В нынешнее лето ты здесь нечастый гость. Присядь-ка рядышком, посиди чуток — в ногах правды нет. Да признавайся, с чем пожаловал к старому Мадогу. Я так смекаю, ты не случайно сюда забрел — небось, у тебя ко мне дело.
Кадфаэль уселся рядом с Мадогом на пожухлой траве и окинул взглядом обмелевший Северн. Повернувшись к приятелю, он сказал:
— Знаю, что ты хочешь сказать, дескать, никогда не зайдет просто так, посудачить со старым знакомым, ежели заявится — стало быть, что-то приспичило. Ну да не серчай: в обители и впрямь дел было невпроворот, не то, так другое. Скажи лучше — как ты справляешься с работой в этакую-то сушь? Дождем нас Господь не баловал целую вечность, вверх по реке, я думаю, нынче отмель за отмелью — только и гляди, чтобы днищем не напороться.
— Это верно, — не без гордости признал Мадог, — да только нету такой, чтобы я о ней не прознал. От рыбалки и впрямь сейчас проку мало, и я бы поостерегся биться об заклад, что проведу груженую барку до Пула, но на своей-то лодчонке я всегда доберусь, куда мне надо. А что, есть для меня работенка? Я ведь чую, неспроста ты такие речи завел. Ежели груз невелик, я обойдусь обычной дневной платой.
— Не больно велик. Надо будет отвезти двоих наших братьев вверх по реке до Сэлтона. Они много не потянут — один молодой и худенький, а другой и вовсе кожа да кости.
Мадог заинтересовался. Оторвавшись от своей работы, он взглянул на Кадфаэля с доброжелательным любопытством, кивнул и просто спросил:
— Когда?
— Завтра, если ничего не помешает.
— Верхом-то оно быстрее бы вышло.
— Так-то оно так, но одному из них не под силу забираться в седло. Он тяжело болен, почитай что при смерти, и хочет в последний раз глянуть на родные места.
— Сэлтон, говоришь? — Из-под густых, тронутых сединой бровей блеснули проницательные глаза. — Стало быть, это лорд Мареско. Ходили слухи, что последний из этого рода живет в вашей обители.
— Да, Мареско, так их теперь называют. Из Болотного края. Лорд Годфрид как-то сказал, что лучше бы ему и зваться Болотным — род-то саксонский. Это он и есть. Жить ему осталось недолго, вот и задумал он перед смертью побывать там, где впервые увидел свет.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее, — потребовал Мадог и внимательно выслушал все, что поведал ему Кадфаэль о его будущих пассажирах.
— Понятно, — сказал лодочник, когда монах закончил, — а теперь меня послушай. Такая погода долго не простоит, но с недельку, может, еще и продержится. И раз уж этот твой паладин решительно настроен во что бы то ни стало совершить свое паломничество, пусть собирается. Завтра, сразу после заутрени, я пригоню лодку на мельничный пруд. И захвачу с собой что-нибудь, чем его укрыть, ежели все-таки пойдет дождь. Есть у меня вощеная холстина, я ею товары укрываю — думаю, сгодится она и для рыцаря, и для бенедиктинца.
«Вощеная холстина, — призадумался Кадфаэль, — из нее ведь саваны шьют. Ну да ладно, брат Хумилис не будет в обиде».
Глава одиннадцатая
На улицах Винчестера все меньше и меньше оставалось почерневших, обгорелых развалин — жизнь брала свое, и город возрождался. Те, кто в свое время бежал, возвращались на свои пепелища, а те, кто оставался в городе до конца, без устали расчищали руины, подвозили бревна, что-то пилили и строгали, заново отстраивая свои жилища. Купцы и ремесленники — народ хваткий, неунывающий и упорный, какие бы удары ни обрушивала на них судьба, они, невесть откуда черпая силы, вновь и вновь восстанавливали разрушенное и готовы были экономить последний грош в расчете на то, что со временем все их жертвы окупятся сторицей.
