Не оттого ли так сильно болела в детстве маленькая Наташа, что собственная мать наградила ее этим постыдным недугом с самого рождения? И вылечившей ее Анфисе наверняка известен источник заразы. Тут и ворожить не надо.
Ну, разумеется, какие глупости я пишу…
Значит, Орловский не в первый раз закидывает удочку в «лисицынские воды». Трагическая ирония судьбы заключается в том, что, пострадав в определенном смысле от этой деревни, он жестоко за это отомстил. На этом цепочка замкнулась.
Слово «цепочка» по прямой ассоциации вызвало у меня в голове слово «звено», а следом – и мысль о недостающем звене в моем расследовании. А не тут ли его искать?
Все больше людей попадает в круг моего внимания, и только разобравшись в их взаимоотношениях – можно будет ответить на все вопросы.
Во всяком случае, попробую составить список людей, которые с моим расследованием связаны непосредственно. Заранее вижу, что он будет довольно длинный:
1. Синицын;
2. Личарда;
3. Орловский;
4. жена Синицына (до сих пор не знаю, как ее звали, а спросить не у кого);
5. Мария (упокой Господь ее грешную душу);
6. ее муж Василий;
7. Анфиса;
8. в какой-то степени Анюта…
Я хотела было поместить в этот список мужа, но передумала, боясь этим оскорбить его память. Хотя он наверняка имел непосредственное отношение ко всем лисицынским событиям, вернее, лишь собирался ими заняться, о чем свидетельствует его предсмертная записка.
Ну, и наконец последней в этом списке чуть была не стала я сама, но Господь уберег…
Странно. Я сейчас перечитала этот список и подумала о том, что еще несколько дней назад и слыхом не слыхивала о большей части этих людей, а теперь их жизнь настолько переплелась с моей, что становится не по себе.
Как-то Александр поделился со мной мыслью, что если покопаться, то можно обнаружить весьма близкую степень собственного родства почти с каждым человеком на Земле. А если попытаться установить не только родственные, но и все прочие связи, то наверняка получится, что все мы на этой планете так или иначе связаны между собой – в такой тугой клубок, что потяни за любую ниточку и не остановишься, пока не размотаешь его до конца…»
Собирался сократить эти строки, но рука не поднялась. По сути, тетушка высказывает в них мысль, известную нам по ставшим крылатыми словам Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши…» Не буду приводить их полностью, они слишком известны. Отмечу лишь, что благодаря этим строчкам Джон Донн заслужил славу родоначальника метафизической школы, а тетушка, несмотря на явную конгениальность, всю жизнь прозябала в безвестности. А это несправедливо.
Но вернемся к ее дневнику.
«Пока я не знаю, каким образом все это связано с гибелью Александра, но почти не сомневаюсь, что такая связь есть. Не случайно в ту роковую ночь Синицын оказался поблизости.
Своей смертью он расплатился за грехи юности. А за что пострадал Александр?
Кто бы ни являлся его непосредственным убийцей, он наверняка родом из того же змеиного гнезда, покой которого я волею судьбы нарушила.
И как ни гадко копаться в этих нечистотах, я обязана довести это дело до конца. Я не могу остановиться на достигнутом. И первое, что я должна сделать – это еще раз поговорить с Анфисой.
Но прежде мне надо как следует все обдумать. Разговор наверняка будет непростой…»
Сказано-сделано. Я закрыла дневник и продумала каждый предстоящий вопрос в отдельности и весь разговор в целом. Но действительность, как обычно, оказалась гораздо изобретательнее и талантливее.
Не успела я поставить точку в своих размышлениях, и послать за старухой, как услышала стук в дверь.
Это была Анфиса. Предельно серьезная и сосредоточенная, с непокрытой седой головой, она напоминала сейчас строгую классную даму, но уж никак не простую крестьянку.
