вашего толстого дурака не хватило мозгов посадить жулика, который уже звякал кандалами и почти хрипел в петле!
Мне напомнили, что судья Фейервуд подозревал, что в деле Мире я сфабриковал алиби. Но вы прекрасно знаете, что это дьявольская ложь. Если бы Фейервуд был уверен и мог это доказать, он должен был арестовать меня за дачу ложных показаний. Он этого не сделал. И почему? Да потому, что думать он может что угодно, но как судья не вправе не считаться с действительными фактами и уликами.