В наспех сколоченные лавки стащили все, что можно было отыскать в закромах и амбарах, и выставили на продажу, а опустевшие кладовые срочно приводили в порядок, готовясь к поступлению новых товаров. С поразительной быстротой Винчестер обретал свой привычный облик, а его жители, словно бросая вызов злой доле, посмеиваясь, приговаривали: «Солдатне только бы жечь да грабить, а наше дело — добро наживать, и сколько бы они ни разбойничали, мы все одно свое возьмем — они, небось, раньше выдохнутся».
Королевские отряды, надежно укрепившись в городе и заняв подступы с запада и юго-востока, пока не предпринимали никаких шагов, разве что подновляли разрушенные укрепления. Все были уверены, что время работает на них — надо только набраться терпения и подождать, когда вернут из плена короля Стефана. Возможно, иных наиболее дальновидных военачальников, как фламандцев, так и англичан, перспектива обмена знатных пленников не так уж и радовала. Конечно, что ни говори — Стефан король, да и вояка не из последних, однако действия его доблестной супруги показали, что, когда речь заходит о крупной военной кампании, Стефан ей и в подметки не годится. Тем не менее освобождение короля было жизненно важно для будущего страны, и его ждали с нетерпением. Победители понимали, что рано или поздно противник будет вынужден принять их условия, а пока знатные лорды препирались на переговорах, исход которых был предрешен.
Николас Гарнэдж прибыл в Винчестер с описью ценностей Джулианы Крус, твердо намереваясь расспросить всех, кого только можно, и выяснить, не появлялись ли в городе пропавшие вещи. И прежде всего он обратился к самому важному лицу — представителю Святого престола в Англии лорду епископу Винчестерскому Генри Блуа. Тот уже успел оправиться от замешательства и был полон решимости восстановить свой пошатнувшийся авторитет, а потому епископ Генри держался так, как будто это не он чуть ли не каждый день менял союзников и не ему совсем недавно пришлось, запершись в замке, дрожать за свою жизнь. Добиться приема у его преосвященства было не так-то легко, но у Николаса хватило упорства, чтобы преодолеть все препоны.
Пробежав глазами поданный Николасом список, епископ нахмурился:
— Как тебе в голову пришло беспокоить меня из-за таких пустяков? Я знать ничего не знаю об этих безделушках и никогда их в глаза не видел. Могу только сказать, что ни одна церковь из тех, что в моем ведении, этими вещами не владеет. И с какой стати я вообще должен о них думать — что в них такого особенного?
— Милорд, — смущенно ответил Гарнэдж, — речь идет о жизни и смерти. Одна леди пожелала посвятить себя Господу и решила принять постриг в Уэрвелльской обители. Но ей не удалось осуществить свое намерение — по пути в монастырь она пропала, я же здесь для того, чтобы отыскать ее, если она жива, а если нет — отомстить за ее гибель. И только с помощью этих, как вы выразились, безделушек можно надеяться напасть на след.
— И все равно, — отрывисто произнес епископ Генри, — я ничем не могу тебе помочь. Скажу лишь, что ни один из этих предметов не попадал в ризницу кафедрального собора, да и в другие крупные церкви тоже. Но храмов в городе много, ты можешь обойти их и порасспросить там. Если что — сошлись на мое разрешение. Это все, что я могу для тебя сделать.
Этим Николас и вынужден был довольствоваться. Впрочем, заручиться епископским дозволением осмотреть церкви и опросить служителей оказалось далеко не лишним. Ибо если Генри Блуа порой и приходилось поджимать хвост, то всякий раз он восставал, словно феникс из пепла, в величии и славе — и горе тому, кто осмеливался ему перечить.
Из храма в храм, от священника к священнику ходил Николас со своим списком, но святые отцы, настроенные по большей части доброжелательно и сочувственно, только качали головами и пожимали плечами. Помочь Николасу никто не мог.