– Я решила рассказать вам все, – сказала она, и мне не пришлось использовать те каверзные вопросы и хитроумные ловушки, которые я придумывала битый час.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я не знаю, откуда ей стали известны все те подробности, которыми она поделилась со мной. Вряд ли ей рассказали об этом сами участники событий. Но каждое ее слово впоследствии подтвердилось. Что лишний раз доказывало, что с Анфисой дело не совсем чисто. Ведьма не ведьма, но женщина она явно неординарная.
Вспоминая этот наш разговор впоследствии, я задавала себе вопрос, почему она пришла ко мне в тот вечер. Догадывалась, что я все равно ее позову? Или по другой причине?
Трудно сказать, но думаю, что вырвавшаяся у меня фамилия Орловского сыграла тут не последнюю роль.
Ее рассказ продолжался недолго. Анфиса, не ходя вокруг да около, сообщила мне все, что считала нужным, а при моей попытке выяснить кое-какие детали ответила:
– Все, что я могла сказать, я уже сказала. Если позволите, я пойду.
И я вновь не стала ее задерживать. Этой женщиной командовать было трудно. С первой встречи я почувствовала в ней внутренний стержень, не знаю, как выразиться точнее… Но не об этом теперь речь.
Когда дверь за ней закрылась, я потушила свечу и некоторое время пролежала в темноте. На меня навалилась какая-то усталость, и больная нога тут была совсем ни при чем.
Из меня словно высосали всю энергию, но вместе с тем голова работала четко и ясно. И прийдя в себя я, как и обещала, вернулась к своему дневнику.
«Теперь я знаю все», – написала я крупными буквами, хотела было зачеркнуть и начать заново, но передумала и продолжила:
«О том, что случилось в Лисицыно двадцать с лишним лет назад. Все, что было известно женщине, на чьих глазах все это происходило. Но не только.
Благодаря счастливой или несчастливой, даже не знаю, как и сказать, случайности, мне стало известно то, чего не знает ни один человек на свете. И груз этой ноши давит на меня с невероятной силой. Теперь я располагаю сведениями, способными изменить жизнь сразу нескольких людей, во всяком случае, они способны полностью изменить их представления о себе, своей жизни и совершенных ими поступках.
Мне еще многое непонятно, но в душе появилось чувство, что мое расследование подходит к концу. И не хватает всего лишь нескольких камешков, чтобы полностью восстановить ту беспощадно испорченную временем и людьми мозаику, которую я начала складывать несколько дней назад.
Мой труд подходит к концу. И когда последний камешек встанет на свое место, мозаика оживет, заиграет всеми цветами радуги, освещая все темные уголки недавнего прошлого, и позволит прочитать события той поры так, словно я при них присутствовала. Как в волшебной сказке собранное из кусочков заветное слово, дарует человеку исполнение желаний.
Итак, молодой студент Павел Синицын, поссорившись с отцом, уходит из родного дома и переезжает в Лисицыно. Он привозит с собой молодую эффектную девицу по имени Лариса, которую называет своей женой, знакомит ее с родственниками и собирается оставить на их попечение.
Ему самому необходимо на некоторое время отправиться в Петербург, чтобы закончить университет, получить должность и обрести финансовую независимость.
Отец после ссоры не только лишил его отцовского благословения, но проклял и отказал в помощи. Лишенному средств к существованию Павлу даже без семьи прожить в Петербурге было непросто.
Но он полон сил и надежд, молодая жена для него милее всех сокровищ на свете, и, покидая ее, он надеется через самое короткое время соединиться вновь, чтобы не расставаться уже никогда в жизни.
С Ларисой он оставляет ее отца, которого с детских лет привык считать своим товарищем, не догадываясь о том, что этот человек с давних пор является хозяином его супружеского ложа».
Вот в такой деликатной форме Екатерина Алексеевна сообщает нам, что отец с дочерью едва ли не с детских лет состояли в преступной связи. Нужно отдать ей должное – весьма смелый поступок для того времени. Говорить и тем более писать о таких вещах было тогда не принято.
Пишу это для того, чтобы ни у кого не осталось сомнений в смысле происходящего. Привычный к сегодняшней свободе выражений читатель может не понять чересчур непривычно деликатных выражений. Да, милостивые государи, инцест, в самом что ни на есть натуральном виде. Писать об этом не писали, а случалось всякое…
«Анфиса совершенно случайно застает их во время ночного купания в озере. Не стану пересказывать подробностей увиденного ею, но они настолько красноречивы, что не оставляют сомнений в справедливости ее подозрений.
Анфиса ни с кем не делится своим открытием, но одна мысль о том, что за хозяйка будет у нее в скором времени, приводит ее в бешенство. Уже тогда было понятно, что Лисицыно достанется Павлу Семеновичу, и старые хозяева говорили об этом при каждом удобном случае.
Проходит некоторое время, и Личарда ненадолго уезжает к старому хозяину, с которым несмотря ни на что сохранил добрые отношения. У того был День Ангела, отмечал его Семен Романович обычно широко, и Личарда всегда был во время таких застолий у него чем-то вроде шута.
Но не успел он уехать, как пропадает и его дочь.
Анфиса не знает, где та была целую неделю, она как и все в Лисицыно думала, что та уехала следом за отцом. Хотя и не понимала, почему в таком случае они не уехали вместе.
– Видимо соскучилась, – ядовито предположила она, когда я выразила ей недоумение по этому поводу.
– А возвратились они вместе? – спросила я, зная ответ заранее.
– Не помню… – пожала плечами Анфиса. – Хотя нет, она вернулась раньше. Личарда остался на похороны Семена Романовича.
– Он что, умер в День Ангела? – спросила я.
– Почти… – Анфиса многозначительно посмотрела на меня, но развивать эту тему не стала…»
Это не все, что я записала в тот вечер в своем дневнике, но пока оставим его ненадолго.
Могу объяснить причину, почему тетушка не решилась поместить то, что она написала дальше, на страницы своего романа. Ей не позволила скромность. То, что она могла доверить интимному дневнику, она не могла написать в романе. И она заменила его настолько тонким иносказанием, что даже я не сразу понял, что она имеет в виду.
Но мы-то люди привычные. Чего нам? И я заменил туманные и завуалированные строчки романа оригиналом, то есть текстом из дневника. По нашим временам – весьма безобидным:
«Незадолго до этой поездки Лариса обратилась к Анфисе за помощью. У нее были проблемы по женской части.
Именно поэтому Анфиса уверена на все сто процентов, что ни о каком ребенке тогда еще не было и речи.
А когда через месяц с небольшим в Лисицыно приехал на побывку Павел, красавица жена сообщила ему «радостную новость». И он вернулся в Петербург счастливым, уже считая себя потенциальным отцом семейства.
Вот, собственно говоря и все, что сообщила мне Анфиса, остальное я додумала сама».
И это показалось ей слишком смелым! Святая простота!
Что еще можно сказать по этому поводу?
Располагая этими сведениями, мне несложно было домыслить и все остальное. Теперь я могу писать об этом спокойно, а тогда была еще настолько неиспорчена, что кровь приливала у меня к голове, и я беспрестанно перебивала свои размышления молитвой, прося у Господа прощения за непотребные мысли.
Анфисе не было известно, но я-то знала наверняка, что эту неделю Лариса провела в лесном домике с Орловским.
Наивная ведьма, как ни смешно звучит это словосочетание, все эти годы считала, что Лариса родила ребенка от собственного отца. И ненавидела все это семейство лютой ненавистью. Насколько я понимаю, занятия колдовством не мешали оставаться ей в лоне христианской церкви и сохранять священный ужас перед столь страшным грехом.
Она и меня посвятила в эту тайну с одной лишь целью, чтобы я попыталась замолить смертный грех родителей. Она мне так и заявила на прощанье.
Ларисы давно не было на этом свете, и эту свою тайну она унесла с собой в могилу, но, зная все обстоятельства дела, я ни на иоту не сомневалась в том, что она носила под сердцем ребенка князя Орловского.
Воспользовавшись отсутствием Павла и Личарды, она решила поискать удовольствий на стороне. Не знаю, ограничилась ли она одним Орловским, или у нее за эти дни было еще несколько приключений. Но одно могу сказать наверняка. У нее явно была нездоровая психика, или я ничего в этом не понимаю.
Размышляя обо всем этом, я пришла к выводу, что проклятие Синицына-старшего достигло-таки своей цели.
Жизнь Павла представлялась мне теперь сплошным кошмаром. Семейство Личарды, с которым судьба связала его с молодых ногтей, превратила его жизнь в настоящую шекспировскую трагедию. И ее страшный финал был лишь достойным завершением ее начала. Причем, Павел, похоже, даже не был в ней главным действующим лицом.
Знал ли он хотя бы часть того, что мне было теперь известно? У меня были все основания предполагать, что нет.
Я знала теперь многое, но все это не приблизило меня к разгадке той главной тайны, ради которой я спустилась в этот ад. И нужно было подумать, что предпринять для того, чтобы все-таки к ней приблизиться.
Теперь я действительно узнала все про жизнь Лисицына и его обитателей, пора было и честь знать. Погостила и хватит.
Несмотря ни на что, совесть постоянно мучила меня по поводу моего самозванства.
«Каким бы чудовищем ни была мать Натальи Павловны, сама она тут совершенно ни при чем, – размышляла я. – Скорее ее можно назвать жертвой несчастных страстей ее матери. Судя по всему, она до сей поры мыкает горе где-нибудь в Петербурге, если даже всезнающая Ксения Георгиевна до сих пор о ней ничего не слышала.
Знает ли она о гибели своего отца? Если знает, то наверняка приехала к нему на похороны. И если я все правильно понимаю, то ей давно пора появиться, хотя бы для того, чтобы вступить в права наследства».
И почему она до сих пор этого не сделала, было совершенно непонятно.
Уже несколько дней, лишенная физической возможности покинуть эту деревню, я не только ожидала ее скорого приезда, но и готовилась к нему. Я собиралась честно ей рассказать о том, что мне было известно и, если ей будет угодно, предложить действовать заодно.
Но, похоже, она не торопилась стать полноправной помещицей, и для этого у нее должна была быть весьма веская причина.
Каких только предположений не появлялось у меня по этому поводу: и что ее самой давно нет на этом свете, и что она прикована к постели в каком-нибудь приюте для бедных… И я уже понимала, что не успокоюсь, пока не увижу ее собственными глазами.
В любом случае мне необходимо было снова съездить в Синицыно. Хотя бы для того, чтобы избежать скандала.
«Если я не объясню дочери Павла Семеновича своего временного проживания в Лисицыно под ее именем, – записала я в своем дневнике, – скандала не миновать. Возможно, она даже передаст дело в суд. Я бы на ее месте именно так и поступила».
Поэтому я не стала отменять своих распоряжений и пораньше легла спать, чтобы с первыми лучами солнца отправиться в Синицыно.
* * *
Не буду описывать всех дорожных перипетий по пути в Синицыно. Тем, кто хоть раз путешествовал по российской провинции, они хорошо известны. И в них не так много разнообразия.
На этот раз мой хваленый экипаж все-таки не выдержал единоборства с российскими ухабами, и нам пришлось делать аварийную остановку в самом неожиданном, и далеко не самом удобном месте.
Поэтому к месту назначения мы добрались только во второй половине дня, да и то лишь благодаря умению Степана. Он собственными руками привел карету в божеский вид. Во всяком случае, в ней уже можно было передвигаться без большого риска для жизни.
Я рискнула направиться в избу к бурмистру, несмотря на то, что еще недавно видела его в первых рядах участников облавы на собственную персону.
Он встретил меня приветливо, и всем своим видом пытался показать, что если и участвовал в тех боевых действиях, то только по недоразумения. И чтобы доказать свои дружеские намерения – разрешил снова остановиться в господском доме.